МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ № 3. 1957 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов) - Николай Атаров

Когда-то, в отрочестве, я с упоением читал книгу доктора Ливингстона о его путешествии по Замбези. Достоинство народа, приемы, обмен подарками, дань за проход по той или иной территории, свободная и широко развитая торговля, власть племен, с которой в полной мере должны были считаться экспедиции белых, — как не похоже все это на Африку наших дней! Французская Африка была «покорена» всего в 90-х годах прошлого века. Перед лицом колониальной тирании с тех пор давно стихли междоусобные распри, хотя гнет европейцев еще не объединил в нужной мере негров для защиты их естественных человеческих прав. Нищета среди негров достигла степени подлинно чудовищной. Болезни, на семь восьмых вследствие недоедания, сжигают целые племена. Истощенных голодом и принудительной работой на белых негров непрерывно косят малярия, злостная дизентерия, туберкулез, сонная болезнь… Вожди давно стали агентами колониального начальства. Под влиянием гнета белых миролюбивый, добрый, приветливый народ вымирает столь стремительно, что, если не будут приняты самые срочные меры, может быть, всего несколько десятилетий отделяют нас от полного их исчезновения, от пустыни на огромной части нашей планеты.

Французская буржуазная литература создала вульгарно-идиллический образ неких избранников судьбы, счастливых детей полуденного солнца, которые, кажется, только тем и занимаются, что день и ночь пляшут вокруг костров под свои там-тамы и которых райская природа обеспечила решительно всем — стоит только открыть рот, подойти к любому дереву и тряхнуть его. Вздор, ложь, дикая глупость, сознательное введение читателя в обман! Кусок рваной ткани вокруг бедер негр носит не потому, что большего не требуется под тропиками, а потому что он нищ. Он очень любит приодеться — ведь украшает же он себя татуировкой, ожерельями, браслетами. Да, наконец, одежда ему попросту нужна: в Африке при адовой жаре в некоторые периоды года нередки холодные ночи, и голые люди принуждены бывают зарываться в песок. Негр всегда голоден, всю жизнь голоден, он мучится голодом, он думает о еде, мечтает о еде, слагает о еде песни и поет их!

Засухи, эпидемии, жестокая натуральная повинность, чудовищные налоги!..

Но негру негде зарабатывать деньги. И что может дать ему скудное его хозяйство! И вот приходится продавать себя в подлинное рабство, идти на каучуковые плантации к белым и за пятнадцать-восемнадцать часов каторжного труда получать пятьдесят сантимов и в лучшем случае — один франк. Покинутое хозяйство гибнет, а фактическая сумма налога все повышается, потому что сумма эта, наложенная на определенный район, не меняется, но люди вымирают, и живым приходится платить не только за себя, но и за мертвых.

Мои сослуживцы-французы, административные чиновники, колонизаторы-профессионалы радуются дешевизне жизни в колониях. И ни один из них не имеет совести подумать о том, что по низким ценам негр продает продукты только белым, потому что белые сами же эти цены и установили. А с негра он должен брать в два-три раза дороже, чтобы оправдать расходы и возместить убытки от торговли с белыми. У нас на рынке стоят те же цены, которые были и в девятьсот шестнадцатом-семнадцатом годах, с той только разницей, что тогда метр простейшей ткани, ввозимой из метрополии, стоил в десять-двенадцать раз дешевле.

Мое внимание к вопросу об отношениях между белыми и черными впервые серьезно привлек эпизод с англичанином и стариком негром в столовой парохода, когда я впервые направлялся в Африку. А там все больше стали открываться глаза мои на мрачную действительность. Ехал я с очень скудным багажом знаний и в этом смысле ничем не отличался от среднего француза — разве что, перенесший немало лишений, чувствовал к неграм жалость. Нет, лучше всяких книг и домыслов учит и развивает человека жизнь.

Наша компания полуправительственная, получастная. И, еще только приехав представляться на базу, я резко почувствовал вот эту атмосферу рабовладельчества, всевластия, слепоты, жестокости, внутренней разнузданности и делячества. Белые едут в колонии только для того, чтобы в условиях почти полной вседозволенности как можно скорее и всеми способами набить карман и тем обеспечить себе сытую старость в метрополии. Когда окончилась официальная часть моего визита, мне сказали, что я могу стать участником одного «весьма выгодного» предприятия. Я ответил, что у меня нет денег. На меня посмотрели как на младенца и разъяснили, что от меня требуется только согласие внести пай в размере полугодового заработка, а реализовать аванс — это уже не мои заботы. Чтобы не испортить себе сразу же отношения с сослуживцами немедленным отказом, я попросил разрешения подумать. Вечером, после обильного ужина, я долго слушал рассказы о «райских» возможностях для белого человека в колониях, о том, какие несметные богатства несет доставка из метрополии тканей, вина, оружия. Мне стало так противно, что в тот же вечер, прощаясь с сослуживцами и начальниками, я заявил решительный отказ от участия в «выгодном предприятии».

Самая тяжелая из натуральных повинностей для негров — это «носка». В Африке почти нет дорог, и передвижение совершается пешим порядком. Белого негры несут в особом плетеном кресле на носилках; его багаж — подвешенным на шестах или просто на голове. А негр несет на голове до тридцати килограммов клади при суточном пути в тридцать километров. По закону полагается оплачивать его труд — правда, в размерах столь ничтожных, что денег хватает только на скудную еду. На деле же закон этот почти всегда попирается — негру не платят ничего. Упал, умер, что за пустяки, сейчас же вытребуем другого, — так рассуждает белый колонизатор.

Первое письмо от Эрнеста Делона пришло через полгода. Мы одинаково тяжело переносили климатическую пересадку. У него тоже, как он писал, «плавился мозг подобно воску», сердце не справлялось с переменами в организме, бывали приступы тоски, страхов, отчаяния. Но за всем этим звучали в письме особенные ноты — тревоги, возмущения и гневного протеста.

«В течение лицейского курса нам вбивали в головы, — писал он, — что мы, французы, выполняем высокую миссию в отношении наших «младших братьев», что мы несем в колонии просвещение, культуру, материальный расцвет. В этом убеждении формировалось и формируется сознание миллионов нашей молодежи. Какая подлая, какая чудовищная ложь! Я встретил здесь быт даже не феодальный и даже не рабовладельческий, — ибо разумный хозяин обеспечивал рабу, как и скотине, пропитание хотя бы в такой малой доле, чтобы тот не умер от голода. Здесь со злобным упоением истребляют ни в чем не повинный и, несомненно, самый миролюбивый народ на свете. Я переношу самое несчастное, самое оскорбительное время моей жизни…»