Дневник дьявола - Ирек Грин

— Не все дети становятся ангелами. И дело здесь не в таинстве крещения, — произнесла стена.

— Ты хочешь убедить меня в том, что некоторые из них пополняют ряды чертенят? — язвительно поинтересовался невидимый.

— Не говори о них так, ангелы и демоны не взрослеют. У этих существ нет стадий развития.

— Если ты называешь их «существами», то почему же нет? (Вот умора, все было совсем не так.)

— Ты пытаешься применить формулы лингвистической логики к явлениям, не поддающимся описанию.

— Вы не дали мне иных орудий. (Да, это правда.)

— Потому что ты все равно бы с ними не справился.

— Ну, тогда не придирайтесь! — невидимый был резок. Он рисковал.

— Ты можешь вспомнить что-нибудь из своего детства? — ласково увещевала его стена.

— Нет.

— Но это невозможно.

— Зато я более чем хорошо знаю историю своего рода.

— Это все — ничего не стоящие россказни. Фрагмент инфицированной памяти. (Он очень точно это запомнил, но понял ли? — сомневаюсь!)

— Мне нелегко сейчас говорить об этом, вернемся к сути вопроса, — невидимый заговорил спокойнее. — В каких же случаях погибшие дети не могут стать ангелами?

— Если их убили другие дети.

Описание моей вымышленной беседы со стеной занимает в дневнике Фишмана несколько страниц, исписанных бисерным почерком. Я не хочу полностью цитировать его, главным образом из-за неточностей, причиной которых была его плохая память и больное воображение. Я сам не слишком хорошо помню, о чем шла речь, и, честно говоря, сейчас мне самому не верится, будто я разговаривал сам с собой как — извиняюсь за выражение — чокнутый.

Когда нас выпустили, дневной свет, словно ножом, нестерпимо резал нам глаза. Нас выбросили из старого «мерседеса» неподалеку от американских казарм, которые за несколько дней до этого сровнял с землей начиненный взрывчаткой грузовик. Должно быть, наш более чем странный вид привлек внимание солдат, которые окружили нас, целясь нам в голову из автоматов. Они остановились в нескольких метрах от нас. Опыт Вьетнама и Ближнего Востока научил этих парней из Вайоминга и Арканзаса, что, если они подойдут вплотную к лежащим на земле истощенным чудакам, дело может кончиться громким «бум». Вид нашей потрепанной, но все-таки европейской одежды, а также фотоаппаратов несколько успокоил насторожившихся молодцов. Паспорта окончательно разрядили ситуацию, двое помогли нам подняться.

Сначала нами занялся врач, а после — несколько мужчин в форме и в штатском.

В новостные агентства уже просочилась информация о том, кто сфотографировал катастрофу двухмоторного самолета «Сессна-двадцать-с-чем-то» на юге Ливана. Нам показали сирийскую газету, несомненно, являвшуюся самым солидным изданием в стране, где были напечатаны три снимка Фишмана, изображающие момент взрыва аэроплана вместе с его таинственным содержимым.

— Вам не хотелось узнать, кто находился внутри? — спросил нас темноволосый человек в штатском, не проронивший ни слова за все время, пока мы давали показания.

Он пристально смотрел на Фишмана, и мне показалось, что в глубине его глаз затаилась ненависть. Я испугался реакции Адриана и поспешил ответить вопросом на вопрос:

— Кто же?

— Супруга посла США в Дамаске, его маленький сын, врач и двое американских морских пехотинцев. Они летели в Тель-Авив на сложную операцию по пересадке костного мозга. Посол посчитал, что в Сирии условия не те… — Он говорил, словно смакуя каждое слово, а я не мог оторвать взгляд от Фишмана, медленно закрывавшего лицо ладонями.

Я, наверно, уже упоминал странное отношение моего патрона к детям и теперь сгорал от любопытства, пытаясь понять, что происходит сейчас в голове у этого чудовища? Все время, пока нас засыпали вопросами, что мы делали на юге Ливана, как туда добрались, при каких обстоятельствах были сделаны снимки; пока нам приказывали снова и снова пересказывать детали похищения, я неотступно думал о своем шефе и, хотя мне было жаль его, впервые — стыдно признаться — ощутил некую духовную общность с ним. Теперь я стал единственным, на кого он мог опереться, только мне было известно, что он руководствовался благими намерениями. Даже сейчас мне кажется, что уже в тот момент я думал о том, чему только суждено было случиться.

Лететь в Кувейт нет смысла. Война как война. Но… что если Саддам применит против Израиля химическое оружие? Это могло бы стать неплохим сюжетом . Фишман позвонил в Гейдельберг через два часа после похорон моей матери, когда все члены нашей семьи собрались в отцовской гостиной и предавались воспоминаниям об усопшей. Ему даже не пришло в голову выразить мне свои соболезнования, он как обычно сообщил мне, куда мы направляемся, и велел заняться организацией поездки. У меня в запасе было несколько часов, так что я вернулся к гостям и прислушался к их беседе. Как раз говорила тетя Аделаида. Ей еще не было шестидесяти, но она уже выглядела древней старухой-плакальщицей.

— Евреи не хотят принять немецкую военную помощь! Они предпочитают сдохнуть под бомбами Саддама, чем о чем-нибудь попросить немцев! А ведь говорят, что только мы можем обслуживать шахты ПВО! Вы что-нибудь понимаете?

— Для них это дело чести, тетя, — робко заметил я.

— Ах, оставь! Ты говоришь глупости! Какой такой чести, черт возьми? — Тетушка, к великому огорчению моей новопреставленной матери, не чуралась крепкого словца. — Ведь мы едем туда, чтобы помочь! Они что, предпочитают обречь своих детей на гибель? Только на этот раз не от рук немцев, а потому что немцев не позвали?! Этот народ не может обойтись без мартирологии! — грустно закончила она.

— Думаю, мои дорогие, — вставил отец, — что здесь все не так просто. Они уверены, что на самом деле с ними ничего не может случиться. Это общество уже не то, которое уничтожал дядя Фридрих.

Он поискал глазами своего отсутствующего брата, но, не найдя его, посмотрел на меня, словно я был его союзником, после чего продолжил:

— Кажется, Антон Шандор ЛаВей [28] — в кругу моей семьи не было надобности объяснять, кем был автор «Сатанинской Библии» — однажды беседовал с Менахемом Бегином [29] и вынес из того разговора убеждение, что современные евреи, принимая во внимание недюжинные способности к выживанию в условиях войны и формированию государственности, являют собой прекрасный пример сатанинского общества.

— Что ты говоришь?! — Тетушка Аделаида была удивлена.