Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅) - Автор неизвестен

Выслушал монаха Симэнь, и захотелось ему узнать рецепт такого снадобья.

– Врача приглашают лучшего, на лекарство спрашивают рецепт, – говорил Симэнь. – Вы, наставник, так и не дали мне рецепта. Где ж вас разыскивать, когда все выйдет? И скажите, наставник, сколько я вам должен?

Симэнь велел Дайаню принести двадцать лянов серебра и еще раз попросил рецепт.

– Я покинул мир смертных, – заявил чужеземный монах. – К чему мне серебро, когда я странствую по всему свету?! Убери!

Он встал, собираясь уходить.

– Если вы не берете денег, я вам дам кусок грубого полотна длиной в четыре чжана[27], – предложил Симэнь, видя, что монах не собирается раскрыть ему рецепт снадобья.

Симэнь велел подать полотно и обеими руками преподнес его монаху. Тот сложил руки и, поблагодарив хозяина, направился к двери.

– Скупо принимай! – наказывал он. – Смотри, остерегайся, ох, как остерегайся!

Монах закинул на спину суму, взял в руку посох и исчез за воротами.

Да,

На посохе своем несетдиск солнца и луны.Пешком в сандальях обойдетвсе девять зон страны[28].

Тому свидетельством стихи:

В Священные земли был послан индийский монах,Мешок за плечами, а чаша и посох – в руках.Какой образ жизни теперь не веди, человек,Увы, без забот не сумеешь прожить ты свой век.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ

Нам дарит щедрая природа свои румяна,

Дыханью ветерка с востока смеемся пьяно.

Предел всем радостям возможным достойный знает,

Но никаких границ распутник знать не желает.

И притязания красоток подчас безмерны:

К мужчинам льнут, их страсти будят – как это скверно!

Соблазнов много в бренном мире, невзгод немало.

Навек уйти к зеленым рощам есть смысл, пожалуй! …

Итак, настал день рождения Ли Цзяоэр. Монахиня Ван из монастыря Гуаньинь пожаловала вместе с монахиней Сюэ из монастыря Лотоса, которая привела с собою двух послушниц – Мяофэн и Мяоцюй.

Услыхав о прибытии наставницы Сюэ – монахини, известной своим подвижничеством, Юэнян поспешила ей навстречу. Высокая и полная монахиня была в длинной чайного цвета рясе. Наголо обритую голову ее прикрывала чистая монашья шапочка, а отвисший подбородок делал похожей на раскормленную свинью. Сюэ сложенными руками приветствовала вышедших хозяек.

– Вот, матушка, хозяйка, – указывая на Юэнян, сказала ей мать Ван.

Юэнян и остальные хозяйки поспешно отвесили ей земные поклоны. Монахиня то вдруг вздымала брови, оглядывая хозяек проницательным взором, то напускала на себя важный вид и начинала говорить как по писаному, чеканя каждое слово. Хозяйки, обращаясь к ней, называли ее почтенной матерью Сюэ, она же величала Юэнян то бодхисаттвой[1] в миру, то досточтимой сударыней. С особым благоговением относилась к монахине Юэнян.

В гости пришли также старшая невестка У и золовка Ян. Юэнян распорядилась подать чай. Большой стол ломился от изысканных постных яств и солений, овощных кушаний и всевозможных сладостей. Угощение на сей раз было отменное, совсем не похожее на те, какие устраивались обычно. За столиком неподалеку от наставницы закусывали послушницы Мяоцюй и Мяофэн, скромные девицы, которым было не больше четырнадцати или пятнадцати лет.

После чаю все прошли в покои Юэнян, где она, Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Ли Пинъэр и дочь Симэня внимательно слушали проповедь монахини Сюэ.

Между тем Хуатун принес из передней залы посуду.

– Ушел монах, который ест скоромное и пьет вино? – спросила, завидев слугу, хозяйка.

– Батюшка только что проводил, – отвечал Хуатун.

– Где ж это такого монаха разыскали? – поинтересовалась госпожа У.

– Хозяин инспектора Цая провожал, – поясняла Юэнян, – из загородного монастыря и привел. Мясо ест и вино пьет. Какое-то снадобье хозяину оставил. Давали деньги – не берет. Что за монах такой, ума не приложу. Целый день за столом просидел.

– Отказ от скоромного – заповедь нелегкая, – услышав их разговор, начала наставница Сюэ. – Мы, монахини, еще блюдем сей завет, монахи же на него рукой махнули. А ведь в Великой Сокровищнице Канонов[2] сказано: за каждый кусок и за каждый глоток взыщется в жизни грядущей.

– А мы вот каждый день мясо едим, – заметила старшая невестка У. – Сколько же греха на душу принимаем!

– Вы, почтенные бодхисаттвы, совсем другое дело, – успокаивала монахиня. – Вы подвигами предшествующей жизни вашей себе благоденствие и обилие снискали. Да пожнет урожай только тот, кто по весне сеял.

Но не будем передавать их разговор, а расскажем о Симэнь Цине.

Когда он проводил чужеземного монаха, к нему обратился Дайань.

– Тетушка Хань своего брата сюда присылала, – зашептал слуга. – У нее день рождения, вас зовет, батюшка.

Симэнь и без того горел желанием испробовать снадобье.

Приглашение подоспело как нельзя кстати, и он приказал Дайаню седлать коня, Циньтуну – отнести кувшин вина, а сам забрал из спальни Цзиньлянь узелок с приспособлениями для утех, надел легкое платье и, укрыв лицо глазной повязкой, в сопровождении Дайаня направился к Ван Шестой. Спешившись у ворот, он распорядился, чтобы Циньтун оставался при нем, а Дайаню велел верхом скакать домой.

– Будут спрашивать, – наказывал Симэнь, – скажешь: на Львиной, мол, счета подводит.

– Слушаюсь! – отозвался Дайань и, вскочив на коня, поспешил домой.

Вышла Ван Шестая в бледно-зеленой безрукавке, легкой летней кофте и юбке, отделанной по поясу белой бахромой. Ее прическу держали серебряная сетка и золотые шпильки, формою похожие на улиток. Жемчужные серьги и украшения из перьев зимородка обрамляли овал лица. Ван Шестая отвесила Симэню земной поклон и присела рядом с ним.

– Я пригласила вас, батюшка, посидеть и отдохнуть, – говорила она. –Благодарю за вино.

– Я только что за городом был на проводах, – объяснил Симэнь. – Про твое рожденье совсем было забыл.

Он вынул из рукава пару шпилек и преподнес ей.

– Желаю тебе многих лет жизни!

Она приняла подарок и стала рассматривать. Это была пара золотых шпилек с выгравированными на них знаками долгоденствия.

– Какие красивые! – воскликнула она и в знак благодарности поклонилась Симэню.

– Вели слуге отвесить пять фэней, – наказывал Симэнь, протягивая ей пять цяней серебра. – Пусть кувшин южной горькой принесет.

– Что, батюшка, вино вам, видать, надоело? – засмеялась Ван. – Горькой захотелось.

Она тотчас же отвесила пять фэней и послала Циньтуна в лавку, а сама помогла гостю раздеться и провела в спальню. Она помыла руки, подрезала ногти и очистила орехи, а служанке велела заварить лучшего чаю. В спальне был накрыт маленький столик и подан чай. Они поиграли немного в домино, потом подали южную горькую с закусками, но тут мы их и оставим.

Расскажем о Дайане. Подъехал он к дому совсем усталый. Монах измучил его до того, что едва он добрался до комнаты, как повалился и заснул. Когда он проснулся и протер глаза, уже вечерело. Пора было зажигать фонари. Он бросился в дальние покои за фонарем, намереваясь встретить хозяина, но почему-то остановился в задумчивости.

– Почему батюшка не зашел переодеться? – спрашивала его Юэнян. – Проводил монаха и куда-то исчез. Где ж он теперь пирует?

– Батюшка на Львиной счета подводит, – обманул Дайань хозяйку.

– Так целый день за счетами и сидит!

– Нет, после счетов вина попросил подать, – сочинял слуга.

– Значит, один пирует! – возмутилась Юэнян. – Не будет он один сидеть! Ложь ты говоришь, по глазам вижу. Ответь, зачем от Ханей слуга приходил, а?

– Спрашивал, когда дядя Хань вернется, – невозмутимо отвечал Дайань.

– Что ты, арестантское твое отродье, зубы-то мне заговариваешь! – заругалась хозяйка. – Скажи, у матушки Второй, мол, день рождения, – наказала она Дайаню. – Дома, скажи, ждут.

Сяоюй подала Дайаню фонарь, и он направился в лавку. Там за прилавком разместились Шутун и приказчик Фу. Перед ними стояли кувшин вина, тарелки с закусками и блюдо потрохов. Пинъань принес две банки маринованной рыбы. Дайань появился в самый разгар пирушки.

– Как хорошо! – воскликнул он, ставя на пол фонарь. – Вовремя, выходит, подоспел. А ты что тут делаешь, распутная бабенка? – спросил он, посмеиваясь, Шутуна. – Я тебя обыскался, а ты вон где, оказывается, скрываешься. Пируешь, значит?

– Это зачем же я тебе понадобился? – спросил Шутун. – Может, захотелось внуком моим приемным заделаться, а?

– Ты еще смеешь отговариваться, деревенщина! – накинулся на него Дайань. – Чтобы тебя в задницу пырять, вот зачем!

Он перегнулся через стул и поцеловал Шутуна.