«Я – АНГЕЛ!». Часть вторая: «Между Сциллой и Харибдой» - Сергей Николаевич Зеленин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Его глаза, на половину перебинтованном лице, с нездоровым, жарким огнем возбуждения блуждали то по потолку, то по его лицу — как бы стыдливо спрашивая: что он думает о нем — осуждает, жалеет, сочувствует?
— Ну, что же это такое? Мне не повезло, опять не повезло! А я так мечтал попасть на передовую, я так хотел подбить хоть один танк! Я ничего не успел. Вот тебя даже не ранило, тебе очень повезло. А мне… Ты понимаешь меня, Коля? Бессмысленно, бессмысленно случилось со мной! Почему мне не везет? Почему я такой невезучий, Коля…?
Кузнецов встал и протягивая руку, прощаясь:
— Мне надо идти, Володя. Попадёшь домой — передавай привет от меня Вере Павловне'.
* * *
Дочитав сшитые вместе отксеренные страницы, закрыл брошюрку и, любуясь делом рук своих, посмотрел ещё раз на обложку:
«Артур Сталк. Повесть „Горячий дождь“. 1925 год».
— Годнота! Эту «нетленку» уже можно смело отправлять в редакцию.
С озабоченным видом перебираю следующие брошюрки-повести: «Варшавское шоссе», «Товарищ комбат», «В окопах Царицына», «Красная звезда», «В августе 1921-го», «Бо, мёртвые срама не имуть» и прочие…
— А вот над этими придётся ещё поработать.
И от осознания грандиозности поставленных самим же перед собой задач, невольно вырвалось:
— Да, где ж столько времени то, на всё это взять⁈
А ведь ещё — поэзия, фантастика и участие в общественной жизни литературной группировки конструктивистов, членом редакторской комиссии журнала «Техника — молодёжи» которой, я являюсь!
Хорошо ещё, мать Александра Голованова взяла на себя труд моего литературного агента — избавив от значительной части головняков, не связанных непосредственно с писательством.
* * *
1924 год прошёл-пролетел и ничем — кроме смерти и похорон Ленина в самом начале и, Майским съездом партии — на котором Сталина переизбрали на пост Генсека, особо не запомнился.
Как обычно в мире заключали договора и нарушали их, воевали и заключали перемирия, поднимали восстания и подавляли их, рождались дети и умирали люди…
Новый Год в Ульяновске справили как всегда весело, хотя мне это веселье уже несколько приелось.
За зиму 1924–1925 год, переименовали столицу Норвегии из «Христиании» в более привычное для меня «Осло», фашист Муссолини в открытую объявил себя диктатором Италии, Лев Троцкий наконец-то подал в отставку с поста Наркома по военным и морским делам и был заменён Михаилом Фрунзе, Япония установила дипломатические отношения с СССР и вывела свои войска с Северного Сахалина. Ну, а так — ничего интересного.
В конце февраля умер Президент Германии Фридрих Эберт… Знаете такого?
Вот и я не знаю — умер — так умер, да и Маркс с ним.
Особо этой зимой делать было нечего, поэтому я поднажал на литературную деятельность.
* * *
С детства, хлебом не корми, люблю читать книги!
Вот только не все подряд. Я рос, воспитываясь не на «горях от ума» — на так называемой «великой» русской литературе о «лишних людях», геноцидящих тупым ржавым топором ни в чём не повинных старушек. Мне не интересно читать про моральные страдания неудачников-лузеров, не нашедших себя в этой жизни.
И «Маленького прынца» Хемингуэя — я как-то ловко умудрился пропустить, особо не вникая во все его заморочки.
Кто-то читает книги — чтоб получить эстетическое наслаждение, кто-то — чтоб где-нибудь в тусняке выглядеть культурным, кто-то — чтоб убить время… Короче, у каждого собственные «тараканы» в голове.
Мне же в книгах интересны «заклёпочки» — кто в курсе, тот знает про что я.
Своего мнения я никому не навязываю, но всё же спрошу: что полезного для себя можно почерпнуть в «Преступлении и наказании» Достоевского'? В его же «Идиоте»? В «Обломове» Гончарова, или даже в святые всех святых — «Войне и мире» Толстого'?
Да, ничего…
Пустота!
Ничего, кроме комплекса неполноценности целой (когда-то великой!) нации — творческая «элита» которой, обливая себя и окружающих вонючим дерьмом — постоянно порывается «раскаиваться» неизвестно за что.
Я рос и воспитывался на так называемой «Лейтенантской прозе».
Эту литературу писали непосредственные участники событий, бывшие фронтовики: артиллеристы Носов, Бакланов, Гончар, Алексеев, танкисты-самоходчики Курочкин, Орлов и Ананьев, десантник и разведчик Богомолов, пехотинцы Быков, Акулов, Кондратьев, партизаны — Гусаров, Адамович и Воробьёв, связисты Астафьев и Гончаров…
Это были люди, своими ногами прошедшие дорогами войны, вынесшедшие на своих плечах все её тяготы — от начала её и до конца. Это были люди не из штабов и редакций фронтовых газет, это были солдаты и офицеры из окопов.
Они сами ходили в бешенные штыковые атаки, из своих «прощай Родина» сами до яростного азарта стреляли по танкам с крестами, сами брали — заливая своей и вражеской кровью «неприступные» высотки, сами держали дрожащий очередями раскалённый автомат, сами задыхались в окопе от ядовито-чесночной вони немецкого тола и, сами слышали свист пулемётных пуль над головой и остро-брызжущий звук врезающихся в бруствер осколков.
И сами, своими руками молча хоронили своих боевых друзей…
В 40−60-е годы их произведения назовут «лейтенантской прозой». Она откроет новый неизвестный ранее пласт военной литературы, на которых вчерашние — не остывшие ещё от доставшихся им впечатлений бойцы и командиры, рассказывали не об «парадно-официальной» — а об своей-собственной войне, виденной ими лично и собственными глазами.
Правдиво, искренне, предельно обнаженно!
Конечно же нашлись критики, которые облыжно обвиняли авторов «Лейтенантской прозы» в том, что они не видели «дальше бруствера своего окопа»… Якобы их «правда» является «камерной» — предельно локализованной во времени и пространстве, зачастую ограниченная одним боем, буквально «пядью земли» (окопом, небольшим плацдармом, безымянной высоткой), да к тому же — автобиографичной до документальности и детализированной до натурализма.
Ну, что тут скажешь?
Действительно: ни «Ванек-взводных» — весь жизненных цикл которых на войне лимитировался подчас несколькими часами (ускоренные курсы военного училища — первый бой — братская могила), ни тем более — рядовых, в высокие штабы не пускали… И увидеть из своего окопа целиком, понять и оценить красивый стратегический замысел командования — посылающего их погибать на безымянные высотки и плацдармы, они не могли.
Зато, они разглядели войну в её максимальном приближении!
И без лишних прикрас и ложного пафоса, чудом выжившие вчерашние лейтенанты написали про войну — потому что считали, что не имеют права на ложь и говорят от имени целого поколения.
Истреблённого войной поколения!
* * *
Я к чему это?
Прочитав, бывало по несколько раз Александра Бека
