«Я – АНГЕЛ!». Часть вторая: «Между Сциллой и Харибдой» - Сергей Николаевич Зеленин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потеряв терпение, он вскричал:
— Уханов! Два снаряда! Огонь!
Пулеметные очереди резали-скребли по брустверу, сбивая землю на щит. С выхлопами над самой головой оглушающий рев мотора, лязг, скрежет вползали в грудь, в уши, в глаза, придавливали к земле, головы невозможно было поднять. И на миг представилось Кузнецову: вот сейчас танк с неумолимой беспощадностью громадой — вырастет над орудием, железными лапами гусениц сомнет навал бруствера, и никто не успеет отползти, отбежать, крикнуть…
«Что это я? Встать, встать, встать!».
— Уханов, два снаряда, беглый огонь!
Два подряд выстрела орудия, сильные удары в барабанные перепонки, со звоном, с паром вылетевшие из казенника гильзы в груду стреляных, уже остывающих гильз — и тогда, отталкиваясь от земли, Кузнецов выполз на кромку бруствера, чтобы успеть засечь попадания снарядов, скорректировать огонь орудия.
В лицо его опаляюще надвигалось что-то острое, огненное, брызжущее, и мнилось: огромный точильный камень вращался перед глазами. Крупные искры жигали, высекались из брони танка и наконец — внутренний взрыв сотряс, толкнул танк назад, пышный фонтан нефтяного дыма встал над ним.
И Кузнецов с какой-то пронзительной верой в свое легкое счастье, в свое везение и узнанное в то мгновение братство вдруг, как слезы, почувствовал горячую и сладкую радостную сдавленность в горле.
* * *
— Танки, — раздалось истошное из порядков пехоты прикрытия, — танки прорвались!
— ОКРУЖАЮТ!!!
Этот крик вонзился в сознание Кузнецова раскалённой иголкой и, он не веря еще, увидел то, чего никак не ожидал и растерялся.
Около трёх десятков человек красноармейцев, выскочило их стрелковых окопов и стремительно бросилось в их сторону.
— Танки на батарее! — крикнул кто-то уже из своих.
Кузнецову, вдруг захотелось также — развернуться, выпрыгнуть из окопчика и бежать изо всех ног…
— Молчать! — заорал Уханов и, резко без замаха ударил кричащего в челюсть, — заткнись, твою мать!
Этот крик заставил Кузнецова прийти в себя и выхватив наган:
— Пристрелю, кто хоть с места тронется!
Бежавшие красноармейцы-пехотинцы, многие уже без винтовок, успели пробежать почти половину расстояние до орудия — он уже видел чёрные от страха глаза и белеющие зубы в открытых ртах, как по ним словно железным веником прошлись… Несколько низких разрывов шрапнелей, скрещенные трассы пулемётных очередей, мгновенье — и вот про них напоминают только неподвижные серые кучки тел.
— Паника — она больше народу убила, чем пули и снаряды, — философски-спокойно заметил Уханов, — в окопе, убьют тебя или нет — это ещё неизвестно. А вот когда бежишь сломя голову — так это обязательно.
Кто-то из артиллеристов угрюмо с ним согласился:
— Да и куда ты убежишь? Спереди — танки, сзади — ревтрибунал? Не чужие — так свои.
— Отставить разговорчики, — прервал Уханов, — что ж поделаешь, коль у некоторых бойцов сознательности нет? Только через трибунал такое и лечится.
Помолчав, он напряжённо всматриваюсь в дым:
— Командир! Глянь в свою биноклю — что там за бардак творится справа?
* * *
Дым над степью заволок небо, задавливая, заслонил солнце, ставшее тусклым медным пятачком, везде впереди раздирался выстрелами, кипел огненными валами, словно по-адски освещенными из-под земли, полз на батарею, подступал к брустверам…
«Там разве никого нет? Ни одного живого?».
Он долго присматривался к огневой позиции молчащего взвода Давлатяна, как вдруг из этого кипящего дымного месива — неожиданно появились огромные тени трех танков.
Следующая мысль была совершенно ясной: если танки выйдут в тыл батареи — то раздавят орудия по одному. Оборона будет прорвана и Плацдарм падёт. Плавать он не умеет, белые в плен красных командиров не берут, стало быть…
Танки, прорвавшиеся к батарее, надвигались из красного тумана пожаров, шли на огневую Давлатяна, дым с их брони смывало движением.
— Неужто все убиты там? Чего не стреляют? — крикнул кто-то злобно, — где они?
— По танкам справа! — он передохнул, захлебываясь криком, понимая, что уже ничего не сумеет сделать, — разворачивай орудие! Вправо, вправо! Быстрей! Уханов! Евстигнеев!
Он бросился к расчету, который тоже увидев танки — наваливаясь плечами на колеса, на шит, выдыхая ругательства, изо всех сил дергал, передвигал станину — пытались развернуть орудие на сорок пять градусов вправо. Суетливо двигались руки, переступали, елозили, скользили сапоги по грунту. Промелькнули налитые напряжением чьи-то выкаченные глаза, возникло набрякшее, в каплях пота лицо Евстигнеева. Упираясь ногами в бруствер, он всем телом толкал колесо орудия, а ниточка крови по-прежнему непрерывно стекала из его уха на воротник шинели. Видимо, у него была повреждена барабанная перепонка.
— Еще! — сипел Уханов, — ну, ну! Дав-вай!
— Вправо орудие! Быстрей!
— Еще! Ну, ну!
— Да быстрей же! Навались! Все разом!
— Еще вправо! — сипло повторял Уханов, — еще чуток!
— Доворота… Доворота не хватает, товарищ командир! — толкнулся в сознание вскрик Евстигнеева. Он, словно плача красными слезами, тер веки пальцами и мотал головой, глядя на Кузнецова.
Как по команде, все бросили орудие и молча уставились на него, с немым вопросом:
«Что будем делать, командир»?
А тот, с уставившимися в одну точку, расширившимися глазами, лихорадочно-напряжённо думал и никак не мог принять никакого решения:
«Неужели сейчас мы все должны умереть? Танки прорвутся на батарею и начнут давить пехоту, расчеты и орудия! Что с Давлатяном и Чубариковым? Почему не стреляют? Живы там? Нет, нет, я должен что-то сделать! А что такое будет смерть? Нет, нужно только думать, что меня не убьют — и тогда меня не убьют! Я должен принять решение, я должен что-то сделать!».
Внезапно, словно что-то выпрямило его, Кузнецов вскочил, кинулся к ходу сообщения:
— Я туда! Во второй взвод! Уханов, остаетесь за меня! Я к Давлатяну! К Чубарикову…
Он бежал по недорытому ходу сообщения к молчавшим орудиям второго взвода, еще не зная — что на позициях Давлатяна сможет и сумеет сделать.
* * *
Ход сообщения был ему по пояс — и перед
