Елка и терн. Тетралогия (СИ) - Гончарова Галина Дмитриевна

Самйон Риндан оглядел меня со всех сторон, как велас при покупке. Купить? Придраться? Но потом махнул рукой.

– Надеюсь, вам не надо объяснять, что малейшее вторжение в мой разум – и…

– В лучшем случае вы меня вышвырнете. В худшем – получим двух идиотов. Знаю.

Насколько же легче было общаться с Тёрном! Он отлично разбирался в телепатии и строго разграничивал сознания. Даже когда он лез ко мне в голову, считывая память, путаницы не получалось. Скучаю я по этому наглому коронованному элвару…

Хочу в Элварион!

– Ёлка умеет, – поддержал меня Лютик. – Она не гений, но девушка аккуратная.

Я фыркнула на приятеля. Тоже мне нашел характеристику. Сказал бы еще 'воспитанная' и 'чистоплотная'. Самйон еще раз поглядел на меня с сомнением – и кивнул.

– Ладно. Давайте устраиваться.

И уселся на землю, прислоняясь спиной к дереву. Прислонился затылком, подумал – и положил руки на ствол.

– Вам личный контакт нужен?

Я кивнула. Лучше бы с ним. Я же не элвар…

– Кладите руки мне на виски, – друид тряхнул головой, откидывая назад густые темно‑зеленые локоны.

Я встала рядом с ним на колени и осторожно дотронулась самыми кончиками пальцев до его висков. И осторожно – мало ли что – приоткрыла свое сознание.

Рядом со мной шумел Великий Лес. И я стояла на самой опушке. Но зайти не решалась. А потом из леса метнулись струи густого зеленого тумана. Опутали меня. И я

ощутила

…

Дерево – это я. Я расту. И на мне созревают плоды. Это – счастье. Сейчас ночь. А утром придет солнышко. И я буду расправлять листья – и тянуться к нему. Чтобы жить.

И вдруг…

Меня пробрал страх.

Опасность!

Но больше всего – омерзение!

Что‑то шевелилось почти подо мной. Ползало. Хлюпало. Царапало корни. Повреждало их. А потом вверх по стволу хлынула… волна.

Сотни и сотни маленьких лапок. Все они стремились вверх по мне, не повреждая. В этот раз они пришли за плодами. За моими детьми. Но могут легко уничтожить и меня.

Мне страшно!

Страшно!!

СТРАШНО!!!

И до безумия противно!

Меня просто трясет от омерзения. Отвращения. Брезгливости. Что‑то подобное испытывает человек, схвативший голой рукой здоровущего слизняка и раздавивший его в пальцах.

Не будь я деревом, меня бы стошнило.

И вдруг все кончилось.

Я открыла глаза и перевела дыхание.

– Эвхаар дгеморгреаз!!!

– Вран рентерр!!!

Мы с друидом высказались одновременно. И поглядели друг на друга понимающими глазами.

– Жив?

– Да. Цела?

– Проникновения не было.

– Хорошо. И хорошо, что я поставил щит. Не сливался, а всего лишь читал.

Меня передернуло. Даже без слияния было… мерзко. Даже вспоминать. А уж пережить это…

Бэээээээээ….

– Ребята дайте вина – запить это дело, – попросила я.

Лютик мгновенно протянул мне фляжку. И я с удовольствием сделала пару глотков гномьего самогона, настоянного на травах. Жгучая гадость наждаком ободрала мне горло. В желудке словно взорвалась бомба. Но дрожь отпустила. Я подумала – и протянула флягу друиду. Самйон не чинясь, взял флягу – и вылил все остальное в рот, как воду. Лютик только головой покачал.

– Что вы такого накопали?

Я потерла переносицу.

– Знаешь ли, ничего хорошего. Судя по характерному кисловато‑металлическому запаху, по ощущениям дерева, да и вообще – я бы сказала, что это колония Доримолис Вивварис.

– Что!? – ахнул Альмер. – Доримы на моей плантации!? Но ОТКУДА!?

– Я же спрашивала про врагов, – въедливо напомнила я.

Альмер выматерился так, что наши с друидом скромные комментарии только померкли. И отведя душу, перевел взгляд на нас.

– Ну, и как это можно убрать?

– Надо подумать, – решила я. – Что‑то я слышала о борьбе с этой гадостью, но что – надо вспомнить. Сейчас, чуть отойду – и продолжим.

– Вы ей верьте, – поддержал Лютик. – Ёлка – это ходячий и читающий монстр. По‑моему в библиотеке скоро не останется ни одного неосвоенного ей учебника.

Я скорчила другу рожу – и постаралась подняться на ноги. И когда я успела их отсидеть? Вроде ж немного времени прошло?

– Ладно. Тогда пока приглашаю всех за стол, – махнул рукой Альмер.

Эвин и Лерг подхватили меня под руки – и потащили в дом. Я вяло переставляла ноги и смутно вспоминала, что такое Доримолис Вивварис.

Эта пакость пролезла к нам при очередном прорыве. Я уже рассказывала. Открываются врата в другие миры – и оттуда вываливается… всякое. Почему‑то больше всего плохого. Я вот до сих пор не понимаю – наш мир – это что – мусоропровод, что сюда всякую пакость несет? Но меня‑то сюда тоже случайно затянуло. А я – точно хорошая. Если кто не согласен – подавайте заявление в письменной форме каждый третий четверг каждого седьмого месяца в полнолуние. Обязательно рассмотрю, приму к сведению и употреблю по назначению. Так что бумагу выбирайте помягче. Я в этом отношении – привередливая.

Но не в этом дело. Так что такое колония Доримолис Вивварис?

Коротко – гадость. Подробно – жуть.

Представьте себе здоровущий слизистый мешок, лежащий на глубине пяти метров под землей, а то и глубже. Это – матка. На поверхность ей подниматься нельзя. Высохнет. Зато на поверхность прекрасно поднимаются ее твари. Вы видели термита? Вы не видели термита? Вам повезло. Я знаю, есть такие странные существа – энтомологи, который приходят в восторг от разной ползучей и летучей пакости. Хочу заявить сразу – я к ним не отношусь. А после доримолисов я вообще стала убежденным сторонником инсектецидов. И – не напрасно.

Доримолисы были такой пакостью, что вывести их было практически невозможно. Один мешок‑матка и тысячи мелких рабочих муравьев. Хотя тут я преувеличиваю. Не больше пары сотен. И не таких уж мелких. Скромненький милый муравьишко пяти сантиметров длиной. С такими жвалами, что сразу понимаешь – ЭТИМ насекомым гринписовцы не нужны. Разве что в качестве обеда.

Муравьишки были всеядны. То есть лопали – все. При удаче могли переварить и дерево. Но предпочитали что‑нибудь повкуснее. Могли слопать человека. Разумом они не обладали. Доримолиса изучали в Универе, как пример коллективного разума. Сами по себе муравьи были абсолютно неразумны. Но возвращаясь в матку – они становились ее органами. И у них появлялось подобие коллективного разума. А хотел разум только двух вещей. Жрать и размножаться.

Выглядело это так.

Слизистый мешок матки окапывался в земле где‑то на глубине пяти – семи метров. И оставался там. Выше для нее уже было слишком сухо. На воздухе матка пересыхала и… цистировалась. Покрывалась серой плотной оболочкой, которую можно было разбить камнем. Но стоило ей попасть во влажную землю или под дождь – и она опять оживала.

Зарывалась в землю. А ночью муравьи выходили на добычу. Лопали все и всех, кто не успел убраться с дороги. И приносили съеденное в матку – в своих брюшках. Там они каким‑то образом обменивались пищей. Кажется, это называется проктодеальным трофаллаксисом*. Плохо помню эту тему, если честно. Меня как раз тошнило от представленной воображением картины. Что интересно – трупы я могла вскрывать одной рукой, другой держа при этом бутерброд и активно уплетая его за обе щеки. Даже трупы всякой нечисти. Но такие вот насекомые вызывали у меня рвотный рефлекс.