Поляна, 2014 № 02 (8), май - Журнал Поляна

— Не надо, Храпушка! — и растопырив руки, метнулась наперерез дулу.

Я услышала короткий, но вместе с тем какой-то нудный хлопок — и что-то то ли жаркое, то ли, наоборот, холодно-мятное лопнуло у меня в груди. На мгновение стало очень больно, а затем я стала медленно-медленно падать. Так же медленно снегирь сорвался с ветки и долго-долго мчался куда-то к солнцу, растворяясь в нем. Мое зрение и слух стали на несколько секунд объемными. Не было ни верха, ни низа, ни права, ни лева. Я одновременно все видела и все слышала. Храп зачем-то снял кепку и смотрел на меня своими рысьими желтыми белками с двумя насечками бессмысленных зрачков. Он снова стал поднимать пистолет. Тимур повернулся к Храпу, не отводя телефона от уха. Его серые глаза стали синими. Раздался страшный скрежет со стороны охранного джипа. Я успела понять, что скрежет — это пальба. Пунцово-черное лицо Храпа стало падать в мою сторону. Он не отпустил пистолет, и тот вонзился в снег вместе с рукой по локоть. Локоть дернулся, и раздался еще один хлопок. Храп стрельнул в землю. Моя куртка была расстегнута. По белому свитеру растекалось большое червленое пятно, как у снегиря. Зачем-то я попыталась свистнуть, но у меня ничего не получилось. Потом все поплыло вверх. Я поняла, что это поднял мою голову Тимур. Я увидела, что он плачет. Его лицо превратилось в серое дождливое Крестовское небо. Где-то далеко, за солнцем просвистал две ноты снегирь. Я не поняла, какие именно. Первая была вопросом, самым главным в жизни, а вторая — ответом. Ответом на все вопросы. Все говорят, что в момент смерти перед человеком проходит вся его жизнь. Вот она и прошла передо мной. Не знаю, умираю ли я. И никто не знает. Да и не надо знать.

Арсений Алексеев

«Жизнь даётся по списку — свыше…»

Жизнь даётся по списку — свыше,В сотах судеб родится мёд.Церковь — царь, купола на крыше.Каждый купол отдельно врёт.

Заполошные бабы спели,Закрестились,Да в трижды мать!Окунались не в те купели,И не теми хотели стать.

И не теми крестились всуеИ венчались не с теми.Что ж,Я уверен — Господь рисуетНаши лики с печатью рож.

Далеки, далеки мы, Боже,Как далек от меня Адам.Отличишь ли меня по роже,Той, которую создал сам?

По зиме облака так низки,Так высок на асфальте лёд…Я читаю напрасно списки,В сотах судеб,Где высох мёд.

«То ли раньше писалось в тему?..»

Я блуждал в игрушечной чащеИ открыл лазоревый грот…Неужели я настоящийИ действительно смерть придёт?

То ли раньше писалось в тему?То ли возраст уже не тот?Недоказанность теоремыБьёт под сердце, на вдохе, влёт.

К тридцати, говорил Есенин,Покалечась и износясь,В золочёных чертогах лениМы теряем друг с другом связь.

Не скорбим по ушедшим силамИ брюзжа принимаем светНежной юности, что манилаНас на склоне счастливых лет.

У иных подрастают дети.Кто-то спился, кто сел в тюрьму.Мы на этом зелёном светеЖить пытаемся по уму.

И ошибками дни латая,Прокурорский лелея сан,Забываем, что сердце таетОт таких вот практичных ран.

От пристрастия к алкоголю,От любви привокзальных шлюх…А разгадка проста: на волюОтпустить истомлённый дух.

И тогда, невпопад, не в тему,Крепко в пальцах сжимая мел,Свою первую теоремуДоказать, отойдя от дел.

«Случилась поздняя зима…»

Случилась поздняя зима,Точнее, я её заметил.Февраль метели ловит в сетиИ сыплет бури в закрома.

От Блока то ли Или все ж,От странных снов тоска треножит?Но совпадение — как ножУже давно не бывший в ножнах.

Кинжалит солнце рыхлый снег.Зима не рыцарь, а повеса.Звучат метели словно месса,Которой верит человек.

Александр Олейников

Короткие рассказы длиною в жизнь

В раннем детстве

Мама любила рассказывать случай, который произошел, когда мы еще жили до войны в Ленинграде и мне было года два. Зима, мама ведет меня по улице, сильно закутанного, за ручку. Останавливается какая-то согбенная бабуся, пристально рассматривает меня и спрашивает: «Это кто же, мальчик или девочка?» Мама, немного обиженная, с гордостью отвечает: «Мальчик!» И тут бабуся неожиданно начинает причитать: «И миленький, и несчастненький…» Мама страшно оскорбляется и говорит: «Это почему же несчастненький?» Бабушка отвечает: «Алименты замучают!»

Как в воду глядела, старая.

Посадка деревьев в МГУ

Когда мы учились на первом курсе физфака МГУ, нас однажды послали сажать парк за нынешним метро «Университет». Тогда, в 1956 году, этой станции еще не было. Задача была весьма простая: надо было выкопать ямку, посадить саженец, рядом вбить грубо обтесанный кол, привязать саженец к колу пеньковой веревочкой и полить водой. Мы справились с этим достаточно быстро и отправились по домам. Через год мне почему-то стало интересно посмотреть, как там наши посадки? Приехав, я обнаружил, что все саженцы засохли, а все колья дали ростки с листочками. На ум пришли разные народные мудрости, типа «Не знаешь, где найдешь, где потеряешь». С тех пор я всегда, задумав какое-нибудь начинание, мучаюсь: что-то из этого вырастет?

Впрочем, жизнь мало чему меня учит.

Мой Серебряный Бор

В Серебряном Бору мы поселились с женой и двухлетним сыном Алешей в 1965 или 1966 году. Мы снимали полдомика в кооперативе старых большевиков у семьи Николая Подвойского. Как известно, Подвойский был одним из очень немногих представителей «ленинской гвардии», умершим в своей постели в 1948 году. Кооператив старых большевиков был организован в 1924 году на месте сожженного крестьянами во время Революции имения. Мне всегда казалось симптоматичной эта дата — не успел Ленин помереть, и тут же соратнички создали кооператив. Правильно писал философ Эрнест Радлов еще в 1912 году о том, что построить общество на коммунистических началах нельзя. На месте барского дома построили большой двухэтажный дом типа «вороньей слободки», а в уцелевшем домике садовника поселились две семьи, одна из которых и была семьей Подвойского. Жизнь этого кооператива частично описана в романе Ю. Трифонова «Старик». Я застал в живых двух дочерей Подвойского, типичных белотелых поповен: ведь Подвойский родился в семье сельского священника-учителя и учился в духовном училище, затем в духовной семинарии. Одна из дочерей была замужем за Андреем Яковлевичем Свердловым, в те годы сотрудником Института Маркса-Энгельса, а до дела Берии — следователем по особо важным делам МГБ. После ареста Берии А. Свердлова тоже посадили, но через полгода выпустили. После отсидки в этой семье появился еще сын, естественно, Яша, который был лет на пятнадцать младше своей сестры. Наблюдать эту семейку было очень интересно.

Кооператив был обнесен зеленым забором, а внутри поделен какими-то заборчиками на участки странной формы и непонятных размеров. К нашему домику прилегал самый большой участок, соток, наверное, в десять. Изначально внутренних заборчиков не было, но оказалось, что И. Подвойский, кроме всех прочих дарований, еще был и нудистом. Когда он вылезал из малинника в чем мать родила, большевички разбегались с визгом, готовые к мировой революции, но не к такому зрелищу. И поставили вопрос на собрании кооператива. Тогда И. Подвойский взял да и огородил большой участок, прилегающий к его домику, и стал ходить голым по этому участку. Этот поступок окончательно возмутил кооператоров, и общее собрание потребовало от Подвойского снести забор. Но заставить его не смогли. Все-таки он был среди них самой крупной фигурой. Как гласят энциклопедии — «одним из организаторов Октябрьской революции, членом Военно-революционного комитета, его бюро и оперативной тройки по руководству Октябрьским вооруженным восстанием, а в дни восстания — зампредседателя военно-революционного комитета и одним из руководителей штурма Зимнего дворца». И тогда остальные бросились устанавливать свои заборчики на еще не поделенной земле. Кому досталась грядка, кому — полклумбы, отсюда и странные формы участков. Но некоторые пункты Устава кооператива семья Подвойского соблюдала свято. Согласно Уставу, сдавать помещение посторонним лицам, таким как я, было запрещено. Но было одно исключение. В домике садовника находился водомер, который измерял расход всей воды, использованной кооперативом. В силу этого исключения на зимний период семье Подвойского разрешалось пускать посторонних, но бесплатно, за одну только оплату коммунальных услуг. Такие расходы я мог себе позволить, даже будучи младшим научным сотрудником.