За Москвою-рекой - Варткес Тевекелян

...В Москву она приехала ранним утром. Было морозно, под ногами похрустывал снег. В синем воздухе плыл колокольный звон. Улицы были еще безлюдны. Изредка навстречу Матрене попадались плохо одетые люди, по облику мастеровые. Съежившись от холода, они спешили куда-то. На углах закутанные в платки женщины торговали горячими пирогами. Упитанные городовые стояли на каждом перекрестке. Разъезжали конные патрули. Москва жила еще под впечатлением недавних баррикадных боев. Расспрашивая прохожих, как добраться до Семеновской заставы, Матрена, усталая, замерзшая, дошла наконец до ворот суконной фабрики купца первой гильдии Носова. Здесь она робко спросила, где можно найти Ольгу Сидоркияу. Бородатый сторож, похожий в длинном тулупе на деда-мороза, буркнул в ответ:

— Если не в смене, то, стало быть, в казарме. Вон пойди туда, спроси. — Он показал на некрашеный забор и отвернулся...

Матрена Дементьевна до сих пор не забыла того памятного часа, когда она впервые вступила на территорию фабрики и тем самым «навсегда связала свою жизнь с ткацкими станками.

Толкнув калитку, она оказалась в пустынном, заснеженном дворе. Высокая кирпичная стена полукругом окружала двор, ограждая казарму — ветхий двухэтажный деревянный дом со множеством дверей, обитых мешковиной,— от фабричных корпусов. У самой стены, на веревке, протянутой между тремя сиротливо торчавшими обледенелыми деревьями, висело белье.

Матрена стояла растерянная, не зная, в какую дверь толкнуться. К счастью, скрипнула калитка, и во двор вошла закутанная в платок женщина с ведрами. Узнав, что девушка ищет Ольгу Сидоркину, она приоткрыла крайнюю дверь и крикнула:

— Сидоркина Оля! Тут тебя спрашивают.

Тетя Оля, высокая, костлявая, раньше времени состарившаяся женщина, встретила племянницу неприветливо.

— Чего вздумала приехать сюда в этакую пору?— спросила она, разглядывая худенькую девочку.

Матрена скороговоркой, волнуясь, рассказала все о себе и, боясь, что тетка отошлет ее обратно, со слезами на глазах закончила:

— Обратно ни за что не поеду!

Тетя Оля вздохнула.

— Проклятущая наша жизнь. Горе, видно, вместе с нами рождается,— сказала она и задумалась. Матрена с замирающим сердцем ждала решения своей судьбы. Проведя шершавой рукой по волосам племянницы, тетя решила:—Ладно, приехала —так уж оставайся, авось что-нибудь придумаем.

Она повела Матрену в дом, усадила на табуретке между нарами, дала ей кусок белого хлеба, напоила чаем.

— Ложись, спи, а мне в смену пора,— сказала она и ушла на фабрику.

Постель тети Оли была на втором ярусе нар. Матрена вскарабкалась туда, как карабкалась дома на печку, села на жесткий тюфяк и, обняв^ худые коленки, с любопытством осмотрелась по сторонам. Завешанные пестрыми ситцевыми занавесками нары в длинной казарме чем-то напоминали цыганский табор. В узком проходе между нарами и стеной женщины, громко болтая, стирали белье, готовили на керосинках обед. Несмотря на адский шум, работницы ночной смены, укрывшись с головой одеялом, крепко спали. Воздух казармы был влажный, словно в бане. От едкого запаха мыла, пищи и пота щекотало в носу, слезились глаза.

Устав от множества впечатлений, Матрена растянулась на тюфяке и тотчас уснула.

Утром она с теткой отправилась в контору. Больше часа прождали они у массивных дубовых дверей, пока управляющий фабрикой, краснощекий, пузатенький господин в пенсне, впустил их к себе в кабинет. Ольга низко поклонилась ему и заискивающе стала просить принять племянницу на фабрику.

— Вот эту?— с усмешкой спросил управляющий, бросив беглый взгляд на смущенную девочку.— Ну, куда такому заморышу на фабрику!

—- Сирота она. Христом-богом прошу, не откажите. Вчера говорила я с мастером Наумычем — он согласен взять ее в шпульную, если вы разрешите...

— Ну что ж, раз мастер согласен, пусть работает. Только ведь шпульницам в казарме места не полагается!

— Да уж ладно, если будем работать в разных сменах, то спать сможем в одной постели,— поспешно ответила Ольга и, поблагодарив управляющего за оказанную милость, вытолкнула растерявшуюся Матрену из кабинета.

5

Вспоминая свой первый день работы в пыльном цехе, насмешки работниц, сердитые окрики мастера, треск и грохот, от которых кружилась голова, Матрена Дементьевна невольно подумала: «Разве кто из нынешней молодежи поверит, что в те времена, прежде чем стать ткачихой, надо было пять лет проработать шпульницей за десять копеек в день, жить впроголодь да спать на одной постели с теткой в душной, зловонной казарме?..»

В ту пору большинство рабочих фабрики питалось артельно, по специальностям. Малооплачиваемые прядильщицы вносили в артель по два рубля в месяц, ткачи — два рубля пятьдесят копеек, красильщики — по три. Пищу готовили поочередно работницы. Они же откармливали, свиней и один раз в неделю, по воскресеньям, ели мясное. Матрена, получая десять копеек в день, конечно, не могла мечтать об артельных харчах и ограничивалась хлебом, изредка покупая дешевую колбасу, а по утрам пила сладкий чай.

Дважды в год рабочие переживали тревожные дни. Зимой фабрику закрывали «а время святок, а весной, с наступлением пасхальных дней, всех работающих, за исключением мастеров, ремонтников и кочегаров, увольняли. После полуторамесячного перерыва их принимали вновь. Накануне пуска фабрики рабочие становились в очередь и один за другим поднимались в контору. Наверх ху, на широкой площадке у дверей, стоял хозяин, бородатый старообрядец Носов-старший, в глухом черном сюртуке, и рядом с ним толстенький управляющий. Кивок головы фабриканта означал, что рабочий принят и может пройти налево, в расчетную часть, для получения табельного жетона. Не удостоившийся хозяйского кивка поворачивал вправо и обязан был немедленно забрать свои жалкие пожитки и покинуть казарму.

Установив такой порядок, Носов преследовал троякую цель: не платить за простой фабрики во время мертвого сезона, сделать рабочих послушными, держа их под вечным страхом увольнения, и, наконец, два раза в год проводить чистку, избавляясь от нежелательных рабочих.

Каждый раз, поднимаясь в контору, Матрена дрожала от страха. Чтобы казаться старше, она надевала тетино длинное платье, повязывала голову платком и в таком виде появлялась перед грозными очами хозяина.

Только в 1911 году ее перевели на ткацкий станок — и то благодаря стараниям тетки Ольги, угостившей ткацкого мастера. Матрена быстро освоила станки и начала хорошо работать. Спустя год ей положили оклад шесть рублей пятьдесят копеек и дали место в казарме. Ценой жестокой экономии она скопила немного денег, завела обитый жестью сундук — тот самый, что стоит сейчас в углу возле дверей,— купила платье, модные в то время высокие башмачки на шнурках, шерстяной платок.

Но вскоре Матрену постигло несчастье — умерла тетка. За день до смерти старая труженица впервые за долгие годы не пошла на работу. Бледная, осунувшаяся, с потухшими глазами, лежала она на спине и тихо стонала. Ночью, когда Матрена вернулась с вечерней смены, больная подозвала ее к себе и, с трудом произнося каждое слово, сказала:

— Помираю... Одна останешься... Совсем-совсем одна, понимаешь? Смотри, блюди себя...

Матрена, припав к ней, громко заплакала. Тетка Ольга холодеющими пальцами погладила волосы племянницы и после долгого молчания снова заговорила:

— Не плачь — все помрем, кто раньше, кто позже, дорога-то одна... Еще слава богу, что в своей постели помираю, не в богадельне, как другие, не на улице. Похорони меня в маркизетовом платье. Остальные вещи себе возьми... — Она хотела еще что-то сказать, но не смогла — захрипела, стала жадно ловить ртом воздух...

Узнав о смерти Ольги Сидоркиной, обитательницы казармы заголосили, оплакивая не столько ее смерть, сколько свою горькую долю. Многих ожидала та же участь: умереть здесь, на фабричной койке, без семьи и близких, не испытав никаких радостей в жизни.

После похорон тетки Матрена нашла в ее сундуке какие-то высушенные, рассыпавшиеся при прикосновении цветы, шелковую шаль, белое, ни разу не надеванное платье и деньги — семь рублей*двадцать копеек. Это было все, что накопила ткачиха Сидоркина за тридцать четыре года беспрерывной работы на фабрике. Кто знает, какие она вынашивала мечты, когда шила себе белое подвенечное платье? Быть может, в молодости тетя Оля любила кого-нибудь?..

Горе и одиночество послужили причиной тому, что нелюдимая, никогда не имевшая подруг Матрена вдруг сошлась с Варварой, тоненькой, голубоглазой девушкой, будущей матерью Алексея.

Они спали рядом и по ночам, когда в казарме наступала относительная тишина, раздвинув ситцевую занавеску и положив головы на одну подушку, шепотом делились мыслями, наивными своими мечтами, вспоминали былое или, как маленькие, рассказывали сказки, слышанные в детстве. В прошлой жизни у них не было ничего хорошего, и все же, вспоминая о ней, Матрена грустно вздыхала. В деревне осталась мать: Она изредка присылала письма в несколько слов: «Жива, здорова, того и тебе желаю, моя бесценная доченька».