Корабль дураков; Избранное - Себастиан Брант

Пустились плыть под нашим флагом.

Так, дни за днями, безрассудно

Морской стихии вверив судно,

Однако жизнью дорожа,

Плывем, от ужаса дрожа,

И богу молимся, чтоб спас,

Поскольку карты, и компас,

И лага счет, и склянок бой

Нам не понять, само собой,

Как в небе звезд расположенья.

Плывем вслепую — ждем крушенья:

Грозят нам скалы с двух сторон

Погибелью без похорон.

Мы много сказочных созданий

Встречали на путях скитаний:93

Шли мимо острова сирен,

Что завлекают пеньем в плен,

И на циклопа мы наткнулись,

Которому когда-то Улисс

(Такое Одиссею в Риме

Дано было второе имя)

Глаз выколол. Но этот глаз

Вновь оживает каждый раз,

Чуть Полифем почует нюхом,

Что понесло дурацким духом.

А если разъярен циклоп,

Глаз вырастает во весь лоб.

Рот Полифема — до ушей:

Людей хватая, как мышей,

Он дурака за дураком

Заглатывает целиком.

А кто спасется чудом, тот

В плен к лестригонам попадет —

И, дураками пообедав,

Оближется царь людоедов:

Болванье мясо — их питанье,

Вином им служит кровь болванья.

Вот в их утробах наш народ

Пристанище и обретет!

Все это некогда Гомер

Придумал нам, глупцам, в пример:

Не лезь мол, в море, дуралей!

Но был Гомером Одиссей

Воспет как образец героя

За то, что при осаде Трои

Столь хитроумный дал совет.

А после, в море десять лет

Скитаясь, он из многих бед,

Умом своим руководим,

Жив выходил и невредим,

Но от опасностей себя ведь

Не мог он навсегда избавить.

Раз, в ураган попав свирепый,

Корабль его разбился в щепы,

И уцелел лишь Одиссей

В жестокой передряге сей:

До берега доплыл он голый,

Поведав случай невеселый.

Когда же наконец в свой дом

Как нищий он пришел потом,

То ум не мог помочь ему:

Никем он в собственном дому

Не узнан был, кроме собаки,

И пострадал от сына в драке.

Но речь о нас: мы счастья ищем,

В глубокий ил зарывшись днищем.

Мы слышим бури приближенье,

Мы, в луже сидя, ждем крушенья:

В лохмотья парус превращен,

Сломалась мачта… Крик и стон…

Нам нет надежды уцелеть!

Как эти волны одолеть?

То вверх тебя швырнет под тучи,

То в бездну бросит вал могучий.

Но крепко сели мы на мель —

И нам не сдвинуться отсель!

Мы Одиссею и в подметки

Не станем по уму и сметке:

Презрев опасности и страх,

В неведомых плывя морях

И к берегам безвестным чаля,

Хлебнул он бедствий и печалей,

А потерпев крушенье, наг,

На сушу выплыл как-никак

И больше приобрел в скитанье,

Чем все былое достоянье!

А мы ведь горе-мореходы —

Мы терпим поделом невзгоды:

Иль мы на рифы сядем, или

Завязнет киль в глубоком иле,

А буря судно, как скорлупку,

Мотает, и за шлюпкой шлюпку

Срывает с палубы волна.

Смывает и людей она.

За борт снесен сам капитан!

Свирепствующий ураган

Корабль разбитый в море гонит —

И дураков немало тонет.

Глупцов погибших не вернуть.

Но целью твоих странствий будь

Лишь гавань Мудрости.

Бери Кормило в руки и смотри,

Плыви рассчитанным путем —

И мудрым мы тебя сочтем.

Тот истинно меж нас мудрец,

Кто сам своей судьбы творец,

Кто цели жизни не изменит,

Кто мудрость высшим благом ценит.

Умен и тот, кто умным внемлет

И наставленья их приемлет.

А кто на тех и тех плюет,

Тот угодит в дурацкий флот.

К нам опоздает — не беда!

Другой корабль плывет сюда:

Там он, глупцам-собратьям брат,

Спеть «Гаудеамус»94 будет рад

Своим козлиным дуротоном.

А после в море разъяренном

Равно погибнуть суждено нам.

95

Невеж застольных много есть, —

Избавь нас, боже, рядом сесть!

Им должен я мораль прочесть.

Порок и глупость изучая

И в эту книгу их включая,

Хочу еще кое-каких

Представить нам глупцов других

Из тех, о коих разговор

Придерживал я до сих пор.

Любой из них, — будь дубом дуб,

И невоспитан будь и груб, —

По простоте и слепоте

Безнравствен менее, чем те,

Которые со зла вредили

И на корабль мой угодили.

Да, этот люд не то чтоб очень,

Чтоб уж безбожно был порочен,

А просто — груб и неотесан

И за столом совсем несносен.

«Невежедурни» — так зовут их,

Мужланов этих пресловутых,

Кому поныне пред обедом

Обычай руки мыть неведом

И кто спешит к столу, спроста

Садясь не на свои места,

Так что приходится сказать:

«А ну, приятель, пересядь

Подальше-ка, туда, в конец!»

Тот, разумеется, глупец,

Кто тянется к вину и хлебу,

Не прошептав молитвы небу,

И кто из блюда первый — хвать

И — в рот, и, чавкая, — жевать,

Хотя сидит немало там

Господ значительных и дам,

В чьем обществе такой народ

Не должен вылезать вперед.

И тот ведет себя прескверно,

Кто дует столь немилосердно

На кашу, будто он губами

Решил тушить пожара пламя.

Неряхи оставляют пятна

На скатерти; кой-кто обратно

На блюдо общее положит

То, чего сам уплесть не может,

И отбивает аппетит

Застольникам — иных мутит!

Бывает и наоборот:

Едок-лентяй — покуда в рот

Доставит ложку он, зевая

И зев захлопнуть забывая,

Все, что держал зевака в ложке,

Опять в тарелке, в миске, в плошке.

И привередливые есть:

Что ни подай, не станут есть,

Сначала не обнюхав снеди,

Коробя этим всех соседей.

Бывает, что обжора рот

Едой набьет невпроворот —

Жует, жует, сопя и тужась,

И жвачку из рта (вот ужас!)

Начнет выплевывать, осел,

В тарелку, на пол иль на стол!..

Увидишь — и с души воротит.

Кой-кто еще и не проглотит

Куска, а с полным ртом хлебнет —

И щеки полоскать начнет,

Так надувая их, как будто

Он весь распух в одну минуту.

И вдруг вино, что в рот влилось,

Фонтаном хлещет через нос —

И все боятся, что мужлан

В лицо плеснет вам иль в стакан.

Рот вытирать не любят, — сала

С полпальца на стекле бокала.

Пьют, громко чмокая, с особым,

Преотвратительным прихлебом.

Питье вина бывало как-то

Почти что ритуальным актом.

Теперь на ритуал плюют —

Пьют торопливо, грубо пьют.

Поднимут высоко сосуд,

Глоток побольше отсосут,

Во здравие друг дружке крякнут

И вновь — чок-чок! — посудой звякнут,

И другу честь не воздана,

Коль ты не выпил все до дна.

Но как мой друг ни будь мне люб,

По мне, обычай этот глуп:

Что мне в твоем пустом стакане?

Я пить люблю без понуканий:

Пью для себя и в меру я.

А кто без меры пьет — свинья!

Глуп тот, кто разговор застольный

Один ведет самодовольный,

А все должны — будь ему пусто! —

Молчать и слушать златоуста,

Что обличает только тех,

Кого как раз и нет, на грех.

А вот еще закон приличья:

За шестиногой серой дичью,

Что расплодилась в волосах,

Нельзя за трапезой в гостях

Охотится и то и дело

Казнить ее в тарелке белой,

Купая ноготь свой в подливе,

Чтоб стала вкусом прихотливей,

Потом сморкаться, после сморка

Нос вытирая о скатерку.

Воспитанными я б не счел

И тех, которые, на стол

Поставив локти, стол качают,

Что неудобством не считают.

А то еще, избави боже,

На стол положат ноги тоже,

Как та злосчастная невеста,96

Что на пол шлепнулась не к месту,

Такой издав при этом звук,

Что онемели все вокруг.

Будь непристойный звук хоть слаб,

Отрыжка выручить могла б,

Но все узнали звук тот грубый.

Какой позор! К тому же зубы

Все выбила дуреха та,

И кровь — ручьями изо рта!..

Еще повадка есть другая:

Соседу яство предлагая,

Стараются подать ему,

Что не по вкусу самому:

Сомненьями себя не мучай —

Захватывай кусок получше!

Забавно наблюдать, как блюдо

При этом вертится, покуда

Подцепит опытный едок

Поаппетитнее кусок.

Чтоб рассказать о всем о том,

Что дурно делать за столом,

А делать кое-кто привык,

Мне двух таких не хватит книг.

К примеру: оторвать иного

Нельзя от кубка кругового;

Тот лезет пальцами в солонку,

Что при воспитанности тонкой

Не принято. Но я скажу,

Что чистые персты ножу

Предпочитаю, если он

Из грязных ножен извлечен

И час назад или немножко

Пораньше обдирал он кошку.

Стучать по скорлупе яичной

Чрезмерно громко — неприлично,

Как многое, чего, признаться,

Не собираюсь тут касаться,

Поскольку это только тени

На благородном поведенье.

Я лишь о глупости пишу