Железный век - Джозеф Кутзее

– Идемте, – сказал он. Я последовала за ним.

Кругом были только серые песчаные дюны, заросли ивняка да смрадный запах свалки и пожарища. По обеим сторонам тропинки валялись куски полиэтиленовой пленки, старое железо, стекло, кости животных. Я уже дрожала от холода, но стоило мне прибавить шагу, как сразу начиналось неприятное сердцебиение. Постепенно я стала отставать. Задержится ли Флоренс хоть на минуту? Нет: amor matris[8] – это сила, которая ни перед чем не остановится.

В том месте, где тропинка разветвлялась, меня ждал мистер Табани.

– Спасибо, – задыхаясь, проговорила я, – вы очень добры. Простите, что я вас задерживаю. Больное бедро не дает быстро идти.

– Обопритесь на мою руку, – сказал он.

Нас обогнали бородатые, сурового вида мужчины, вооруженные палками; их цепочка быстро прошла мимо. Мистер Табани сошел с дороги. Я крепче вцепилась в его руку.

Тропа расширилась, а затем уперлась в неглубокий пруд. На другой стороне пруда начинались лачуги; те из них, что спускались ближе к воде, были затоплены. Все дюны к северу, насколько хватало взгляда, были покрыты лачугами – построенными основательно из дерева и железа или наскоро сооруженными из полиэтилена, натянутого на каркас из веток.

На краю пруда я остановилась.

– Идемте, – сказал мистер Табани. Держась за него, я сделала первый шаг, и мы стали переходить пруд по щиколотку в воде. Одна туфля у меня осталась на дне.

– Осторожнее, тут могут быть стекла, – предупредил он. Я выудила туфлю.

Людей совсем не было видно, только какая-то старуха с полуоткрытым ртом стояла в дверном проеме. Но пока мы шли, в шуме, который поначалу можно было принять за шум ветра или дождя, стали различимы вопли, восклицания, крики на фоне одного низкого звука, сравнимого только со вздохом – глубоким вздохом, повторявшимся снова и снова, как будто весь мир тяжело вздыхал. Потом снова появился мальчик, который нас сюда привел, и стал что– то возбужденно говорить мистеру Табани, дергая его за рукав. Оба они куда– то направились, и я потащилась за ними, вверх по песчаному откосу.

Мы оказались в задних рядах толпы, насчитывавшей сотни людей. Они наблюдали картину разрушения: сожженные дымящиеся лачуги и лачуги все еще пылающие, от которых валил черный дым. Груды мебели, постельных принадлежностей, домашней утвари мокли под проливным дождем. От одной лачуги к другой переходили группки людей, пытаясь спасти то, что осталось внутри, и потушить огонь, – по крайней мере, так я сперва подумала. Затем до моего потрясенного сознания дошло, что те, кого я вижу перед собой, не спасатели, но поджигатели и что они ведут борьбу с дождем, а не с пламенем.

От людей, толпившихся по краям песчаного амфитеатра, и исходил вздох. Словно на похоронах, стояли они под проливным дождем – мужчины, женщины, дети, – даже не пытаясь укрыться, и смотрели, как идет разрушение.

Человек в черном плаще размахнулся топором и выбил окно. Перейдя к двери, высадил ее с третьего удара. Из дома вылетела женщина с ребенком на руках, словно выпущенная из клетки птица, и за нею трое босоногих ребятишек. Он дал им дорогу. Потом стал наносить удары по косяку. Все строение зашаталось.

Один из его товарищей, с жестянкой в руке, шагнул внутрь. Женщина метнулась за ним и появилась с ворохом постельного белья. Она попыталась повторить свой отчаянный бросок, но ее выволокли наружу.

В толпе снова прокатился вздох. Из хибары потянулись струйки дыма. Женщина поднялась с земли, ринулась в дверной проем, ее выволокли снова.

Из толпы вылетел камень и ударился о крышу горящей хибары. Следующий угодил в стену, еще один упал к ногам человека, который орудовал топором. Тот угрожающе крикнул. Он и шестеро других бросили свое занятие и, размахивая кольями и палками, двинулись по направлению к толпе. Послышались вопли, люди кинулись бежать, и я вместе с ними. Но в этом вязком песке я едва переставляла ноги. Сердце у меня колотилось, грудную клетку то и дело пронзала боль. Я остановилась и, согнувшись, пыталась отдышаться. Неужели все это происходит со мной?– думала я. – Зачем я тут? Я представила маленький зеленый автомобиль, который спокойно дожидаемся у обочины. Ничего не желала я так страстно, как забраться в свою машину, захлопнуть дверь, отгородиться от этого угрожающего мира ярости и насилия.

Невероятно толстая девочка-подросток оттолкнула меня с дороги. «Будь ты проклята!» – пробормотала я, падая. «Будь ты проклята! – пробормотала она в ответ, бросив на меня злобный взгляд. – Убирайся! Убирайся!» И она стала карабкаться по песчаному откосу, при этом ее огромный зад ходил ходуном.

Еще один такой удар – и мне конец, подумала я, зарывшись лицом в песок, Эти люди способны выдержать много ударов, но я – я словно хрупкий мотылек.

Возле самого уха раздался скрип шагов. Я успела увидеть коричневый ботинок с болтающимся язычком и привязанной подметкой и инстинктивно отпрянула. Но удара не последовало.

Я поднялась. Слева от меня происходила какая-то потасовка; те, кто всего минуту назад бежал в заросли, так же внезапно повалили оттуда назад. Громко и тонко вскрикнула женщина. Как мне выбраться из этого страшного места? Где пруд, который я переходила вброд, где тропа, ведущая к машине? Везде пруды, озера, водная гладь; везде тропинки, идущие неизвестно куда. Я услыхала отчетливый хлопок выстрела – раз, другой, третий. Не особенно близко, но и не далеко.

– Идемте, – произнес кто-то рядом со мной; мимо скорым шагом прошел мистер Табани.

– Иду! – выдавила я и, полная благодарности, заковыляла следом. Но я не поспевала за ним. – Пожалуйста, не так быстро, – попросила я. Он дождался меня, и мы вместе перешли обратно пруд и вернулись на тропу.

Нас догнал какой-то юноша с налившимися кровью глазами.

– Куда вы? – спросил он. Суровый вопрос, суровый голос.

– Я ухожу. Уезжаю. Я не могу здесь оставаться.

– Мы хотим взять вашу машину, – сказал мистер Табани.

– Она нужна нам, – подтвердил юноша.

– Я никому не позволю взять машину.

– Это друг Беки, – сказал мистер Табани.

– А мне все равно. Я не дам ему свою машину.

Юноша – в сущности не юноша, а мальчик, одетый по-взрослому и ведущий себя как взрослый, – сделал странный жест: держа одну руку на уровне головы, ударил по ней другой рукой, так что ладони слегка соприкоснулись. Что означал этот жест? И означал ли он что-нибудь?

От ходьбы у меня нестерпимо ломило спину. Я замедлила шаг и остановилась.

– Я должна поскорее добраться домой, – сказала я. Это была мольба; в моем голосе не было твердости.

– Вам хватило того, что вы увидели? – сказал мистер Табани; он как будто отстранился от меня.

– Да, мне этого хватило. Я приехала сюда не затем, чтобы на это смотреть, а затем, чтобы забрать Беки.

– И теперь вы хотите обратно домой?

– Да, я хочу домой. У меня боли, и силы мои на исходе.

Он повернулся и пошел дальше. Я тащилась позади. Вдруг он снова остановился.

– Вы хотите обратно домой, – сказал он. – А как насчет тех, кто живет здесь? Когда они хотят домой, им приходится возвращаться сюда. Что вы на это скажете?

Лицом к лицу, мы стояли под дождем посреди дороги. Идущие мимо люди тоже остановились и с любопытством стали меня рассматривать – словно это и их касалось, словно это касалось всех.

– Мне нечего сказать, – ответила я. – Это ужасно.

– Это не просто ужасно, – сказал он, – это преступление. Когда у вас на глазах совершается преступление, то что вы скажете: «Я видела достаточно, я не за этим приехала, я хочу домой»?

В немом отчаянии я покачала головой.

– Правильно, – сказал он. – Вы так не скажете. Тогда что вы скажете? Что это за преступление? Как его назвать?

Он учитель, подумала я: вот почему он так хорошо говорит. То, что он делает сейчас со мной, он много раз проделывал с учениками. Этим приемом пользуются, когда хотят вложить в уста ребенка собственный ответ. Этот род чревовещания был привилегией Сократа, и в Африке он действует не менее угнетающе, чем в Афинах.

Я обвела взглядом окруживших нас людей. Видят ли они во мне врага? На их лицах я не заметила враждебности. Они просто ждали, что я отвечу.

– Я действительно хотела бы многое сказать, мистер Табани, – начала я. – Но это должно исходить от меня самой. Когда человека вынуждают говорить, он вряд ли скажет правду – вам должно быть это известно.

Он хотел мне ответить, но я не дала.

– Погодите. Потерпите минуту. Я не ухожу от вашего вопроса. То, что здесь творится, ужасно. Но я должна найти этому собственные слова.

– Тогда послушаем, что вы скажете. Говорите! Мы ждем! – Он поднял руки, призывая к молчанию. В толпе послышался одобрительный ропот.

– Это ужасное зрелище, – промямлила я, – оно возмутительно. Но его нельзя осудить словами, которые заимствованы у других. Я должна найти свои слова. Иначе это не будет правдой. Вот все, что я могу сейчас сказать.