Чинара - Иван Подсвиров

- Что, испугалась чего? - встревожился он. - Сюда дикие свиньи бегают: картошка на выгреве посажена.

Роют.

Марея прошла мимо. Слегка задержала шаг, обернулась:

- Кроме мужа, я никого не знала. А она... с кем не водилась. Ты у нее сбоку припека.

- Молчи! - выкрикнул Костя.

- Машутка сказывает, у нее одних мужей трое было... Красавцы писаные, тихо и печально пела через плечо Марея. - А ты камни на Арину ворочаешь... Не жалеешь себя.

- Злая! - Костя покачал головой.

- Глупый, - губы у Марей скривились. - Попомни мое слово: распутница она. Северная, вербованная.

Костя повернулся к ней спиною, неуклюже заспешил прочь по желтым ромашкам. Марея как ужаленная бегом понеслась под гору. Длинный жгут ее волос выбился из-под платка, распустился за спиной. Костя почувствовал, что Марей нет уже близко, и пошел спокойнее. За поляной начинался лес, а дальше виднелась широкая проплешина горы. У скалы, под тремя соснами, прилепился овечий баз, огороженный березовыми жердями.

И летний чабанский балаган, крытый ветками и толстыми кусками дерна, темнел там же.

У балагана клубился синий дымок. Костя потянул воздух ноздрями, с удовольствием зажмурился: пахло вареной бараниной. Лотос заюлил у ног, стал выписывать круги перед ним.

- Эк разыгрался! - тихо сказал Костя. - Обед чует. - И зашагал шире, немного досадуя, что опоздал:

Григорий сам овцу освежевал. Два волкодава кинулись к ним со злобным лаем, но узнали Костю и Лотоса, остановились и вяло повернули назад, к отаре.

На огне в черном котле варилось мясо. Григорий с сыном ворошили жар, кидали хворост. Поздоровавшись, Костя извинился за опоздание, разлегся у костра. Жара спадала, тучи набегали на солнце, по земле неслись быстрые тени.

- Помидоры подошли? - спросил Григорий.

- Краснеют. Завтра собирать думают.

- А там кто-нибудь есть? В сторожке?

- Евграф Семеныч... Кошелку плетет.

- Передай ему: пускай вершу притащит. Тут по ручью в заливчиках форель объявился. Аж вода кипит от него. РТграет!

- Я ж тебе сачок связал. Попробуй сачком.

- Не возьмет. Заливы глубокие.

- По шейку! - вставил русоголовый, в пестрой рубашке Коля и провел ладонью по горлу. - Во как!..

Я проверял. А вода холодная-прехолодная.

- Я говорил тебе: не купаться! - озлился Григорий. - Простудишься и оглохнешь. От горной воды еще отец мой слух потерял. Купался, набрал ее в ухи. С того дня как вату ему запхнули.

Костя думал о Марее, о разговоре у ключа и слушал рассеянно. Да и говорил с Григорием без интереса, лишь бы заглушить жалость к Марее.

- А какой вершей ловить?

- Ниже заливчиков запруда, там и поставлю вершу.

Нагоню в нее фореля... Форель - рыба пугливая, побежит.

- Верно, - поддакнул Костя и посоветовал: - Утром шугани ее. Спросонья она глупая.

- Ага, - кивнул Григорий.

Вода в котле осердилась, пеной хлестнула через край.

Жар зашипел, стрельнул искрами. Григорий схватил деревянный половник, помешал им и, сняв пену, попробовал на вкус кусочек горячего мяса.

- Сварилось.

Коля юркнул в балаган, принес оттуда клеенку и расстелил на траве. Вынув из-за пояса кривой охотничий нож, Костя раскроил на части круглую буханку хлеба.

Григорий уже разливал дымящуюся жижу в голубые эмалированные чашки.

- Коля, сольцы и горчицы! - закончив разливать, засуетился Григорий. Аи да обед у нас! - потер узловатые темные руки, скинул мохнатую шапку и сунул под себя - мягче сидеть на ней.

Ели молча, обгрызая бараньи мослы и макая их в едкую, остро бьющую в нос горчицу. Деревянными ложками удобно черпать навар. Вкусна жижица на свежем воздухе, ее сразу и не выхлебать всю, больно сытна и навевает дремотную истому. Коля взял под мышку "Остров сокровищ" и во все лопатки дунул к отаре. Григория разморило, раскинулся он на траве и глядел не мигая в небо. Костя точил на оселке нож. Навел жало, осторожно потрогал пальцем, удовлетворенно хмыкнул: чуткое.

И сунул нож в черные, с мелкой бахромою, ножны.

- Спишь? - толкнул Григория в бок.

Григорий лениво пошевелился:

- Не-е... думаю.

- А меня опять Марея допекает. - Костя вздохнул. - Перестрела в Черемуховой балке.

Григорий перевернулся на живот, подпер голову ладонями.

- Знобит ее одну.

- Я-то при чем?

Григорий помолчал. Сощуренные глаза его, в оправе морщинистых узелков, пристально следили за дотлевающими углями в пепле. Поелозил ногой по траве, зевнул.

- Марея баба хозяйственная. Дом у нее ломится от добра. Мужика б ей хорошего - расцвела б как роза. Ее бы приласкать, а ты пятишься.

- Зачем обижать Марею?

- Обижать нельзя. Приласкай.

- Чудной вы, дядь Гриш, - теребя бахрому на ножках, усмехнулся Костя. И не надоест вам толочь йоду 6 ступе... Когда не любят, ласки хуже пощечины.

- Жалко Марею.

- У нее одно на уме - замуж выйти. Пускай найдет кого-нибудь другого.

- А ты Арину возьмешь?

Костя передернул плечами:

- Не знаю...

- То-то! С Ариной скорей голову сломишь, чем свадьбу сыграешь. Хоть племянница моя, а душа не лежит к ней. Гордая. Надсмехается над всеми. Берегись ее... Я знаю. Это Евграф Семеныч воду мутит, подначивает тебя: "Арина - женщина-огонь!"

- Семеныч тут ни при чем. Не пойму я, что она вам сделала? За что вы ее не любите?

- Примчалась, взбаламутила всех, - будто и не расслышав упрека, продолжал Григорий. - На ферме стала порядки свои наводить. Газет, журналов в красный уголок требует, мебель новую привезла. Пить мужикам запрещает...

- Разве ж это плохо?

- Да это на чей вкус, - уклончиво ответил Григорий. - А после дойки в праздничное наряжаться - хорошо? Пава! Не клубы тут... Машутку из-за нее учил Рыжик. Слыхал?

- Не довелось.

- Ох и учил! Удумала и Машутка после работы нарядиться. Заглушила трактор, искупалась под душем и ну рябить в обнове перед механизаторами. Донесли Рыжику: мол, женушка на стане юбкой трясет. Угнул Рыжик голову, но виду не подал. А как Машутка нагулялась и воротилась домой, тут Рыжик и стал воспитывать ее. - Григорий, довольный, рассмеялся. - Потеха!.. С той поры Машутка серчает на Арину.

- Эх, люди, - с горечью проговорил Костя.

Григорий между тем продолжал смеяться:

- Вот тебе и коверкоты да крепдешины!

- Бедная, - коротко бросил Костя. - И живет с ним!

- Еще как живет, - с оттенком легкой зависти подхватил Григорий. - Как сыр в масле катается. Никогда до этого ничего, а вот из-за Арины поскандалили.

Небо между тем полнилось тучами. Вдали ворчал, погромыхивал гром словно кто по горам на бричке ехал: на мягком колеса затихали, на камнях били скороговоркой. Костя попрощался с Григорием, позвал Лотоса и, вскинув за плечи сумку, потяжелевшую от бараньей ляжки, приударил трусцой с горы: как бы ливень не захватил в дороге,

Вот и сентябрь из-за гор тихонько подкрался. Посвежело в балках, с калины повалился лист. Воздух стал прозрачен, студен. В безоблачные дни на самом горизонте выступали из синевы белые, как мираж, вершины: то первым снегом припорошило. У Федора Кусачкина пробудилась страсть к путешествиям. Манили его ясные, как детские сны, дали. В прежние годы Федор трещал на мотоцикле по крутым дорогам, поражая многих отчаянно-дымными петлями, теперь же на "Запорожце" к форельной речке подался. На одном повороте лихо выскочил из-за нависшей каменной глыбы и обомлел: впереди показался бок молоковозки. От удара высыпались стекла. Шофер молоковозки, страшно матерясь, выскочил из кабины, рванул у "Запорожца" дверцу:

- Куда прешь? Знака не видишь?

Федор поднял от руля голову, пьяно удивился:

- А, Захар!.. Рыбу ловить хочешь? У меня бредень в багажнике, бери, - и впал в забытье.

Зaxap достал трос, подцепил к молоковозке "Запорожец" и потащил его назад, в хутор. Федор так и не проснулся в дороге: на мягком сиденье крепок сон...

Тяжелым было пробуждение: Сергей Иванович снял его с должности и перевел в скотники. Федор обиделся, но покорился судьбе: бостоновый костюм сменил на ватную телогрейку и синие милицейские галифе с кожаными нашивками на коленях. На ферме притаились: кто будет новым заведующим? Может, пришлют кого-нибудь из полеводческой бригады?

Приехал председатель. Арина как раз сгребала на ленту транспортера навоз в коровнике. Упарилась, повесила платок на оградку станка, расстегнула на кофточке верхнюю пуговицу. Сергей Иванович стоял у входа, любовался ее ловкими движениями, мелькавшими оголенными руками. Улыбнулся, крикнул издали:

- Арина Филипповна! Идемте на собрание!

В красном уголке тесно. Арина прислонилась было к дверному косяку, но Сергей Иванович жестом руки пригласил ее сесть возле себя за столом. Вчера председатель вызывал Арину в контору, предлагал возглавить ферму.

Арина растерялась и ответила, что ей надо как следует подумать, да и не плохо правлению узнать, кого захотят сами люди, а то может и казус выйти. Когда наррд малопомалу разместился, Сергей Иванович вынул из кармана портсигар, постучал по серебристой крышке пальцами, как бы призывая всех к тишине.