Заначка Пандоры - Виталий Сертаков

Пенчо сказал, что здесь мы переждем ночь. «Мы» — это такая вот компашка: Пенчо со своим пакетом, Хосе с автоматом, маленький водитель по имени Мигель с багажом старика, трое не различимых в сумраке бугаев, увешанных оружием, и мы с Инной, жмущиеся друг к другу, словно инкубаторские цыплята, над которыми вдруг включили лампу. «Нашего» здоровяка Луиса оставили сторожить снаружи, у машин; следующим, через два часа, его сменял Альфонсо. Я бы так ни в коем случае не сделал, то есть не оставлял бы часового на свету. Несмотря на славные стрелковые навыки, их бравой команде здорово не хватало элементарной тактической подготовки. Третьего бугая, Мигеля, старик отправил проверить дом, закрыть ворота из трех жердей, через которые мы въехали, и затопить печь. Он подчеркнул, что сеньоре требуются теплая постель и горячий кофе. «Сеньоре» — это уже хорошо, слава Богу, что не «сеньорите»! Как и в Германии, местные ребята подчинялись деду беспрекословно, но, отвечая, употребляли вкупе с почтительным «отец» какое-то необычное обращение (едва ли испанское), а иногда вообще переходили на совершенную тарабарщину.

Судя по раскладу, дача принадлежала родне Мигеля, по крайней мере, ему досталось хозяйничать. Виллой убогое сооружение назвать бы язык не повернулся, но внутри оно оказалось весьма опрятным. Беленые стены, аккуратные ставенки, высокие постели с перинами, медные раковины для умывания. На стенах трогательные деревенские иконки, засохшие букетики, детские фото в рамочках. Дровяное отопление, пыльные винные бутылки вдоль полок, грубые циновки на крашеном деревянном полу. У забранной сеткой задней двери, выходящей в маленький внутренний дворик, разложена сбруя, бидоны. Пахло прокисшим виноградом, сухим деревом и немного — животными. Пенчо велел постелить нам отдельно, в лучшей комнатке, Мигель принес чайник. Когда он нагнулся, чтобы забрать торчащие из-под кровати стоптанные сандалии, я заметил у него под шейным платком и за ушами краешек татуировки — тот же хитрый узор, что и у старика.

Инна, присев под слабенькой лампочкой, ковырялась со шприцем. Я задвинул занавески, вышел в коридор. Наружная дверь была заперта, с «хозяйской» половины доносились тихие голоса. Я нацелил на стенку стетоскоп.

Пенчо:

— Остается мало времени. Анита говорит, что Кукулькан уже набрал воздуха в грудь… Поднимаемся в шесть. Ты выедешь вперед нас, встретишь… (Имя я не разобрал.)

Альфонсо:

— Да, отец… (и снова это непонятное обращение, несколько фраз на местном диалекте).

Пенчо:

— Ты говорил с Гарсией?

Мигель:

— Да, отец… Он всё сделал как велено, гринго тебя не найдут.

Пенчо:

— Он успеет уйти?

Мигель:

— Да, отец… Симон ждет его в Эль-Пасо. Он знает, что делать. Такос готов, отец.

Пенчо:

— Позже, поешьте без меня… Остается мало времени. Соберешь еды для сеньоры, завтра мы не будем останавливаться.

Хосе:

— Ты утомлен, отец. Анита тоже устала. Позволь себе отдых, мы можем сделать остановку в Паленке…

Пенчо:

— Нет, великий Кукулькан уже делает вдох. Я верю Аните, я сам слышу, как расправляются его могучие перья. Мы потеряли слишком много времени за океаном…

Послышались шаги, кто-то из подручных старика двинулся к двери. Я метнулся обратно в комнату, спешно переваривая услышанное. Инна сидела на полу, на циновке, нагромоздив вокруг себя кучу барахла из сумок. Она вяло улыбнулась мне бледными губами.

— Ложись спать, детка, — посоветовал я. — Нам осталось от силы пару часов.

— Я не могу, уши болят! — она потерлась щекой о мое бедро, обхватила ногу ручонками, как маленький ребенок. Я примостился рядом, укутал ее одеялом.

Час от часу не легче. Что бы сказал Пеликан, услышь он сам эту дремучую ахинею? Ладно бы еще примитивные сектанты, так нет, речь идет о взбесившихся адептах местного языческого культа. Я баюкал нежную трепещущую спину Инны. Нет, не взбесившихся, а больных давним, устойчивым сумасшествием. При этом вооруженных, организованных… Дальше нить терялась. Во имя чего они организованы? Хорошо, примем на веру, пусть это не спектакль для меня, пусть это правда. Тогда кто всё это финансирует? Кто обеспечивает частный лайнер? Визовую поддержку?

Никакие дремучие язычники, будь они трижды популярны в своих текиловых джунглях, не провернули бы подобное дельце без содействия серьезных структур. Это первое. Я поцеловал Инну в теплую макушку, она поерзала щекой, поудобнее устраиваясь у меня на плече.

Второе. Конкурирующая контора на «БМВ» — при чем она здесь? Кто такие? Судя по тому, как Инка спелась со старым колдуном, он мог спокойно приехать в Берлин один, обеспечить ее визой и деньгами, и моя подружка, задрав хвост, понеслась бы за ним на этот распроклятый полуостров… Значит, он не успевал вызвать ее по-хорошему. Кроме того, он знал, что ее попытаются перехватить американцы. М-да, меньше всего похоже, что цэрэушные гвардейцы собирались принести Инку в жертву какому-то другому пернатому змею…

И тем не менее…

Я поднял ее невесомое тело, бережно переложил на кровать. Девочка буквально утонула во взбитых перинах. На ферме обязательно должна жить женщина: чувствуется рука хозяйки. Возможно, мать Мигеля или сестра, которых, очевидно, попросили на сегодня исчезнуть.

На мужской половине потихоньку угомонились. Я сменил ботинки на войлочные туфли, приглянувшиеся мне в предместье Бордо, и снова вышел на разведку. В коридоре стояла темнота, где-то снаружи тихонько позвякивал колокольчик. Козы — одна или несколько! Теперь понятно, что там, на заднем дворе, и откуда запах. Сетчатая дверь подалась без скрипа, какое-то время я привыкал, присев у порога. Было слышно, как за домом сплевывает Луис и тихонько постанывает амортизатор. Видимо, охранник раскачивался, усевшись на капот. Нет, они явно распустились.

Я находился в центре маленького патио, с трех сторон ограниченного невысокими каменными, неряшливо сложенными стенами из грубых камней. Почти ощупью прошел по кругу, руки наткнулись на деревянные дверцы клетей. Внутри негромко проблеяла коза, другая, унюхав чужого, завозилась вплотную к загородке. Я обогнул двор по периметру, заглядывая за край, но ничего не мог различить, кроме трех-четырех бесконечно далеких огоньков на невидимых сейчас горных склонах. Догадка была верной: убежище располагалось в труднодоступном месте, куда вела единственная дорога. Весьма нелепо! Если бы показались звезды, стало бы легче сориентироваться, но небо оставалось плотно затянутым облаками.

В тот момент я еще не подозревал, насколько неумным окажется решение Пенчо провести остаток ночи в домике матери Мигеля. Катастрофически неумным!

Я вернулся к дому. Сквозь закрытые ставни нашего с Инной окна выбивался слабый лучик. Окно слева, в комнате, где расположился Хосе с парнями, было ярко освещено. Еще дальше влево моргало третье узкое окошко. Очертания дома терялись в непроглядной темноте. Наверняка старик опять уединился, он только и ищет повода побыть один. То ли медитирует, то ли молится своим «идолам».

Добраться до окон оказалось не так-то просто, пришлось вскарабкаться на стену. Спустившись с другой стороны, я долго не мог найти опору. Матерь божья, задняя стена домика вплотную примыкала к обрыву! Чахлые пучки света из окошек освещали кусок почти вертикального склона, образованного обломками породы. Кое-как, прижавшись животом к стене, я мелкими шажками перемещался вдоль узкого порожка, рискуя улететь в неведомую глубину. Происходило то, что многодумный Филин называет «мигом озарения»: я не мог объяснить, за каким чертом полез заглядывать в чужие форточки. К счастью, скальная порода не осыпалась, и, балансируя на кончиках пальцев, я сумел дотянуться до первой «гостиной».

Здоровяки прикорнули на высоких железных кроватях, не раздеваясь и не снимая оружия. Хосе курил, по-турецки сидя на полу, под потемневшим старинным распятием. Как верный волкодав, он спиной подпирал дверь следующей комнатки, куда удалился хозяин. Как можно осторожнее я перенес тяжесть тела на левую ногу, пригнувшись, миновал окно. Налетевший порыв ветра чуть не сорвал меня со стены. К счастью, мне удалось нащупать торчащий железный крюк. Из-под ноги скатился мелкий камень. Я послушал, как долго он скачет, и мысленно перекрестился. Несколько секунд восстанавливал дыхание. Если бы не два бледно-желтых квадрата, слева и справа, мог бы сойти за прикованного над бездной Прометея. Одна из ставен в крайней комнате была заперта, закрыть другую мешали цветочные горшки, стоящие на узком подоконнике. Старика я увидел не сразу, он совершал какие-то неясные манипуляции, стоя ко мне спиной. Комнатушка оказалась совсем маленькой. Узкая кровать у дальней стенки, дряхлый черный комод, лампочка под бумажным, перекосившимся абажуром, накрытый газетой столик. На застеленной кровати, поверх пестрого покрывала, валялись открытые сумки.