Чинара - Иван Подсвиров

- Шоферишь в колхозе?

- Да нет... Моя, - коротко бросил Федор. - Думаю "Жигулей" брать. На очередь записался.

В лице Игната мелькнуло какое-то нехорошее выражение, может быть зависть. Стараясь придать голосу тон безразличия, он пристально глянул на Федора:

- А деньги?

- Есть деньги. На своей ведь земле живем, она и кормит. На одном месте и камень мхом обрастает.

Вошли в дом, сели за круглым столом посредине просторного зала, обставленного дорогой мебелью. Пол был вымыт до блеска. Игнату как-то неловко стало, что он плохо вытер туфли о половичок у входа на веранду. Прямо над головой золотилась люстра, нарядная, блескучая, в красных шелковых веревочках-ручейках. Пахло духами, печеными яблоками из соседней комнаты, дверь в которую была раскрыта настежь. Федор кинулся собирать на стол, порывался съездить в село за поллитровкой, но Игнат сказал, что они пообедают и выпьют после, у его родителей, а то старики обидятся.

- Жена-то где? - спросил он.

- Моркву с бабами взвешивает. Позвать?

- Да зачем... Я просто так интересуюсь. Богато у вас.

- Нонче все, кто не ленивые и не старые, так живут. Но скучно у нас.

- А я думал, ты себе должность какую-нибудь отхватил. Важную.

- Была должность. Да по шее мешалкой наладили с ней. Проштрафился малость.

- Что?

- Это меня губит, - Федор выразительно пощелкал себя по горлу, задвигал кадыком. - Закладывать я не дурак. А как волью, на быструю езду тянет. Выпил и влип в молоковозку. Все обошлось бы гладко, да председатель пронюхал. А он у нас из молодых, да ранний. Строгий, черт, никаких поблажек. С виду размазня, галстучек носит, а характер - кремень. Узнал и сковырнул меня с заведующего фермой. Теперь я в скотники подрядился.

- С заведующего в скотники? - усмехнулся Игнат. - Тебе не позавидуешь.

- Ясное дело, стыдно. А платят хорошо.

- Кого ж на твое место?

- Арину Климову.

- Она ж на Севере! - Глаза у Игната сухо, горячо вспыхнули.

- Воротилась. Одна... Такая краля - не глянь на нее, не подступись. Гордая, - делился хуторскими новостями Федор.

- Форму держит?

- Форма что надо, - Федор бросил на Игната взгляд, в котором мелькнула едва заметная ирония. - Ягодка не по нашим зубам. С Костей гуляет.

- С травником?!

Федор как бы и не заметил его изумления, продолжал обычным тоном, словно речь велась о предмете, мало его занимающем:

- Любовь у них - водой не потушишь. В хуторе только и говорят об Арине да Косте.

- Ладно, я пойду, - помрачнев, вскинулся Игнат. - Потом доскажешь.

Федор попридержал его за плечо:

- Надолго к нам?.. Я тут растрепался как баба, все тебе сразу выложил. А ты - как в рот воды набрал...

Скажи, ты хоть женился?

Насупил Игнат брови, глянул во двор, где билось, рвалось на покрепчавшем ветру влажное белье. Зябко поежился, втянул в плечи смуглую шею с угольными крапинками на ней. Бурые подмосковные угли наложили и на его мало податливую внешность суровый свой отпечаток.

- Некогда было, - выдавил Игнат.

- Нехорошо, - сказал Федор. - Пора и остепениться.

- А ну его! - Игнат махнул рукой. - Женитьба не напасть, лишь бы женатому не пропасть... Девки, брат, ничего с тебя не требуют: ни верности, ни денег.

- Девки девками, а жена-то родней. - Федор проникался искренним состраданием к неудавшейся жизни Игната. - Как ты живешь один?

- Живу, - процедил сквозь зубы Игнат. - У меня, брат, тоже кое-что припасено. На черный день.

- Да все это не то...

Игнат поморщился, недовольно крутнул головой и, подняв с пола сумку, молча двинулся к выходу. Во дворе Федор опять спросил:

- К нам-то надолго?

- Посмотрю. С шахты я рассчитался. Вольный теперь казак.

- Что, тяжелая работа?

- Мне нравится, привык, - сказал Игнат. - Но обида взяла: сколько можно по общежитиям скитаться. Не шутка... Ладно, побуду дома, обнюхаюсь. Может, дом построю, как у тебя... В колхоз примете?

- Спроси у председателя.

- Что ж... - неопределенно промолвил Игнат.

Взгляд его остановился на "Запорожце". Нравилась ему легковая машина последнего выпуска: шасси высоко над землей, внутри светло и просторно, как у "Москвича". Даже радиоприемник вмонтирован. Пожалуйста:

мчись по асфальту, слушай музыку либо последние известия. "Куплю и себе, - пронеслось в голове Игната. - На "Запорожец" хватит. А Федор не догадывается, пень..."

Игнат повернул в калитке железное кольцо, скоба ржаво скрипнула и скользнула вверх. Игнат вышел на улицу, не спеша закрыл за собою калитку. Спохватившись, напомнил:

- Вечером загляни!

После его ухода на сердце у Федора стало как-то холодно и пусто, и он не мог понять, отчего это. Белье моталось и хлопало у лица, мельтешило перед глазами. Он съежился и медленно поднялся на веранду, почему-то в уме сосчитав ступеньки. Их было шесть. Стал на верхнюю, огляделся вокруг. Ветер пах бельем и снегом. Но воздух по-прежнему был чист, ни одной снежинки. Хотя Федор ощущал близкую возможность того, как они вечером усядутся вдвоем с Игнатом за стол, щедро уставленный едою и питьем, и начнут вслух вспоминать минувшее, все равно особой радости он не испытывал. Не было ее, и все.

Дня три Игнат почти не показывался на людях: то с Федором балагурили в хате, то бесконечно перетасовывали в памяти одни и те же события, как в пестрой колоде карты, уносясь мыслями в далекие дни. Потом за Федором примчался с фермы его сердитый напарник и увел с собой. Пить же одному не хотелось. Веселье схлынуло, откатилось, словно случайно набежавшая волна. Скука одолевала его. Ничто на хуторе вроде и не представляло интереса для Игната. "А я и точно чужак, - стал он терзаться невеселою думой. - Отвык ото всех, к земле не тянет". И он всерьез страшился, почувствует ли прежнюю тягу к родным местам. Не случится этого - волей-неволей придется возвращаться обратно. Но куда? На шахту дорогу он себе заказал: "Не буду в забое горб гнуть"; какой-нибудь другой работы и в мыслях пока не мерещилось. "Нет уж, скука скукой, да лишь бы мозги варили.

Тут я человек свой, приноровлюсь. Вон груша и та на яблоне приживается. А я что, не сумею? Соки у меня из этой земли, как и у Федора... Дом отгрохаю, машину куплю. Еще поглядим, кто тут шире развернется".

С этими мыслями Игнат и в лесу бродил, вскинув за плечо вороненый отцовский дробовик. Охотиться всерьез не охотился - так, шлялся по овражкам и балкам, спасаясь от острого приступа одиночества. Но если что попадалось на глаза - сорока ли, дятел либо кобчик, - бил с лета, почти не целясь, и подрезал. Рука была хоть тяжелая, но твердая, глаз точный.

Однажды бесцельно кружил Игнат за яром. Вечер был серый, пасмурный. Вода в Уле рябила тускло. Сырой и промозглый туман лениво шевелился в кустах. Игнат выбрался из ольшаника на поляну, передохнул.

Вдруг до слуха донеслось легкое шуршание. По усохшему дну ручья, заваленному опавшими листьями, принюхиваясь к земле, под ветер на Игната бежала собака в золотистых подпалах на голове. "Костин Лотос!" - вспомнил Игнат рассказы Федора и вскинул дробовик.

За высверком пыхнул из дула синий дым, и разом с выстрелом в тишину оцепеневшего леса толкнулся затухающий предсмертный лай. В нем отозвалось собачье недоумение, скорбь. Лай оборвался, но Лотос еще полз в горячке на передних лапах, греб ими под себя листья и тихо, почти неслышно скулил, пытаясь поднять на убийцу глаза. Это ему не удалось: голова свесилась и упала. Тогда он в последний раз лизнул покрасневшим языком холодный песок, сжался в судорогах и затих, ткнувшись в камень.

Игнат повернулся к Лотосу спиной, закашлял от подступившего к горлу удушья, с треском вломился в ольшаник и кинулся к реке. Что-то сильно взволновало и встревожило его, будто он убил не собаку. И пока бежал, ощущение было такое, что кто-то невидимый строго наблюдает за ним и бежит следом, буравя взглядом затылок. У берега Игнат стал в беспокойстве озираться вокруг. Никого. Тишина... Только вода журчит по голышам.

Река обмелела, а на Игнате были резиновые сапоги.

Он ступил в воду и, поскальзываясь, направился к тому берегу, в плотный осиновый лес. И скоро пропал в тумане.

Выстрел с реки докатился до сторожки. Дзенькнула шибка в окне - Костя вздрогнул, прислушался. Его охватило какое-то смутное предчувствие. Он запер дверь и стал обходить бурты, поглядывая в сторону, откуда метнулось эхо. Еще не сознавая, почему он так близко принял к сердцу этот выстрел, Костя вспомнил о Лотосе и позвал его. Раз, другой, третий...

- Ло-отос! - вне себя закричал Костя и рванулся по откосу яра на давно замершее эхо, которое теперь звучало лишь в его ушах. - Ло-отос!

Одно чутье незримой нитью связывало Костю с Лотосом, оно и вывело его к мертвому ручью. И Костя сразу увидел Лотоса.

- За что?! - пошевелил он сухими губами и рухнул на колени.

Лес не ответил.

С ветки ольхи сорвался пожухлый лист и, тихо прошуршав, упал Косте на плечо. Туман, набухая влагой, тяжелел, хлопьями застревал в кустах...