Воспоминания. Том 2. Московский университет. Земство и Московская дума - Борис Николаевич Чичерин

словами: «Я не одобряю вашего возращения». Просьба о поддержке и примирении отвергалась самым грубым образом. Все сколько-нибудь способные думать и понимать были поражены изумлением. Законный государь, самодержавный властитель великого народа, с высоты престола осуждал возвращение законного же, самою Россиею поставленного князя, подвергшегося наглому насилию и вновь призванного своими верными подданными! Стало быть, он одобрял ночные разбойничьи нападения на законных князей, отречение, подписанное под дулом пистолета! Это было нечто невиданное и неслыханное. Сам Катков приходил в отчаяние, хотя он считал нужным печатно поддерживать царское слово. Но вся бессмысленная и раболепная масса ликовала. Везде с восторгом говорили о твердой воле государя, о благородном достоинстве его речи. Даже тошно было слушать.

Это забвение всяких приличий не прошло безнаказанным. Отвергнутый Россией, на которую он думал опереться, князь Александр отрекся от престола и уехал восвояси; но и Болгария от нас отшатнулась. Для восстановления русского влияния был послан Каульбарс, который хотел командовать от имени царя, издавал приказания, разъезжал по стране – и потерпел полнейшее фиаско. Власть, привыкшая к беспрекословному повиновению подданных, встретила в недавно поставленном ею на ноги народе неожиданное сопротивление. Тогда с Болгарией порваны были всякие сношения. Надеялись, что предоставленная самой себе, она, вследствие внутренних неурядиц, принуждена будет снова пасть к ногам России и оказать ей полную покорность. Козни и заговоры продолжались через посредство болгарских эмигрантов, которых русское правительство снабжало и деньгами и оружием; они пытались то здесь, то там производить возмущения и не гнушались даже тайными убийствами.

Все было напрасно. Предводимый Стамбуловым, болгарский народ твердо стоял на своем. Помимо нас, был призван новый князь, который, вопреки трактатов, уже семь лет сидит на престоле, не признанный формально Европою, но поддержанный сочувствием других держав и издеваясь над нашим бессилием. Избавленная нами от мусульманского ига Болгария нашла в Турции опору против русских притязаний. Пролитые русским войском потоки крови, истраченные миллионы пропали даром. Упроченное со времен Екатерины влияние России на Балканском полуострове исчезло совершенно. Туземные племена, которым мы помогали оружием, которых мы поставили на ноги, Румыния, Сербия, Болгария, одна за другою обратились против нас. Приобретенное вековыми усилиями и жертвами было потеряно вследствие безрассудной политики, которая, отвергнув предания осторожности в международных сношениях, пыталась замашки русского самовластия проявить и в отношении к освобожденным нами народам.

При всяком другом правительстве Россия не вынесла бы такого оскорбления. Чувство своего достоинства, сознание униженной чести и утраты положения, купленного кровью, заставили бы ее взяться за оружие. В прежнее время войны возгорались и по несравненно меньшим поводам. Но на этот раз желание мира взяло верх, и мы проглотили обиду. Видев вблизи войну, со всеми ее ужасами, испытав всю неверность военных соображений, в которых всегда есть значительная доля риска, государь решительно не хотел воевать. И этого нельзя не одобрить, ибо кто знает, что принесла бы с собою новая война при тех горючих материалах, которые накопились в Европе и при той неспособности, которая царствует у нас? Можно скорбеть о том, что мы поставили себя в такое унизительное положение, но лучше было его снести, чем стараться из него выйти путем новых неисчислимых жертв. Все это чувствуют, а потому так единодушно прославляют миролюбие монарха, твердою решимостью которого спокойствие Европы было сохранено в течение тринадцати лет. Иностранцы могут быть за это даже более благодарны, нежели мы, ибо им не пришлось за сохранение мира платить умалением своих прав и своего влияния.

Неудачи на Балканском полуострове имели для нас одно благодетельное последствие: они дали новое направление нашей европейской политике. Обманутые в своих надеждах на поддержку Германии, мы сблизились с Францией. Противоестественное присоединение к направленному против нас союзу двух соседних империй, за которое стояли самые видные наши дипломаты, к счастью для России было порвано. Восстановлено единственно возможное при существующих условиях равновесие сил, которое хотя и не обещает Европе долгого периода мира, но по крайней мере не дает возгореться страшной войне, которой исхода нельзя предвидеть.

Каким образом совершился этот дипломатический поворот, об этом я слышал разные рассказы. Самое, по-видимому, достоверное то, что сообщали мне братья моей жены, которые занимали или занимают видные места в министерстве иностранных дел. Утверждают, что в царствование Александра II велись только дипломатические переговоры на счет союза с Германией и Австрией; первый же Формальный документ, которым мы присоединились к союзу двух императоров, был подписан уже при Александре III.[191] Затем, когда вследствие болгарских дел, положение на Востоке совершенно изменилось и продолжение союза с Австрией сделалось невозможным, возобновлен был на два года союз с одной Германией, которая, в свою очередь, заключила отдельный договор с Австрией. Так состояло дело до падения Бисмарка.

Но когда вслед за тем наступило опять время возобновить трактат, то новый имперский канцлер, Каприви, как честный немец, объявил, что, заключив союз с Австрией против России, он не может в то же время заключить союз с Россией против Австрии: такая двуличная политика могла входить в виды его предшественника, но он ей следовать не может. Вследствие этого договор с Россией не был возобновлен. Оказалось, следовательно, что Бисмарк все время нас кругом надувал, и если мы вышли из этого унизительного положения, то единственно благодаря честности немцев, а отнюдь не по собственной прозорливости. Мы были покинуты Германией, и тогда союз с Францией остался для нас единственным исходом. К чести русского правительства следует сказать, что оно решительно вступило на этот путь. Так мне рассказывали это дело. Будущий историк восстановит по документам все эти события, знаменательные для Европы. Я мог записать только то, что я слышал из, по-видимому, вполне достоверных источников.

История произнесет и свой окончательный приговор над царствованием Александра III. В ту минуту, как я пишу эти строки, в Ливадии происходит потрясающая душу драма. Смертельная, по-видимому, болезнь уносит государя, окруженного любящей семьей, при напряженном внимании всего народа, привыкшего обоготворять своих царей. В эти минуты с грустным взором обращаешься на эти печальные тринадцать лет, в течение которых все, что было лучшего в России, подверглось гонению и разгрому. Перед торжественною кончиной стараешься быть беспристрастным и помянуть добром, если не дела, то намерения.

Сводя к общему итогу все, что происходило на наших глазах, нельзя не признать, что нынешний государь имел добрые душевные качества. Он был не только хороший семьянин, но и честный человек, с нравственными стремлениями с чистою любовью к отечеству. Но лишенный от природы способностей, с натурою несколько грубою и необтесанною воспитанием, получив образование