Экобаба и дикарь - Михаил Гиголашвили

— Ты, столетний Тициан, научил нас обходиться без кистей, писать пальцами — вот краски, вот рука, вот холст! Но если в магазине нет красок, то чем прикажешь писать, уважаемый Тициан?.. Своим дерьмом?.. В моче разводить, а хером царапать, потому что кистей в продаже тоже давно нет?.. А?.. — саркастически повернув ухо к углу комнаты, хитро вопрошал Авто. — Не завезли большевики краски. Нету. Не нужны пролетариату краски. Вначале сталь, чугун, пшеница, а потом уже краски и кисти. Как без красок рисовать, дорогой учитель?..»

Не получая ответа, Авто кидался на мнимого Тициана. На шум приходил сосед, толстый добрый Абессалом, говорил:

«Хватит, Авто! Мой хороший, мой золотой, не гневи Бога! Вот жена хачапури испекла, поешь, не нервничай!»

И Авто сникал, утихал, вползал на лежбище и просил пойти за вином, которое единственно примиряло его с несносной жизнью, из которой постепенно исчезли краски, кисти, деньги, здоровье и здравый смысл. Кто-то бежал в магазин, где продавец Гивия кивал головой:

«Слышу, слышу. Авто сердится. Святой человек! — Из отсека холодильника-морга выставлялось вино, сгущенка, сыр или «сайра»: — Вы его покормите, а то он всё время пьет и не закусывает! Святой человек!»

«Всё любить, что пишешь, говорил Варази. Значит, если я Страшный суд захочу рисовать — я чертей и ведьм полюбить должен?.. И разве нельзя писать то, что ненавидишь?.. Или ревнуешь?.. Как у Гойи или Босха. Надо написать её портрет и сжечь…» — опять начало мутиться в голове.

Вряд ли есть аргументы против измены. И невозможно внушить, что ты — самый лучший и другого не надо, если она этого не чувствует. Женщины независимы, как кошки, ходящие по острию своих вавилонских инстинктов, а мужчины внушаемы, как собаки… Да разве это ее вина, что она оборачивается по сторонам, ищет кого-то?.. Можно ли птице запретить петь или рыси охотиться?..

«Ты ее больше не любишь, раз можешь так рассуждать! — сказало что-то в нем. И добавило, ее голосом: «Финита, точка, конец!»

«Неужели?.. — как рыба в садке, затрепыхался ужас. — Уже все, конец?..»

А что-то другое отвечало:

«Почему? Зачем? Как?»

«Конец, ты этого просто не понимаешь, не хочешь понять!» — говорила логика жизни.

«Нет, это только начало!..» — упрямо твердила несчастная любовь.

9

Устав от суеты, гостей, разговоров, чаепитий, в плохом настроении я лежала на диване в своей комнате на втором этаже. Рождество завтра, а совсем не весело. Снизу слышна вялая перебранка родителей. Да и о чем им говорить?.. Им уже давно не о чем говорить. И так все сказано и переговорено.

Мать становится все капризнее и грубее, без конца пьет кофе и вино, а отец

— все покорнее и тише, с пивом встает и ложится, потолстел, отяжелел. Спят они тоже порознь: мать — одна на двуспальной в спальне, а он, бедный, на диване у себя в закутке. У матери есть любовник, а отцу его пассия дала отставку (это рассказала Доротея — в маленьком городишке всё всем известно).

Я люблю папу, мне жаль его. А мать раздражает и злит. Сейчас меня уже не проведешь, я сама опытная. Сейчас я ее насквозь вижу. Женщина, баба, самка. Во всем. Вот так, мама. Раньше я была девочкой, а теперь, как и ты, женщина.

Недавно варвар возмущался, что в немецком языке слова «девочка» (das Mädel) и «баба» (das Weib) — среднего рода: «Как это может быть?.. Это же противоестественно!» Тут, говорит, глубинное презрение германцев к женщине — к среднему роду низвели.

Я ответила тогда:

«А почему слово «мужчина» кончается на женское окончание «а» в русском языке?»

«Ну и что, что кончается?.. Род-то у него мужской остается. И даже очень — от слова «мужичина», то есть огромный здоровый мужик, произошло. А вот как это в немецком языке слова с уменьшительными суффиксами все автоматически переходят в средний род — ты можешь объяснить?.. Как может «стол», мужского рода, «der Tisch», менять свой род и становиться «das Tischchen» («столик»)? Или «лампа», женского рода, «die Lampe», превращаться в средний род — «das Lämpchen» («лампочка»)?.. Это же маразм, нонсенс, извращение!».

Ну, пусть так. Пусть мы, немцы, извращенцы. Но, может быть, в этом «das Mädel» заложено, как раз наоборот, большое уважение к девочке, её почитание: мол, такая маленькая, что даже как на женщину еще нельзя смотреть — ребенок, дитё, поэтому и средний род?.. Страх за детей?.. Да, но почему тогда баба, «das Weib», среднего?.. Может быть, потому, что на бабу уже нельзя смотреть как на женщину, на даму?.. Нет, тут что-то другое… Во всяком случае, нечего над русскими смеяться

— своих глупостей хватает.

Вот бабушка недовольна, говорит, что пора закрыть границы: все долги отданы, дайте нам спокойно жить в своей стране. Уже всюду чужая речь — в автобусах, в магазинах, на улицах, в кафе.

С другой стороны — с нашими умрешь от тоски. Не было б мачо — что бы я последние несколько лет делала?.. С ним всегда было так интересно!.. Глупая ослиха!.. Может, он великий художник, а ты его мучаешь!.. Хотя, говорят, чем больше их мучить — тем лучше они творят. Вот русских мучили всегда, зато какое искусство у них появилось: Толстой-Достоевский, Чехов-Пушкин, Стравинский-Кандинский, Малевич-Растропович, Барышников-Калашников… Я много чего знаю, я совсем не толстая глупышка и злобная кубышка, как дразнит меня мачо!.. Впрочем, он над всеми издевается, не только надо мной!.. Пристал недавно:

«Почему нет ни одной достойной великой женщины в науке и искусстве, а великими называют только самых великих блудил?.. Сапфо, царица Савская, Клеопатра, Екатерина, Медичи, Борджиа?.. Пусти женщину во власть — она тут же и покажет себя… Сразу всю страну в лосины оденет!»

«Лосины» — это я знаю: это Катарина фон Анхальт-Цербст русских в такие трико одела, чтобы пенисы видеть… Очень даже неглупо… Конечно, бабушка права, что мужчины куда счастливее нас, потому что они сразу видят нас, женщин — и лицо, и фигуру, ноги, грудь, — а что мы о них можем знать, пока досконально не попробуем?.. Пока в штаны к нему не залезешь — неизвестно, стоит ли начинать. Но этого мало — его еще надо в постели проверить: а вдруг он гомик, слабак или садо-мазо-кролик какой-нибудь?.. Что же это значит: с каждым в постель ложиться на проверку?.. Нас проверять нечего. Сколько у мужчины сил — столько и у женщин найдется. От них все зависит. И все они разные, как это варвар не понимает!..

Нет, они доминанты, всегда думают, что умней. На самом деле я не меньше училась, не меньше знаю. И прилежней многих была!.. И языками владею, и книги читала!.. Бабушка заставляла, по театрам водила, на музыку гоняла и английский заставляла учить, хоть и ворчала, что проклятые англичане много хуже русских: всю Германию разбомбили, когда уже война была окончена и один беззащитный народ остался на дорогах. Люди-то при чем?.. Они сами от Гитлера больше всех страдали. Кому понравится, когда по воскресеньям партийный патруль по домам ходил и куски мяса в супе считал, чтоб никто лишнего не ел, а излишки в партийную кассу отдавал?.. Было и такое.

Мысли опять начали сползать в скользкое неуловимое сегодня, и что-то надо было решать. А что — неизвестно. «Неужели ты не можешь понять, с кем ты хочешь быть, дура ты, дура?..» — ругала я себя, удивляясь своей черствости, но упорно и тупо думала только о том, что лучше всего было бы сохранить их обоих. «Зачем издеваться над сумасшедшим старичком и рассказывать обо всех этих мужчинах-одноночках?.. Зачем?.. Чтобы сделать ему больно?.. Показать, что и я способна на многое?.. Показать свободу?..»

И отвечала сама себе:

«Да просто поделиться!.. Он же не только мой любовник, но и друг?.. Иногда я хочу рассказать ему что-то, что со мной было. Но он ревнив, ничего не понимает. Что же делать?..» Нет, так просто порвать с близким человеком — непорядочно, неправильно и непростительно.

А мучить его — простительно? Может, я действительно просто садистка?.. Варвар меня всегда, то в шутку, то всерьез, фашисткой называл, да еще дядей Паулем попрекал — на свою голову я ему про него рассказала!.. Да как дядя Пауль кончил свою жизнь?.. После войны спрятался в подвал и больше оттуда не вышел. Бабушка опускала ему каждый день корзину с едой, свежие газеты, пачку сигарет и бутылку шнапса. Так он и сидел, пока ловили нацистов. А потом, когда перестали ловить, он всё равно не захотел выйти, там и умер. А он разве виноват, что в СС попал?.. Кто тогда кого спрашивал?.. Я боялась в детстве подходить к люку в подвал, где он сидел. А бабушка объяснила мне потом, что у дяди Пауля было много грехов и поэтому он стал монахом. А мама ворчала, что он просто умер от шнапса и курева.

Да и хватит уже нас попрекать войной, пятьдесят лет прошло. Мы же другие люди. Ну при чем я — и дядя Пауль?.. У него своя жизнь, а у меня — своя: моя, личная, приватная, частная, скрытая, тайная… Я же не виновата, что не родилась, как бабушка, сто лет назад?.. Может быть, тогда и мне бы пришлось в какой-нибудь зондеркоманде служить, кто знает?.. Вот была же тетя Грета медсестрой в гестаповском лазарете?.. Если бы я родилась сто лет назад, тогда бы я была бабушкой, а моя мама — моей дочкой. Смешно! Тогда бы я, наверное, запрещала ей надевать мини, как это она делала со мной. Сейчас уже всё, никто ничего не запрещает — этого еще не хватало.