Каменный Пояс, 1982 - Рузавина Валентина Васильевна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Куда спешишь? Взял, так и отдавать сразу…
Иван насмешливо смотрит на книгу, потом переводит взгляд в угол. С божницы устало взирают на него суровые лики святых.
— Зачем, Кондрат, бога держишь? — строго спрашивает он в дверь. — Не веришь ведь.
— Для порядку, — отвечает дед, возвращаясь из горницы. — Веришь не веришь… — бормочет. — Положено так… Не мною заведено… — И более убедительно заканчивает мысль: — Из колхоза имени товарища Жданова бога выгнали… И что же?
— Что? — щурится зять.
— А то, что порядку нет! — раздражается Шиш. — Полтора миллиону казне должны. Пропили, прогусарили колхоз-то…
— Долг от засухи, — резонно возражает Иван. — От стихийного бедствия.
— А засуха от кого?
— От солнечной активности…
Вернув деньги, он спокойно и насмешливо смотрит на тестя, и Шиш, почувствовав в этом взгляде новое для себя дело, а может быть, и неожиданный интерес, снова складывает под выпирающим животом руки и мычит со значением:
— Н-да.
Иван переводит взгляд на книгу, делает вид, что намерен уйти, и поэтому говорит как бы на прощание:
— Ты, вот что, Кондрат… Не забудь меня из книги вычеркнуть, а то в должниках оставишь.
Шиш морщится и лукавит со сладкой улыбкой, в которой видится Ивану смущение.
— Я чужих записываю.
— Ты все-таки глянь! — настаивает Иван и делает вид, что хочет взять книгу.
Шиш опережает его, прикрыв широкой спиной окно:
— Посмотреть, разве что? Своих не записываю, говорю тебе.
В голосе его нет уверенности, потому что Иван в книге записан, и Шишу неудобно.
Желтые разлинованные страницы сплошь усеяны записями. Они шуршат под его толстыми негнущимися пальцами. Сотни фамилий в этой амбарной книге. Кто ж они, должники бывшие и настоящие? Одинокие и замужние бабы, которым не хватало денег до базарного дня, чтобы продержать семью. Мужики, всегда уверенные в том, что у Шиша можно перехватить на бутылку. Много он дать не может, да этим много и не нужно…
— Ты последнюю открой! — Не терпится Ивану. — Скорей найдешь.
— Говорю тебе — своих не пишу, — слабо сопротивляется Шиш, но все же раскрывает книгу на последней странице.
Истина установлена: «Максимов Ив. — 3 рубли».
— Вычеркивай! — торжествует зять. — Не то забудешь!
— Это я так — машинально, — снова лукавит дед.
— Машинально, машинально, — ворчит уже в дверях Иван. — Пишешь, пишешь. Процентов не берешь… Чего ради эта бодяга?
Но Шиша не трогает возмущение зятя. Он и сам, может быть, не знает, для чего пишет. Память у него сохранилась хорошая. Он может рассказать о каждом, кто приходил к нему, с каким лицом просил и скоро ли вернул долг.
Он снова листает свою долговую книгу. Пробегает глазами старые записи. В конце концов ему нет до того дела, что родственник недоволен. Шиш ведь может и не одалживать. Какие у него в этой новой жизни сбережения, если сравнить с теми, что были когда-то и разлетелись прахом?
Впрочем, нет. Он, должно быть, знает, для чего все это. Ясная старость осенена знаком мудрости. Эта книга — последнее напоминание о том, что было когда-то и никогда уже не вернется.
ЛЮДМИЛА ОВЧИННИКОВА
НА ЗАРЕ РОЖДАЮТСЯ СТИХИ
Несколько лет тому назад в журнале «Пионер», в детских коллективных сборниках «Золотинки» и «Алые поля» появились первые стихотворения Людмилы Овчинниковой. Затем ее стихи печатались в «Комсомольской правде», «Молодом учителе», в газетах Челябинска.
Это были стихи об осени в рябиновых бусах, о снегирях на снегу, о щедрости родной земли. И самое первое, детское, напечатанное в «Комсомольце» еще в 1965 году, дышало непосредственностью и светлой добротой.
Люда не могла постигать мир, как все дети. Писать обычным способом она тоже не могла. И училась, переходя из класса в класс, только дома, лишенная возможности даже перевернуть самостоятельно страницу книги. Ей помогали учителя, друзья и самый близкий друг — Мария Михайловна, мама. А писать она научилась, держа ручку зубами.
Годы не заглушили пробудившееся в детстве чувство прекрасного. Новым содержанием наполнились лирические монологи, потянуло к сказочным образам, к трудному жанру — стихам для детей.
Не будем загадывать, как разовьются в дальнейшем литературные склонности Людмилы Овчинниковой, но от души пожелаем ей упорных поисков и счастливых открытий в работе над поэтическим словом и той товарищеской поддержки, какую находила она в годы, детства и ранней юности, мужественно одолевая рубежи школьного образования.
♦♦♦
На заре рождаются стихи,
Собираясь в трепетные строчки.
Я хочу, чтоб были они точны
И, как птичьи перышки, легки.
Только вот уменье, сила та ль?
В вихре кружится листок осенний…
Погрусти со мной, Сергей Есенин,
Позови в синеющую даль!
В ситцевом березовом краю
Сердце пьет напиток грусти нежной,
Здесь душа и чувства так безбрежны.
И я песню здесь сложу свою.
Песня та пускай негромкой будет,
Пусть недалеко она слышна,
Но кому-нибудь она нужна.
Но кого-нибудь она разбудит.
ОСЕННИЙ МОТИВ
Отзвенело лето. Улетело.
Осень сарафан цветной надела.
Нарядилась в бусы из рябины,
Принакрылась тонкой паутиной.
В речку бросила холодной сини.
Ходит-бродит осень по России,
То грустит она, то веселится…
В край далекий улетают птицы.
Дождик льется. Небо потемнело.
Отзвенело лето. Улетело
♦♦♦
Есть у сердца верная примета:
Мы с тобой увидимся во сне.
Если, милый, вспомнишь обо мне ты,
Быть на сердце счастью и весне.
Пусть с тобой любовь другая рядом,
Боль и горечь я перетерплю.
Сквозь неодолимые преграды
Неоглядно я тебя люблю.
Есть у сердца верная примета:
Мы опять увидимся во сне, —
Ведь на сны пока что нет запрета,
А во сне ты помнишь обо мне.
ГДЕ ЖИВУТ СТИХИ?
Ты спросишь — где стихи живут?
И я отвечу — там и тут.
Поверь, живут они везде:
В озерной голубой воде,
В росинке, в шепчущей листве,
В цветке, в небесной синеве.
Они бывают так тихи.
Не каждому слышны стихи.
