Жестяной самолетик (сборник) - Елена Яворская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– То есть… как?
– Так, чтобы при виде хомяка у них изжога приключалась?
– Я-а-а, конечно, уважаю чужое мнение, – протянул ну очень хороший, – но это… это же форменный произвол!
И в его чистой душе заворочались грязные подозрения: нехороший сосед и его превратить в нехорошего, из зависти, наверное. И он поспешил прочь, прочь от интриг этого жестокого мира, в свою светлую и уютную квартирку. Где Марья Ивановна, Анна Васильевна и Пульхерия Эрастовна нетолерантно дрались за тушку последнего хомяка.
3
Злая ты, Любка! Разве ж можно эдакое – детям? Живо вспоминай, хоть второй-то, о делах семейных, девчонкам не читала? Это тебе хи-хи, а им, между прочим, еще замуж выходить!
Гм… а у тебя, оказывается, полно «мысли семейной»… То ли толстовство, то ли сублимация.
То ли генномодифицированная реальность.
Наблюдала вот не так давно. Гололедица. Скользит-балансирует парочка, из тех, у кого стаж семейной жизни просто на лбу написан, и число, сомневаться не приходится, двузначное.
– Петя, я тебя умоляю, поосторожнее, не упади…
Ух, заботливая какая!
– …в сумках банки с огурчиками, не ровен час, побьются! Фу, ну и стерва!
– Галь, ну на хрена под ногу-то говорить, а?
– Чтобы ты поосторожнее был, а то всегда идешь, под ноги не смотришь…
– Га-аль!
– Что Галь-то? Что Галь? Я что, неправду, что ли, говорю? Помнишь, как в прошлый раз получилось? А сейчас вообще гололедица, и…
– Галь, прошу ж ведь!
– А ты не проси, ты под ноги гляди! И потихонечку, помаленечку…
Бум! Дзынь!..
– Ну вот видишь! – со слезой в голосе восклицает Галя. – Никогда ты меня не слушаешь!
Женская логика? Или что-то большее, а? Поди разберись!
Мышкины слезки(черная ручка, грустный смайлик)Кот-баюн плакал. Мыши сгрызли его сказку. Новую сказку, только что отпечатанную на струйном принтере. Но не сказку оплакивал он, нет! Рухнул последний оплот справедливости: поговорка «Отольются кошке мышкины слезки» оказалась такой же ложью, как мартовские обещания рыжей прелестницы из дома напротив. И его, и мышей давным-давно держала в когтистых лапах серая Мурка. «Что это за профессия такая – баюн? Тьфу ты, мышам на смех!» – шерсть на Муркином загривке возмущенно топорщилась. Зашуганные мыши плакали. Их слезки отливались не кошке – коту. Иной раз думалось: придушил бы ее, мышь серую, возомнившую себя брутальной хищницей. Но он помнил: у Мурки девять жизней. И каждую последующую она начинает с новым котом.
Муравей на березе(снова черное на белом)Взгляд сфокусировался.
По стволу молоденькой, в полтора пальца толщиною, березки, взбирался муравей. Как альпинист на Эверест. Почудилось даже сосредоточенное пыхтение.
Накрапывал дождь – тепленький такой, приятный летний дождичек. Одна капля метко угодила в глаз. Взгляд расфокусировался. Две березки, два муравья. Почему бы и нет? Вдвоем-то, наверное, веселее? И березка у каждого своя – делить, то есть, нечего… Подумалось: вот бы поймать каждому по гусенице… по большой гусенице, с заплывающими жиром члениками-колечками… по гусенице, похожей на вареную колбасу… Что еще надо для муравьиного счастья? Еды – завались, над головой не каплет.
Может, муравьиху? То есть, по муравьихе на брата. А то любовный треугольник… и вообще нехорошо…
…а муравьихи ведь крылаты! Упорхнут к тем муравьям, у которых березки потолще, пошикарнее…
Он закрыл глаза. И там, на внутренней стороне век, как будто бы на двух экранах, разом возникло по одинаковой картинке: Викуля в черном, проблескивающем буроватой краснотой, платье, на плечах серебрится полупрозрачная накидка, развевается на ветру… Красавица-муравьиха готовится упорхнуть… Виктория вот-вот обернется поражением, а поражение – это гибель.
Так и происходит. Кто бы сомневался! Сценарий написан заранее… Эх, найти бы сценариста да… ну, хотя бы в глаза ему посмотреть, что ли…
А потом он долго взбирается на шестнадцатый этаж. Лифт не работает – не везет, в самом прямом и циничном прямом смысле слова. Восхождение – как на Эверест. В желудке и даже, как будто бы, в обоих желудочках сердца сидит по литру огненной воды. Душа горит. Сознание тлеет.
А потом долгие секунды свободного полета – свободен и всесилен, как Икар, берущий курс на солнце…
…И – приятная прохлада мягкой, радостно-зеленой травы. Остужает, успокаивает.
И – муравьи на березах, упрямо карабкаются вверх, где сквозь тучи и сквозь кроны понемногу пробивается солнышко.
Взгляд сфокусировался.
Один муравей. Всего один. И здесь тоже – один… А солнечных лучей все больше и больше. Хватило бы и на сотню… и на тысячу муравьев. И каждый карабкался бы… И не каждый добрался…
Муравьишка на березе. Лезет вверх, подальше от прежнего своего места, от родной муравы…
Кажется, в каком-то фильме было что-то похожее… Трава, ярко-зеленая, как жизнь. Береза, ослепительно-белая, как смерть. И муравей – красновато-черный, как беспокойная человеческая душа…
Только бы это не оказалось раем! Рай – конечная остановка… а он еще так мало видел!..
Нет. В рай таких, как он, не пускают.
Он поднимается на ноги, озирается. И – узнает. На этой полянке он с парнями обмывал получку в ту злополучную пятницу, когда… Что тогда случилось, он толком не помнит, но знает: число было тринадцатое.
А рядом, в дюжине шагов, – пропыленная до последнего камушка, последней чахлой былинки дорога. А дальше – курганы из песка, пирамиды из кирпичей, мавзолеи из бетонных блоков… гремящий и гудящий погост, на котором он дюжину лет назад схоронил свой талант вкупе с красным дипломом историка и амбициями религиоведа…
…Только бы это не оказалось адом!..
Он постоял, опираясь о ствол березы. Утвердился на ногах и в намерениях. Взглядом попрощался с муравьишкой и потрусил в противоположном направлении – там остановка… почему-то так кажется.
Совсем уже распогодилось. И вечернее солнце окрасило стандартную пластиковую будочку в розовый – то ли тревожный, то ли попросту кокетливый. В сторонке одиноко топчется полузнакомый мужичок – такой, что нельзя сказать наверняка, виделся ли с ним когда-нибудь или нет… а может, это был его брат… или троюродный дядюшка… или племянник в седьмом колене. А может, это твой сосед, с которым привычно здороваешься, ни разу не сподобившись поглядеть в глаза. А может, повзрослевший одноклассник. А может… Мужичок потягивает пиво из коричневой стеклянной бутылки, закусывает сигареткой.
– Здоро́во. Триста восемьдесят первая не проходила?
– Это пригородная, что ли? В Слободу? Три штуки подряд. А я вот шестидесятую жду. Как провалилась, зараза. Жена, небось, уже всех родных-знакомых обзвонила… – а по глазам видно: никто его искать не будет, даже если шестидесятые вымрут, как мамонты… то есть вовсе и безвозвратно. – Ну вот, опять триста восемьдесят первая! Везет же некоторым!..
Вскочил чуть ли не на ходу – водитель не пожелал ждать, пока одинокий пассажир распрощается с неудачливым товарищем.
– В Слободу?
– Насколько я знаю, триста восемьдесят первая всегда ходила в Слободу, – нравоучительно промурлыкала с водительского места солнечная блондинка в черном… так похожая на Викулю и на всех женщин на свете.
И он понял, что это – чистилище.
Между нами, дево4ками…(красная гелевая ручка, ею же полях намалевана дамская лапка с маникюром а-ля гламурный, сиречь окончательно выживший из ума, Фредди Крюгер)В начале весны в жизни Ладушки Первухиной произошло сразу два знаменательных события. Вот ничего не приключалось-не приключалось, а тут вдруг – р-раз… два! К счастью, оба – приятные. Сначала состоялась помолвка с Димкой Гордеевым, самым завидным женихом факультета. Да, Ладушка предпочитала так и говорить – помолвка. А Ладушкина мама говорила – сговор. И была куда ближе к истине. Потому как помолвка – это торжественный обмен кольцами и брачными обещаниями под лиричную музыку, а потребление водки вперемежку с красным вином под попсу двадцатилетней давности и шумные родительские дебаты, сколько ящиков «беленькой» брать и надо ли приглашать иногороднюю родню, – это сговор. Хорошо хоть, не преступный.
И вот во время этого самого сговора-помолвки произошло второе событие – выяснилось, что Димкина мать занимает какую-то немаленькую должность в каком-то оздоровительном центре, куда ну просто срочно требуется семейный психолог. «Ну как не порадеть родному человечку!» – с улыбкой процитировала Зоя Михайловна, глядя на будущую невестку. Ладушка смутно припомнила, что это из классики, но откуда?.. Да какая классика… если все так классно устраивается!
На следующий же день Ладушка поделилась радостью со всеми однокурсницами (пусть завидуют!) и с руководительницей дипломного проекта (пусть уважает!). Руководительница, вздохнув с облегчением (Ладушка недели две никак не могла определиться с темой дипломной работы) предложила тему: «Психологические аспекты первого года семейной жизни». Ладушка обеими руками ухватилась за идею, поглубже запустив в нее старательно наманикюренные ноготки (а то как же! близко во всех отношениях!) – и с ходу принялась выяснять, а что же именно надо писать.
