Надпись на сердце - Борис Привалов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И таким образом я переговорил со всеми «часто падающими». Дети никогда не спали в нормальных человеческих условиях! Это была эпидемия нищеты!
Карантин, конечно, сняли. Меня благодарили сквозь зубы, а в одной газете напечатали, что «наш советский коллега проявил незаурядные следовательские способности».
Но самое занимательное произошло на днях, когда я рассказывал об этом случае на совещании воспитателей интернатов. Встает один из участников и говорит:
— У нас в интернате трое мальчиков регулярно падают с постелей.
Оказалось, что мальчики эти — изобретатели. Они изобрели «механический будильник» — аппарат, который сам стаскивает одеяло и даже скидывает соню с постели в точно назначенный срок. Но регулировка «будильника» никак ребятам не удается. И они испытывают его на себе. Вот и все.
Я предлагаю поднять тост за детей. Чтобы во всем мире о них заботились так же, как заботятся в нашей стране!
— Принято! — поддержали пассажиры.
Радист самолета, как включил магнитофонную пленку с боем курантов, так ее и не выключал: тихий задумчивый звон часов, как мелодичная капель, наполнял салон. Он все время напоминал о том, что Новый год идет по земле вместе с нами.
РОЖДЕНИЕ ЛЕГЕНДЫ
(Рассказал это подполковник, который объяснил, что он, собственно говоря, уже не подполковник: едет в Москву, домой, переодеваться в штатский костюм.)
— Вы же знаете, друзья, армия наша ежегодно сокращается, воины переходят на мирную работу. Вот и я снова становлюсь штатским инженером.
Однажды, после больших дождей, прорвало плотину в одном из колхозов. Бросились все от мала до велика усмирять реку. А вода прибывает. Вот-вот сорвет насыпь, а с ней и гидростанцию и постройки... Вдруг откуда ни возьмись появился на берегу демобилизованный солдат. Проходил мимо, возвращался из армии к себе на родину. Видит: у колхозников критический момент. Солдат прямо с марша — только шинельку да вещмешок скинул — в воду.
Да как крикнет:
«Прекратить панику! Слушай мою команду! Пять человек за мной! Десять на подачу мешков! Послать ребят в деревню за подводами!»
Распределил он народ — кого куда; за самое трудное дело — течь прикрыть — лично взялся. Много пришлось поработать, но к вечеру стало ясно — плотина устоит.
Солдата оставили, конечно, обсушиться, поужинать, спать уложили, а утром спохватились — нет его! И никто не видел, как ушел. Верно, ранехонько поднялся: домой торопился. И обидней всего: забыли узнать его имя, фамилию спросить. Так сразу он со всеми сдружился, будто век был знаком, что никому и в голову не пришло поинтересоваться именем-отчеством. Так просто и кликали: солдат да солдат! Эх, как же наутро жалели все, что не знают, кого добрым словом помянуть...
Через некоторое время приезжает к председателю родственник из Ставропольского края и рассказывает, что случился у них на зерновом пункте пожар. На счастье, в ту пору мимо солдат демобилизованный шел. Заметил он огонь, бросился тушить. Когда народ подоспел — пожарные, рабочие — огонь уже сдался. А солдат стоит, копоть с лица вытирает, улыбается.
«Мы-то, — говорит, — люди бывалые! В воде не тонем, в огне не горим! А вот присматривать за зерном аккуратнее нужно, ясно?»
«Постой, — сказали воронежцы ставропольцу, — да ведь это, наверное, наш солдат! Он у нас плотину спас! Как его зовут?»
Смутился рассказчик.
«Вот как его зовут — не знаем! Ушел он в суматохе, никто спросить не успел...»
«Значит, точно — тот самый! — сказали колхозники. — Скромный! Вот только как он к вам на юг попал? Ведь это наш земляк! Он и шагал-то куда-то в соседний район...»
А еще через несколько дней вернулись хозяйки с областной ярмарки и рассказывают:
«Наш-то солдат куда забрался! В Сибирь! Там, сказывают, недавно в один колхоз пришел демобилизованный; да как сел на трактор, да пошел пахать — двадцать норм в сутки! Ни единой поломки! И вспашка — первый класс! Вот только имени его никто не знает точно — все разное говорят! Но по приметам — это наш солдат!»
«Сразу видно по хватке да по сноровке — наш воин, советский, до мирного труда охочий! — решили колхозники. — Вот имя бы его узнать, да откуда он родом!»
...Вести о демобилизованном солдате шли из самых различных мест. То на целине он убрать урожай помог, то где-то на Урале мост без гвоздей построил, то в Брянске рекорд побил по выпуску деталей... И в Сибири, и на севере, и в Поволжье солдат с неизменным вещмешком на плечах всегда приходил на подмогу, когда какое-нибудь горячее дело требовало умелых рук или нежданная беда обрушивалась на хозяйство.
Одни утверждали, что зовут его Петром, вторые настаивали на Иване, третьи не знали наверное — Егор или Василий. Но народ везде и всюду считал его своим земляком.
...И вот нынче в Омске я слышал, что какой-то проезжий так умело командовал расчисткой снежного заноса, что вместо положенных пяти часов рабочие справились за два часа, и поезда прошли почти точно по графику. А когда железнодорожники отблагодарить своего случайного командира захотели, его следы уже и снег занес. Запомнили только, что был он в шинели со споротыми погонами да с вещевым мешком за плечами...
Я хочу поднять тост за нашу славную Советскую Армию, которая надежно охраняет мир мира! За бывших воинов, которые вновь вернулись на поля и заводы!
— Принято! — загремело в самолете.
СОЛОВЕЙ
(Поведал нам этот эпизод молодой человек, который попросил разрешения рассказать за двоих: за себя и за хорошенькую белокурую девушку, которая сидела рядом с ним. Девушка обаятельно зарделась, и зоолог Геолог, распушив бороду, пробасил, что он, собственно, ничего не имеет против. Только дамочка в модном туалете, покосившись в сторону скромно одетой белокурой спутницы молодого человека, презрительно фыркнула.)
— На моем личном фронте творилось что-то неладное: она не пришла на свидание третий раз подряд. Всегда обидно и горько, когда чувствуешь, что любимая девушка не хочет тебя видеть. А ведь из-за нее я поссорился с друзьями, с Ниной... Может быть, они правы: она легкомысленная, пустая кокетка? Конечно, в ней много недостатков, я это понимал. Но все-таки мне казалось, что лучше ее нет никого на свете... Я утром написал ей записку: «Если не придешь сегодня — между нами все кончено». Не помню точно, но что-то в этом роде. Свидания я не назначал — у нас было постоянное, традиционное место встречи: кленовая аллея возле берега пруда.
Когда я пришел туда, то все парочки, прекратив на мгновение влюбленное воркование, поглядели на меня осуждающе: в час, когда воздух наполнен стрекотанием кузнечиков и звуками поцелуев, одиноким прохожим неприлично показываться в этом заповедном месте.
Я провел в одиночестве полчаса, пока, наконец, не мелькнула на фоне светлой воды стройная фигурка моей долгожданной.
Но она пришла на минутку — только для того, чтобы сказать, что сегодня она занята.
Мы спустились по узенькой тропке к самому пруду, я надеялся, что успею все-таки высказать все, что у меня накопилось в душе, но любимая девушка только равнодушно поглядывала на часики.
И вдруг послышался свист — переливчатый, звонкий. По всей видимости, пел соловей. Я говорю «по всей видимости» потому, что никогда не слышал соловья в подлиннике. Родная деревня моя соловьями почему-то бедна — старожилы с трудом то время вспоминают, когда они у нас певали. Правда, однажды на эстрадном концерте мне пришлось наблюдать имитатора-свистуна. Конферансье так и объявил: «Иван Канарейкин — курский соловей». Канарейкин свистел здорово, но как-то не особенно убедительно — все слышались различные популярные мелодии в его трелях. Тогда же у пруда именно потому, что этот свист не был похож на свист Канарейкина, я и решил, что где-то рядом поет самый настоящий соловушка.
Я сказал об этом любимой, но она только презрительно скривила губки и взглянула на часики.
«Меня ждут, если хочешь — можешь проводить».
Соловей заливался вовсю. Это было так красиво и так неожиданно радостно, что я сказал смелые слова:
«Что ж, будь счастлива! Я остаюсь тут».
И она ушла. Я чуть было не бросился следом, но звонкая заливчатая трель удержала меня на месте.
Птица, как нарочно, старалась вовсю. Звуки ее песни струились в ласковом вечернем воздухе, волновали, будоражили.
В эти минуты я вдруг отчетливо понял, что моя любимая, только что скрывшаяся из глаз, просто взбалмошная маменькина дочка, влюбленная в наряды, танцы, рестораны. Разве она могла постигнуть обаяние этих мгновений? Мгновений, раскрывающих сердце? Разве был бы я счастлив с ней? Нет, никогда! Тысячу раз правы друзья: зачем я поссорился с Ниной?
Соловей, передохнув немного, запел снова. Что-то задорное, радостное послышалось мне в его свисте. Нина... Ниночка... Как же я мог так провиниться перед ней? Ведь она искренне любит меня! Если бы она сейчас сидела рядом, она бы поняла красоту этой соловьиной ночи, струящуюся прелесть песни!
