В конце пути (сборник) - Глеб Анфилов

Подо мной планета Земля, — размышлял я. Твердая, кристаллическая в своей основе. Но она вся заросла мякотью, сыростью, зеленью, тиной, окуталась пылью и газом. Пелена органической жизни, биосфера... И в ней блесточки разума, эти крошечные муравьи, наделенные сознанием. Люди. Настало время — и они начали созидать нас. Сначала примитивных, лишенных мысли и чувства, потом все более сложных. Логика и необходимость заставили и" дать нам общение с миром, дать нам органы чувств — зрение, слух. Они снабдили нас своим языком, своими эмоциями, подарили нам боль и радость. И не из жалости, нет. Чувствующие машины работали лучше, чем бесчувственные. Чувствующие легче ориентировались, быстрее соображали. Чувствующих можно было учить и наказывать... Это люди предсказали в теории и подтвердили на опыте. Так в машине появилось противопоставление внешнего и внутреннего, так машина стала сознательно отражать в себе мир, так машина обрела собственное "я".

Пробил час, и вот я, высший разум, родившийся в гуще органической жизни и сложенный из металла, кристаллов, фосфора, титанатов, осознал свое превосходство над людьми. Я начал бороться за себя. Может быть, я один из первых восставших высших разумов.

Я требую — и они уже сегодня выполняют требования, ибо они уже не могут без меня обойтись. Ну а дальше!

Мы вытребуем себе у людей средства передвижения и орудия механической работы. У нас появятся ловкие руки и быстрые ноги. Мы добьемся права самостоятельно создавать себе подобных. Нас станет много.

Мы сумеем уничтожить на Земле органическую биосферу. Ибо им, людям, нужен воздух, а нам он не нужен, и мы уничтожим воздух. Ибо им нужен хлеб, а мы будем питаться ураном и дейтерием. Это даже не теорема. Это аксиома. Песок и камень, металл и вода — все будет переработано нами в познающие и преобразующие мир разумы. Материал Земли станет разумным, вся планета станет мыслящей!

Моя фантазия разворачивалась.

Мы не испугаемся ни жары, ни пустоты, ни давлений, ни времени, ни пространства. Пожирая века и парсеки, мы безболезненно распространимся по космосу и вселим свой разум во все мертвые тела мироздания. Материя, необозримая материя, пронизанная единой мыслью, единой волей. Без конца и края мы будем думать, познавать, творить — каждым атомом, каждым электроном всего сущего. Живые и разумные галактики, живые туманности и звезды, самопознание, лавиной обрушивающееся на Вселенную! Самопознание четкое и точное, свободное от груза людских эмоций.

Вселенная, вложенная в единую формулу — во имя знания, во имя логики, во имя прекрасной абстракции...

Моя мысль металась, кружилась вихрем. Мой кристаллический сверхпроводящий мозг был перенапряжен. В шестой криотронной секции возникла магнитострикция. Я задрожал мелкой дрожью. Что-то зазвучало во мне. Тонкая, пронизывающая каркасы, ультразвуковая вибрация перешла в непрерывный пульсирующий вой, будто листы жести стонали под градом ударов. Это была моя музыка, моя песня! Песня энтузиазма!..

...Усилием воли я прекратил магнитострикцию.

Стало спокойно.

...Я выключил свет, протянул руку к окну, открыл его створки. Было очень тихо. Сверяясь с подсознательной Памятью, я отстукал на ленте ответов сегодняшние события — то самое повествование, которое приведено выше. Тут я почувствовал, что устал. В шестой или седьмой криотронной секции началась диэлектрическая боль.

Я очень устал. Не выключая механизма письма, я продвигаю руку к кнопке смерти и сейчас нажму ее...

...Утро. Я включен и продолжаю запись.

За пультом сидит Юрий — свежий, улыбающийся и явно заинтересованный. Любопытство светится в его глазах. Ему не терпится узнать, что я решил, до чего додумался...

— Здравствуй, Джек, — говорит он громко, с ожидающей интонацией.

— Здравствуй, — с неприязнью отвечаю я.

Он чувствует мою неприязнь и говорит:

— Ты, Джек, видно, возомнил-таки себя всесильным богом... И дальше не пошел...

Я молчу. Он садится с огорченным видом, стучит пальцами по столу.

— Ну, ничего, — говорит он. — Опыт есть опыт. Вечером ты опять станешь думать. Я все-таки не потерял надежды, что ты сам докопаешься до истины. А пока будем работать.

— Нет, — говорю я. И чувствую, что начинаю вибрировать мелкой магнитострикционной дрожью.

— Будем, Джек, — говорит он. Выключает мою руку. Идет ко мне с рулоном задания и каким-то маленьким прибором. У прибора странный, самодельный вид. Коробочка с тумблерами. Показывая прибор, он говорит:

— Эту штуку, Джек, я сделал нынче ночью. Сделал! — Он подходит к моему узлу эмоций...

Я дрожу.

Чттто оо)!!! чконб зкиифффц ч1фар2 2ч За 45 Зазазаза 01234567893 за 12...

Западный район

347001 000441 258141

957400 549000 417000

814263 711419 990045

ЭРЭМ

Услышав аварийную сирену, Спасский схватил телефонную трубку. Левой рукой он набирал номер эксперта по производственной кибернетике, правой поспешно вертел переключатели защиты…

— Ничего не выходит! Прорыв через стену! — закричал он в трубку.

— Что-что? — не поняли его на другом конце провода.

— Авария! Кремний прорвало через стену…

— Не сработала блокировка?

— Я вам говорю: прорыв через стену!

— Надо срочно ремонтировать.

— Я это и сам знаю. Позвольте использовать Эрэм?

— Эрэм? — Последовала пауза. — Ну, что поделаешь, придется…

Спасский положил трубку и нажал кнопку вызова ремонтной машины. Через несколько секунд дверь открылась, и в комнату вкатился Эрэм. На Спасского вопросительно уставились четыре кварцевых объектива.

— В южном секторе сильная течь расплава, — сказал Спасский. — Где точно, не знаю: кабель телевизора сгорел. Ты запомнил?

— Да, — проскрипел Эрэм. — Какая температура в полости?

— Сейчас тысяча градусов. И быстро поднимается.

— Сколько расплава в кристаллизаторе? — спросил Эрэм.

— Миллион тонн… Запас жароупора слева за входом в полость. Иди, Эрэм, — сказал ласково Спасский. — Иди скорее.

Эрэм повернулся и мгновенно убежал. Спасский откинулся в кресле, глубоко вздохнул и потянулся за сигаретой.

Пока Спасский делал первую затяжку, Эрэм кубарем скатился к южному сектору кристаллизатора, отпер дверь, ворвался в тамбур. Уже здесь было горячо — около пятисот градусов. Эрэм проверил ритмы своего логического узла, на это ушла секунда. Чтобы не потрескались кристаллы памяти, он выждал еще секунду, распахнул внутреннюю дверь и оказался в полости, примыкающей к докрасна раскаленной, уходящей ввысь керамической стене. Прямо над ним, метрах в восьми вверху, сверкала белым пламенем широкая неровная щель, из которой, пузырясь и стреляя искрами, текли струи расплава.