Избранное. Том второй. Повести и рассказы - Святослав Владимирович Сахарнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На камнях сидело несколько бурых актиний. При моём приближении они спрятали щупальца, сжались, замерли и стали похожи на грибы.
Лиловые, с красными пятнышками морские звёзды копошились среди камней.
Из-под одной звезды торчал белый раскисший хвост полусъеденной рыбины.
Я положил в мешок звезду, актинию, несколько трепангов.
Рядом с полусъеденной рыбиной лежал на гальке ещё один трепанг. Он был, наверное, дохлый или больной — бесцветный, желтовато-серый. Я не хотел его брать, но увидел, что шишечки на его спине шевелятся.
Бросил и его в мешок.
— Поднимаем! — сказал Шапулин.
Поднимали меня осторожно, с выдержкой.
На палубе я снял рубаху и привалился спиной к борту.
В ушах потрескивало.
Телеев был ещё на дне.
Он набрал уже третью питомзу.
Я вытряхнул содержимое своего мешка на доски.
— О, — сказал Веня, — белый трепанг!
Я удивился.
Так вот он какой, знаменитый белый трепанг!
Очень обыкновенный.
Самое важное в море
Когда мы возвращались домой, нашёл туман и закрыл берег. Через серую туманную полосу зелёным пятном пробивалась луна.
Бот шёл вдоль туманной полосы.
Мы с Телеевым сидели на палубе. Веня стоял у руля.
— Знаешь, что самое важное в море? — спросил меня Телеев.
— Компас.
— А ещё?
— Карта.
— А если подумать?
— Мотор. Без мотора пропадёшь.
Телеев встал и запахнул ватник.
— План, — сказал он. — Без плана не приходи домой.
Он ушёл в кубрик, оставив меня раздумывать над значением своих слов.
Не выдержав, я полез за ним.
— Так что же, — шёпотом спросил я, — получается? Ерунда? Ведь это не завод, а КАТЕР!
— Не ерунда, — ответил мне из темноты Телеев. — На первом месте план. Дай добычу… Спать-то ты будешь?
— Посижу наверху.
Луна и туман по-прежнему красили море зеленью. Бот поскрипывал и покачивался. Он тёрся бортом о волны, и от этого по палубе растекался слабый, невнятный шум.
Мы пришли на комбинат под утро.
Свадьба
В общежитии было светло, я открыл дверь и не узнал комнату.
Посреди пола чернела яма. Торчали сломанные доски, и в глубине подполья висела паутина.
Кто-то кашлянул. Я повернулся. В коридоре стояли комендант и ещё два человека. Плечистые, в свитерах с растянутыми воротами. Сразу видно — водолазы.
— Извините, товарищ, — сказала комендант, — без вас авария получилась. Говорила я им — на цыпочках. А они — вприсядку.
Водолазы посмотрели друг на друга.
— Разошлись малость, — сказал один.
— Свадьба у нас была. Товарищ женился. Такое дело получилось.
— Вещички ваши я на это время уносила, — сказала комендант.
Я посмотрел на водолазов снизу вверх.
ЕСЛИ ТАКИЕ РАЗОЙДУТСЯ!
— И часто у вас бывают свадьбы? — спросил я.
— Часто.
— М-да. Я, знаете, сам люблю потанцевать. Но, конечно, вальс. А тут, как видно, танцевали всерьёз.
— Говорила им, чертям: легче, легче, — объясняла комендант. — Да разве послушают! Придётся вам мою комнату занять. Не в яме же спать.
— Спасибо, — ответил я и вдруг вспомнил старуху в проходной. — Мне здесь давно хорошую комнату предлагают. Очень спокойная семья. Не танцуют.
— Да бросьте вы, — сказал водолаз. — Мы вам быстро починим. Сейчас чурбачки подложим, доски набьём, покрасим. Денёк-два сохнуть будет, а потом — лучше старого. Пол мы вам теперь в две доски настелем.
— В деревнях на улице танцуют, — сказала комендант. — А тут нельзя: то дождь, то туман… Говорила я им: на цыпочках! Нет дисциплины у людей. Сразу видно — не были в армии!
— И всё-таки я уйду, — сказал я. — Мне там будет лучше.
Старик со старухой
Я перетащил вещи к старухе.
— Давно бы так, — сказала она. — Вот твоя, родимый, комната.
Мы вошли в маленькую, очень чистую комнату. В ней стояли кровать и стол.
Стена над столом была вся заклеена фотографиями. На каждой фотографии был один и тот же парень — молодой, улыбчивый, в тельняшке или в бушлате.
— Ваня мой, — сказала старуха и печально кивнула, — как с флота пришёл, так одёжу военную не снимал. Нравилась она ему.
— Видно, вы очень его любили. Вы часто ходите к нему на могилу? — спросил я.
Старуха покачала головой:
— Нету его здесь. В город увезли и нам не показали. Очень они тогда торопились — всё думали, что спасут. Там и похоронили. Только бумажку прислали. На фронте деда моего не убило, а сына тут — без войны… Вон дед идёт с причала, всё катера из города встречает.
К дому по дорожке поднимался старик. Он шёл прямо, не торопясь. Увидел меня в окне, не удивился, а подошёл к крыльцу, скрипнул дверью и — слышно было — ушёл к себе.
— Живи, батюшка, — сказала старуха. — Всё нам веселее… Так ты не трепаншшик?
— Художник я.
— И это неплохо. Живи. Старика моего звать Иваном Андреевичем. Ты здоровкайся с ним, он это любит.
Она ушла.
Я остался в комнате, где были кровать, стол и много-много фотографий.
Октопус вульгарис
Я шёл вдоль комбинатовского забора.
— Николай! — крикнул кто-то сзади.
Я оглянулся и увидел Лизу, Букина и какого-то солидного мужчину в чёрном берете и очках.
— А-а! — закричал Букин. — Я говорил, мы его быстро найдём. Знакомьтесь!
Человек в очках помахал рукой. Пальцы у него были толстые и вялые, как сосиски.
Я протянул ладонь. Человек вложил в неё две сосиски.
— Очень приятно, — сказал он.
— Это известный кинорежиссёр, — объяснил Букин, — через неделю приезжает сюда его экспедиция. Будут снимать картину про осьминогов. Вы как художник и местный житель можете быть полезны.
Я посмотрел на режиссёра. Его лицо показалось мне знакомым.
— Простите, — сказал я, — мы с вами нигде не встречались?
— Возможно, возможно, — сказал он.
— Постойте… Чёрное море… Взрыв мины для учебного фильма… Рыбы на дне… Ну конечно, это вы! Помните, наша шхуна подошла к месту взрыва. Я ещё нырял, осматривал дно? Знаете, как мы вас назвали тогда — Главным киношником.
—
