Некрещеная Русь. Не верь учебникам истории! - Андрей Буровский

Большинство историков считают, что история мести – миф, заимствованный из скандинавских саг. У норманнов-язычников, со своей этнической верой, было много таких же историй про месть вдовы за мужа.

Очень интересна позиция летописца. Он – христианский монах, но не осуждает Ольгу-мстительницу, не напоминает евангельские слова Бога: «Мне отмщение, и Аз воздам». Летописец занимает совершенно другую позицию. Он восхваляет одно племя и бранит другие – не с точки зрения христианской морали, а с точки зрения племенных обычаев. Он восхищается совершенно не христианскими качествами Ольги – жестокостью, коварством, упорством в пролитии крови.

Мир без личностей

Вторая черта доосевой Руси, из-за которой нам было бы там… несколько неуютно – полное отсутствие личностного начала.

В стране бескрайних лесов, населенных зверями, в маленьких деревушках вне рода и племени – не проживешь чисто физически. Абсолютное большинство населения, 95–99 %, – крестьяне. Живут они семьями, в которых братья не выделялись со своим хозяйством, а вели общее; несколько десятков человек составляли один хозяйственный организм во главе с патриархом – большаком. Большак командовал коллективом из нескольких, порой – нескольких десятков детей и внуков, распоряжался и временем и силами всех, и всеми материальными ресурсами рода. Власть большака была непререкаемой и для семьи, и для властей.

Земля принадлежала роду, и судьба отдельного человека тоже принадлежала роду. Власть рода определяла всю жизнь человека с момента рождения и до самой смерти. Род решал, где будет пахать и сеять какая семья; род присутствовал при всех событиях в жизни человека, от рождения и до смерти. Община бдительно следила, чтобы никем и никогда не нарушались обычаи, идущие от дедов-прадедов.

Крестьянство несло в себе представления, возникшие еще в эпоху первобытно-общинного строя. Крестьянство жило не писаными законами, а властью обычая.

Было раз и навсегда определено и всем на веки вечные известно, как «надо» относиться к самому себе, к своим родственникам, всему роду, общине, к птицам в небе и к рыбам в воде. Известно было, что надо делать и чего не надо, как именно работать и какими инструментами, как входить в избу и как в ней стоять. Известно было для всех и навсегда, на правах непререкаемой истины в самой последней инстанции.

А кроме того, обычай определял и эмоциональную жизнь, внутреннее психологическое состояние человека.

И в повседневности, и во время любых значимых событий.

Следование обычаю заставляет учиться менять свое внутреннее состояние на «должное». Это ярко проявляется хотя бы во время русской традиционной свадьбы, когда на протяжении нескольких дней изменяется внутреннее состояние невесты и ее подружек; оно должно быть все время таким, какое предписывает обычай.

В первый ритуальный день девушки оплакивали девичество невесты. Действительно – вот жила себе и жила себе девушка, у батюшки с матушкой, в качестве ребенка, члена многодетной семьи. И вот – отдают замуж. Это ведь не как в наше время – по собственному желанию, порой очень пылкому, и если что-то не так, всегда можно прервать брак, уйти обратно, жить самой. Решают судьбу девицы даже не батюшка и матушка, а большак и несколько главных мужчин (не всегда батюшка девицы из них, из решающих, руководителей общины). На втором месте – сговор батюшки и матушки с родителями жениха. Мнение невесты? А оно вообще не имеет никакого значения.

Собственно, и мнение жениха не намного более важно. В высших классах общества жених еще мог быть спрошен, хочет ли он жениться на той вон девице? Но не невеста.

Итак, невеста вовсе не ИДЕТ замуж, ее ОТДАЮТ, что совсем даже не одно и то же. Звучат грустные, лирические песни, и кое-что из этого репертуара мы и сейчас можем слышать: хотя бы «Матушка, матушка, что во поле пыльно» или «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан».

Ведь отдают! Отдают из родной семьи, из родной деревни, отдают навсегда, и непонятно – на какую же судьбу… Дай Бог, чтобы на счастливую, чтобы слюбилось… а если нет?! Если будет так, как в других, уже женских деревенских песнях, вроде «Догорай моя лучина»?! И ведь отдают-то НАВСЕГДА!

А следующий день традиционной русской свадьбы начинается с того, что на забор вешается брачная рубаха невесты… вернее, уже молодой жены. Вся община и все вообще желающие должны убедиться, что она вышла замуж «честной», что муж и его семья не обмануты, что все «по правилам». Как часто молодой муж бывал вынужден ткнуть себя или жену ножом (как-нибудь так, чтоб в незаметном месте, чтобы ранку потом не отследили…) мы, наверное, уже никогда не узнаем. Сколько семей не стали счастливыми ровно потому, что муж, может быть, ножом и ткнул, но счел себя и всю свою семью обманутой, этого тем более мы не узнаем.

Но была плева или не было, «виновата» невеста или не «виновата», а в любом случае – кровяное пятно должно быть. Чтобы все видели и убедились – невеста была «честной», муж вступил в свои законные права. Только если оно будет, это пятно, свадьба считается состоявшейся уже не только по представлениям христиан, но и по старым языческим понятиям.

Свершился фактический брак, и настало время совсем другой, уже вовсе не цивилизованной радости. Все беснуются, орут, прыгают, пляшут! Разница в поведении такая же, как между литургией и безумным шаманским камланием.

Поются песни, чудовищно непристойные, шокирующие по понятиям цивилизованного человека. Пляшутся пляски, способные вогнать в краску бывалого бабника… В прошлом столетии случалось так, что фольклористы – здоровенные опытные мужики средних лет, вовсе не домашние мальчики и уж тем паче не ханжи, попросту не понимали, о чем поют вполне приличные, вполне патриархальные деревенские женщины. А то и смущались фольклористы, элементарно впадали в тоску от непристойностей, которые по вековечной традиции просто ПОЛАГАЛОСЬ петь и выкрикивать. Ну, и чувствовали себя соответственно.

Так что по умению «двигать душой», управлять своим внутренним состоянием, россиянин в традиционной культуре, пожалуй, дал бы еще фору любому современному ханже.

Традиция контролировала – как и к чему человек должен эмоционально относиться. А вся община бдительно следила, как бы его состояние не начало выходить за пределы предписанного. И наказывала, причем вовсе не обязательно физически или наложением штрафов. Человека, который ведет себя «неправильно» – ведет себя не так, как надо, в каждый день брачного обряда, например.

Это мы говорим о крестьянстве. Но ведь и феодальная аристократия вовсе не была сообществом индивидуалистов, племенем личностей.

Княжеский воин тоже жил по обычаю. Он приносил жертвы богам и божкам, почитал, старших, презирал иноплеменников, и точно знал, как и к чему относиться. Он знал, как учить сына сидеть на коне и владеть мечом, как кланяться князю и с какими словами подчиняться походному воеводе.

Никого не интересует, что думает и что чувствует человек… Важен не он, не его личность… важна функция, которую он исполняет.

Мы поразительно мало знаем о личностях первых князей. Конечно, они отличаются друг от друга… Веселого, гостеприимного Вольдемара-Владимира Святого никак не спутаешь с его отцом, суровым и свирепым язычником Свендослвом-Святославом, с его сыном, скупым и хитрым, умным и проницательным убийцей всех собственных братьев, Ярицлейфом Скупым, которого Карамзин начал называть Ярославом Мудрым… Они разные, очень разные.

Но вот вопрос… А какого цвета были глаза у князя Владимира? Какого он был роста? Какие любил петь песни? Какую еду предпочитал? Мы ничего не знаем о его женах и детях. Ему нравились брюнетки или блондинки? И эти детали, и великое множество других нам совершенно неизвестны. Летописец и не думал их осветить… Они его попросту не интересовали.

Вот грозный воин Святослав-Свендослав… «Когда Святослав вырос и возмужал, стал он собирать много воинов храбрых, и быстрым был, словно пардус [43] , и много воевал. В походах же не возил за собою ни возов, ни котлов, не варил мяса, но, тонко нарезав конину, или зверину, или говядину и зажарив на углях, так ел; не имел он шатра, но спал, постилая потник с седлом в головах, – такими же были и все остальные его воины. И посылал в иные земли со словами: „Иду на Вы!“».

Но и о нем мы не знаем, какого цвета были его глаза, и нравилась ли ему больше свирель или струнные инструменты.

Известно, что княгиня Ольга обхитрила византийского императора Константина… Летопись «Повесть временных лет» рассказывает, что во время посольства в Константинополь в 957 г. император Роман I был так очарован красотой и умом Ольги, что посватался к ней. Возможно, императору была нужна не столько Ольга, сколько прочный союз с Русью и власть над путем «из варяг в греки»… Но летопись рассказывает иначе.

Ольга же сказала: «Негоже христианину на язычнице жениться».