Игра Лазаря - Максим Марух

Он умолк, услышав фальшь в своём голосе.

Мальчишка тоже услышал. Он победно осклабился:

– Это ты у Сенса спроси, раз у самого склероз. Он, вроде, ещё прихрамывает, так что помнить должен.

В его насмешливом замечании, насквозь пронизанном злобным сарказмом, не осталось ничего от Марсена, которого знал Лазарь. Скрестив ноги по-турецки, на него смотрел снизу вверх совершенно другой Марс. Постаревший лет на десять, набравшийся житейской мудрости и взрослого цинизма. Даже ярко-голубые глаза изменились: потускнели, стали глубже, потеряли естественную детскую прозрачность. И снова этот взгляд, уже знакомый, уже изученный. Взгляд лже-Дары и лже-Сенсора…

Лазарь в ужасе отшатнулся назад, зацепился пяткой за складку ковра и едва не упал. Когда он снова обрёл равновесие, к лицу Марса вернулся нормальный вид. Мальчишка недоумённо таращился на Лазаря, отложив джойстик на пол.

– Ты чего? Опять глючит?

– Глючит, – севшим голосом подтвердил Лазарь. Пищевод снова сдавила тошнота. Он ещё раз вгляделся в лицо мальчишки, но оно больше не выражало никакой враждебности. Оно было абсолютно нормальным. – Похоже, рановато мне воскресать из мёртвых… Пойду к себе, отлежусь…

– Давай, – Марс беззаботно махнул рукой, а другой уже поднимал с пола джойстик. – Сладких снов.

7

Тишина. Тишина давила на уши и сплющивала мозг. Тишина сводила с ума пыткой водой. Каждая новая капля оставляет ничтожный след на черепе до тех пор, пока не настанет черёд той, что проломит его. Но к тому времени ты примешь смерть, как избавление, потому что свихнёшься гораздо раньше. Липкая тишина этой чёрной комнаты пытала не хуже воды. Как и вода, она стремилась пробиться к мозгу сквозь тонкую костяную обкладку.

Он поднялся с невидимой в кромешной тьме кровати, и тут же на потолке зажглась лампочка. Мрак потеснился в углы комнаты, но не исчез совсем. Воздух переполнял душный аромат, до одури приторный и тошнотворный. Аромат цветов, сотен и тысяч цветов. Они были повсюду. Пол скрывался под слоем лепестков всех оттенков и мастей, стеблей и листьев разнообразной толщины и формы. Стены, высвеченные слабым мерцанием, напоминали палитру художника-импрессиониста. Цветы на них казались размазанными под колёсами многотонного катка. Потолок представлял собой беспроглядную чёрную бездну с горящей лампочкой посередине. Благодаря пятну света на антрацитовом прямоугольнике, напоминавшем крышку гроба, обитую чёрным бархатом, стало ясно, что потолок не избежал участи стен: тысячи цветов свисали с него, словно мох.

Он посмотрел на своё ложе, и понял, что оно тоже сплошь устлано цветами. Слегка примятыми под весом тела, но всё ещё свежими. Когда он отошёл от кровати, раздался приглушённый хлопок, и в дальнем конце комнаты распахнулась дверь. Очень широкая, хорошо освещаемая (по крайней мере, теперь), к тому же без единого намёка на цветы. В довесок ко всему, дверь была каменная. Гранитная.

Сначала он не смог распознать пришельца – проём окутывали клубы белого тумана. Потом, через несколько секунд, когда туман рассеялся, он увидел её.

О, как же красива она была! Божественна, как нимфа, легка, как весенний ветерок, чиста, как поцелуй матери, и незабываема, как первая любовь! Вдруг он понял, что обожает каждую её клеточку, каждую чёрточку. Что навсегда заключил душу в этой чудесной бестии, и теперь он, подневольный цепной пёс, обречён боготворить это богоравное создание каждый божественный день своей пропащей жизни.

Сладострастный огонь пожирал мозг, палил чресла. Дрожь сотрясала лихорадящее тело, сбивала с ритма сердце. Мысли слиплись в клубок на неповоротливом от вязкой слюны языке, пытаясь сложиться в пылкий мадригал для неё, только для неё! О, какое же это было чудо. Внезапное и разящее, сладкое до горечи, пылкое до пустой холодности, до боли родное и столько роковое. Трепетное мучение, разрывающее изнутри ликование, экстаз сновидения. Искушение сатаны…

– Привет! – сказала она, и он ощутил дрожь в ногах, готовых подкоситься в любую секунду.

Её тонкое летящее платье обрисовывало фигуру до острого покалывания в глазах, до слёз, до головокружения. Аромат её тела пробивался сквозь плотный дурман комнаты. Запах моря и молока. Он знал его, и теперь пытался поймать ноздрями, но тот тонул в удушливом цветочном мареве.

Он не сразу заметил переход из мрака в свет, проникавший в комнату через огромные окна, окантованные цветочной вязью. За окнами пели птицы, ветер играл белыми занавесками. Он смотрел только на неё, обонял только её, внимал каждому её движению.

– Привет...

– Я так соскучилась! – она кинулась ему на шею.

Когда её упругое тело прильнуло к нему, он подумал, что вот-вот умрёт от разрыва сердца, так сильно оно колотилось. Ему хотелось раствориться в ней, как в чистом море после долгого путешествия через пустыню.

– Я тоже, – шепнул он почти неслышно для себя. Слишком громко стучало в висках.

Он не успел насладиться ею, не успел упиться её совершенством, не успел понять, что не успеет сделать этого никогда, даже если на это отведётся целая жизнь, когда она отстранилась от него. И улыбнулась.

Дьявольщина... Всё грязь, всё ничтожно и незначительно, неважно, по сравнению с этой улыбкой!

– Какая потрясающая комната! – воскликнула она.

Только теперь он осознал, как сильно любит эту комнату. Как близко сроднился с ней за то недолгое время, что провёл здесь. Нет, не так: за несколько секунд после её слов.

– Можно, я присяду?

Она ещё спрашивает! Наверное, даже не подозревает, как завидует сейчас кровати её бедный владелец.

– Конечно.

Она с девчоночьим задором прыгнула на кровать и разразилась хохотом, когда пружины дважды подбросили её над устланным цветами матрацем.

– Присаживайся рядом, чего ты стал, как статуя? – укоризненно сказала она и похлопала изящной ладошкой по сплющенным ромашкам.

Он вздрогнул, нервно улыбнулся и опустился рядом, ощущая полную агонию воли внутри. Ещё немного, и он потеряет контроль над собой. Тогда он покажет всю свою мерзкую, похотливую оборотную сторону, что прячется обычно в тени. Что ж, немудрено: её свет озарит любой мрак, даже самый потаённый.

Чтобы не продолжать заведомо проигранную борьбу, он решил начать первым.

– Я должен тебе кое-что сказать.

– Ну, так говори, – непринуждённо откликнулась она.

– Я хочу тебе кое в чём признаться. Я никогда раньше не говорил этого… в общем, я хотел сказать …

– Я тоже!

Вдруг! Внезапно! Совершенно неожиданно, непредсказуемо, непредставимо...

Он стоически выдержал искушение броситься на неё в ту же секунду и утолить свою дикую жажду.