Кредо жизни - Хуважбаудин Шахбиев

В 1939 году отца назначили личным водителем председателя Грозненского Горсовета Матишева. Проработал он вплоть до 22 июня 1941 года.

Война Отечественная (1941–1945 гг.)

В этот день, точнее в предрассветные часы, нас разбудил тревожный стук в окно. Мы, дети: трое сестер и я – вскочили вместе с родителями (бабушка жила в родовом гнезде в Урус-Мартане). Отец вышел и вернулся с каким-то листком в руке. Оказалось – повестка.

Отец быстро оделся и на ходу бросил маме: «Сейчас же бери детей и уходи в Урус-Мартан» – и выбежал.

Наша мама Калисат Хадж тут же собрала нас, и мы через железнодорожный вокзал и поселок им. Войкова, минуя «Химстрой», на плоту переплыли реку Сунжу и ушли в Чернореченский лес (этот путь я с семьей повторил по старой памяти в августе 1996 года, когда генерал К. Пуликовский расстреливал Грозный нещадно) и оттуда в Урус-Мартан, по узкому мосту. Минимум 18 км пешком прошли до бабушки. Устали так, что не чувствовали ног. И только мой самый преданный друг, пес «кавказец», словно чувствуя серьезность момента, не отходил от меня, по-хозяйски оглядываясь вокруг – нет ли опасности (породистый волкодав). Он меня обожал и был известным храбрецом. Спустя более полувека в Москве я вырастил на даче чистокровную овчарку и назвал ее в память о моем любимце «Борз» (волк – по-чеченски), научил чеченскому языку – «немец стал чеченцем».

Итак, наш отец Усман Хадж, нохчи, не прятался за «бабьей юбкой», как принято говорить о дезертирах, и одним из первых пошёл на войну. А на ней не кланялся пулям, прочно держа штурвал своей старенькой «Эмки».

– Если родился сын, но не имеет яхь, он не джигит, – часто повторял отец. – Пусть такой сын, даже если он только один в семье, умрет еще в колыбели, в начале жизни. Такое наследство не достойно предков этноса нохчи.

Встретив и выслушав нас, бабушка запричитала. И мы тоже…

Через день я с мамой моей вдвоем тем же путём, небезопасным (всё же лес, удавы и зверьё всякое) пришли на Бароновку – там, на берегу Сунжи, стояла воинская часть. Отец вышел к ограде.

– Мама! У него на пилотке звезда! – в восторге воскликнул я, и такая гордость меня обуяла. Мой папа – военный! Мне было тогда 9 лет, а какой мальчишка в 9 лет не мечтает о воинской славе? Мама не ответила. Только тихо всхлипывала. Отец сухо успокоил ее:

– На нас напал германец, мы должны защитить Родину. Кто, если не мы?

И добавил:

– Береги сына, детей наших, к своей родне ближе держись…

Мама (ее отец был из рода известных во всей ЧИАССР Такалашевых) немного успокоилась и напутствовала отца:

– Мы их сбережем, ты себя береги и… возвращайся свободным…

«Возвращайся свободным» – это старинное чеченское приветствие. Это значит: возвращайся живым и здоровым и – победителем!

…Бабушка купила мне двенадцать чистокровных голубей. Так началась для меня идиллия сельской жизни…

Я и позже всегда любил бывать в родовом поместье. Здесь дух предков. Они оживают в памяти резко, как будто наяву с ними общаешься. Это их прошлое, которое станет нашим прошлым через будущее. Как говорится, «будет время – не будет нас, будут потомки говорить о нас, но без нас!» Нормальному, цивилизованному, добропорядочному человеку память о прошлом предков и своей жизни нужна больше, чем материальные блага. Ценности другие – ничто по сравнению с этим: ведь в ней спрессовано будущее твоего рода.

У нашей бабушки был брат по отцу Миза. Гигант, Геркулес, настоящий богатырь, с огромными ручищами и очень добрый. Детей своих вырастил, устроил в жизни и жил один в большом саду. Нас он любил беспредельно. Ведь известно, дети лучше чувствуют обаяние (или ничтожество) взрослых. Прошло уже более 60 лет, а я помню, как нам было вольготно и тепло у дедушки Мизы (да будет ему вечный Рай! Амин!)

Несмотря на военное лихолетье и сопутствующие ему тяготы, бабушка Ану Хадж приютила дагестанцев из Ведено – семью Алиевых: отца Хамста и мать Хазу с детьми Сераждином и Баудином. А Тамара, дочь уже Сераждина, встретилась мне здесь, в Москве. Сама беженка, она активно защищала права вынужденных переселенцев. С её отцом и братьями мы жили в одном городе – Аргуне. Вот такая она, судьба роковая.

И таких примеров много, когда мы и наши предки, люди этноса нохчи, люди совести чистой и чести безупречной, оказывали помощь многим людям со схожей судьбой. Их истреблял и Деникин, прах которого недавно с помпой был привезен из заграницы и захоронен в Москве. А ведь на его совести столько крови русской! И чеченской, кстати, немало. Достаточно вспомнить хотя бы сражения в селе Гойты. Сотни чеченцев полегли там, защищая русских рабочих – преследуемые деникинцами, они бежали в Гойты и Урус-Мартан из Грозного… Политблуды его останки завезли и забыли. Зачем возвращали Деникина, если он никому не нужен! (см. «АиФ» № 31, 2007)

На заре советской власти мы приютили Кебиева Магомеда из Ведено. Он был председателем Урус-Мартановского ревкома. Кстати, в 1963 году (более 50 лет спустя) я предложил его на пост председателя Веденского колхоза имени Ленина. И он был избран. Вот она судьба роковая. Он был счастлив такому воскрешению прошлого в настоящем моем братстве.

Я тогда был первым зам. начальника объединенного из четырех районов (Гудермесский, Шалинский, Курчалойский и Веденский) Управления сельского хозяйства. Это время единоначалия при Н. С. Хрущеве. Районные комитеты партии были ликвидированы. Никита Сергеевич понимал, что они – лишние, ненужные наросты на здоровом теле общества. Позже и Ельцин понял это: упразднил их как главный тормоз нашего общества – тунеядцы, пиявки ненасытные…

Когда появились беженцы из Ингушетии, мы отдали одной ингушской семье свой дом. И пока страдал их народ, наши кунаки жили в полном благополучии. Они не были вынуждены жить в свинарниках и коровниках, в дырявых (на семи ветрах) палатках, как их вынужденные последователи из чеченцев в Ингушетии. Благородство воспитывается, как честь и совесть, предками. И если они благородны, значит, и потомки будут таковыми. Добро всегда аукнется добром, а злодеяние – злом вернется. Таков закон природы – диалектика общественного бытия.

Говорят, «любовь зла, полюбишь и козла», а «голод и нужда – не тетки, не греют». В Казахстане многие красавицы-чеченки выходили замуж за казахов, уйгуров, и даже китайцев и корейцев, а русские – в привилегии и по сей день. Все это не любовь, а страх нужды, безысходность.

Так, наверное, было и в Ингушетии – чем жить в свинарнике и в беспросветной нужде. В любом случае, кровь наша общая, хоть кров – приют – нет, как и привета нет. Чтобы приветить, надо чуткостью, соболезнованием, сопричастностью обладать – «Дылха кьинхетаме дог кийрах хилар». Нет и не было. В народе говорят, что «в суровую годину испытаний будет известен друг и враг». Узнали, так нам и надо! Кончилась война, они опять хозяева в Чечне. А у них во власти ни одного нохчи. Таковы «вайнахи» по Мальсагова Заура названию.

Дорога домой

…Когда я получил документы об окончании ВУЗа в Казахстане, мне была предложена престижная должность. О карьере можно было не думать – она была просто неизбежна. Но я поблагодарил, заявив, что, как это ни патетически звучит, но зов Родины, земли незабвенных предков, вынужденно покинутой мной в детстве, превыше любой карьеры. Тем более что республика – ЧИАССР – восстанавливается, и такие, как я, там будут нужнее и полезнее, чем где-либо.

Я упаковал свой бесхитростный скарб в свою спутницу – «балетку», чемоданчик, с которым приехал когда-то в Семипалатинск, сев в вагон углевоза с одной-единственной мыслью – учиться… и в путь снова, но в общем вагоне, притулившись к трубе отопительной, ведь впереди Родина ждет.

В Чечню обетованную, былинную!

Сначала заехал в Аягуз. К семье. Аягуз – это небольшой городок, куда холодной зимой 44-го нас, «врагов народа», детей защитника России от 3 – до 11-летнего возраста, на долгие тринадцать с половиной лет вышвырнуло государство. Как мусор, – в глубокий снег на окраине Аягуза! Помните, Пушкина: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя, то, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя!» Я, когда слышу эти строки, вспоминаю именно ту зиму, тот город, себя того и мой народ со слезами на глазах…

Когда кто-то из моих сверстников говорит, что они не знали этого – лишений, голода, холода, страданий, унижений – так и хочется плюнуть ему в лицо. Ложь! Циничная, неприкрытая! Все страдали. Весь народ. От мала до велика. От чабана до министра. Не делали для нас исключений! Ни для кого! И только холуи, верные сатанинскому режиму, жалкие временщики-блюдолизы, повязанные службой, чинами и деньгами, могут говорить так. И в эти две войны, кстати, встречаются такие мрази жалкие. Они все живы, они все уберегли, им все нипочем! А кругом – разгром, хаос, пустота, руины, братские могилы сограждан, трупы сородичей, потопленные в море крови, беспризорные сироты копаются в мусоросборниках, изуродованные инвалиды – на дорогах России «заснеженной»…