Свет в Коорди - Ганс Леберехт

Айно решительно направилась к двери.

— Куда? — остановил ее Пауль. — Подожди…

— У тебя не вышло, а теперь я буду действовать, — вызывающе сказала Айно. — Отца попрошу… Если откажет, так он не отец…

— Стой, ты не пойдешь… — сказал Пауль и медленно выпрямился. — Йоханнес этого и ждет только… Они все ждут, что у нас ничего не выйдет. Они упрямы, но я в сто раз упрямее их…

Такая ненависть слышалась в его голосе, что Айно покорно остановилась. И хотя дело было плохо, но она вдруг уверовала в упорство этого человека. И тут она вспомнила, что он, наверное, не только устал, но и голоден.

— Не сердись, — сказала она нежно. — Что толку, если мы будем ссориться…

Поставила на стол глиняный кувшин с простоквашей, покрытой янтарным слоем сметаны. Пауль с горечью вспомнил, что сметана не была снята лишь потому, что простокваша предназначалась для мальчишки-тракториста, родственника Юхана Кянда. Жадно откусывая хлеб, они молча ели и думали оба, где же достать плуг и борону? Где достать еще одну лошадь? Ведь Анту один не потянет плуг в земле, превратившейся почти в целину.

И после ужина, и даже ночью они перебирали все те же мысли, только уж вслух. У других у самих сейчас горячие дни; о том, чтоб обратиться за помощью к Йоханнесу Вао или зятю его, Коору, Пауль не хотел и слышать. Попытаться обратиться в конно-прокатный пункт волости? Но ведь там договоры давно заключены и лошади уже пашут всюду.

— И все-таки больше ничего не остается, — сказал Пауль утром следующего дня, словно подводя итог размышлениям. — Хотя бы плуг получить.

Он запряг Анту и поехал в волость.

Анту, выправившийся за время вынужденного безделья, трусил бойкой рысцой мимо полей, на которых можно было видеть крестьян Коорди, шагающих за плугами и культиваторами. Многие вопросительным взглядом провожали человека, который в такую рабочую пору не пожалел ни своего времени, ни коня и направлялся куда-то от дома неизвестно зачем.

Они молча смотрели на Рунге, и он молча смотрел на них.

Пауль ехал и думал, что вот хотя тут кругом поля, и просторно, и коню, пущенному в борозду, только итти бы и итти, отваливая пласты сырой весенней земли до самого синего горизонта, но вместо этого мужики совершают извечно привычное, замкнутое движение по кругу — от межи до межи. Не успеют кони разойтись, а уж, дойдя до какого-то невидимого, но непреодолимого предела, поворачивают. Не поле, а лоскутное одеяло, на котором не так уж часты квадраты пышных озимых. Вот только полосы Коора очень хороши: радуют глаз ровным яркозеленым блеском. Да и как им не быть хорошими: трижды осенью Роози прошла их рандалем и бороной: одного навоза по пятьдесят возов на гектар вывезли, да и семенами Коор засеял сортовыми. А вот все остальные полосы похуже, сколько их ни есть, и все разные, потому что разными семенами и в разные сроки засеяны, по-разному удобрены. И не потому, чтоб не старались хозяева или не понимали пользы от сортовых семян и удобрений, а просто нехватало их в своем хозяйстве или не дошли руки до всего, — ведь каждый в своем хозяйстве, в конце концов, один бьется, а у одного только две руки…

Вон у своей межи встретились Петер Татрик и Мейстерсон. Они, вероятно, уж лет двадцать, как встречаются у нее по весне, и один из них всегда спрашивает у другого:

— Ну, как ваша рожь?

И кто-нибудь всегда отвечает:

— Наша хуже вашей.

Иногда хуже у Татрика, иногда у Мейстерсона, но редко у них у обоих бывает хорошо, хотя они считаются не последними хозяевами в деревне. А отчего бывает это — долгая песня рассказывать. Об этом можно говорить с понимающим человеком до самой ночи, выпив по десяти кружек пива и раскурив объемистый кисет табаку…

Чтоб вышли хорошие всходы и налились в тяжелые колосья, нужно посеять хорошими отборными сортовыми семенами. Но где же в маленьком хозяйстве возиться с семенным полем? Нет, это очень трудно и хлопотно. Поля волости Коорди болотисты и скупы на урожаи: они требуют много труда. Вот пройдешь пять раз полосу, сначала плугом, потом рандалем или культиватором, затем бороной пружинной, а после зубчатой, да еще катком сверху твердые комья пригладишь, ну тогда еще куда ни шло, можно надеяться. А полос у тебя не одна: и под рожь, и под пшеницу, ячмень и овес… Случись тут заболеть не во-время, ну, тогда совсем плохо, — опоздаешь, ты ведь один; на жене домашнее хозяйство и скот весь.

А если и справишься возделать поля, то это опять-таки полдела: никогда не вырастет на глинистых неплодородных полях Коорди рожь без подкормки минеральными удобрениями, без того, чтоб не запахать в почву десятки и сотни возов навоза. Но где взять навоз, когда скота маловато? В Коорди принято на шести гектарах земли держать одну корову, иначе не прокормить сеном. В среднем хозяйстве держат две коровы и лошадь. А надо бы держать на этой земле четыре коровы и две лошади. Но тогда и расчет надо иметь другой: вспахать надо все кочковатые журавлиные пастбища — болотную целину, которой много в Коорди, засеять травами, жирным клевером, сочной тимофеевкой… На одной лошади, не вспашешь все это, не возделаешь, нет… Машины надо иметь, трактора! «Нет уж, у каждого хутора своя межа, как у жизни свой предел…» — этими словами всегда и кончались подобные разговоры.

Задумавшись, Пауль не заметил, как поровнялся с Михкелем Коором, шагавшим за бороной, влекомой парой добрых коней. Михкель сам за бороной, — на такое редкое зрелище стоило посмотреть! Крестьяне Коорди видели его впервые. И, поглядывая на долговязую фигуру Коора, носками внутрь шагающего за упряжкой, вспоминали почему-то батрачку Роози, которая отделилась от Коора и сейчас боронит на своем поле.

— Алло! — крикнул Михкель, приподнимая соломенную шляпу с продавленной тульей. — Приятно видеть человека, которого работа не догоняет. Уж не праздник ли у тебя?

Пауль сделал вид, что не расслышал вопроса.

Велико же было удивление Михкеля Коора, когда, доборанивая вечером поле, он увидел возвращающегося Пауля. За телегой, нагруженной плугом и бороной, на поводу шагала гнедая лошадь; рядом с ней, отгоняя веткой мух, шел Пауль. Старый Анту, спокойно помахивая хвостом, волок телегу с таким флегматичным видом, словно бы он ежедневно доставлял на Журавлиный хутор возы с подобной драгоценной кладью.

Пауль остановил Анту с видимым желанием вступить в разговор с Коором. Он задумчиво посмотрел на кислое лицо Коора и простодушно спросил:

— А я, знаешь, все целый день думаю, как ты догадался, что у меня праздник?

Услышав ответное невнятное ворчание Михкеля, он задумчиво продолжал:

— Так вот всегда: когда у одного праздник, у другого нет его. Я вот гляжу на тебя, — что-то ты уж очень взмылился сегодня… С непривычки, что ли?

Потом он бодро цыкнул на Анту и процессия двинулась дальше.

Не доезжая километра до Журавлиного хутора, он увидел стремительно бегущую навстречу Айно и пробормотал:

— Но, но, старик… Нас, кажется, ждут.

Хотя лицо его так и распирало от сдерживаемой улыбки, но на десятки нетерпеливых вопросов Айно он с напускным равнодушием ответил:

— Э, свой парень оказался заведующий-то…

В большие подробности Пауль с присущим ему отвращением к восторженным излияниям не вошел. С молчаливым достоинством помахивая сломанным по дороге прутом, он направил Анту на двор. Не будь он так сдержан, пришлось бы рассказать об участии парторга Муули, о том, с каким трудом, гнедую лошадь не в очередь выделили на поля Журавлиного хутора. Но так ли уж важны были подробности? Важно было то, что он достал коня, плуг и борону.

Анту впрягли в плуг рядом с чужой кобылой; они недоверчиво обнюхали друг друга, храпнули и, так же недоверчиво косясь, вступили в первую борозду. Уже на следующий день вполне освоились и шагали не сбиваясь. Все время за своей спиной они ощущали присутствие неугомонного человеческого существа, воля которого их подавляла. Он, этот человек, с вожжами, закинутыми за шею, держась за рукоятки плуга, неумолимо погонял и погонял их. Он требовательно натягивал вожжи, когда они устало ослабляли свой шаг, порой даже сердился, ворчал что-то, и тогда Анту примирительно помахивал хвостом, словно желая сказать: «Ладно, ладно уж… Знаю…» и плотнее врезался в хомут. Хотя к концу длинного дня человек сам чуть не валился от усталости, у него все же хватало воли и коней подгонять, и себя заставлять итти вперед.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Четыре гектара посевов поддерживали добрые надежды…

День ото дня, поля, окружающие Журавлиный хутор, становились зеленее и пышнее. В солнечные дни старый хутор напоминал черную, претерпевшую жестокое плавание баржу, которая наконец приплыла к тихой пристани средь зеленого озера. Майский ветер разгонял вокруг зеленую рябь.

В огороде Айно, по мнению Пауля, творила чудеса. В парнике росла рассада. На грядках чванливо растопырились синие перья лука, кружевную зелень ботвы распустила морковь, на маленьком солнечном холмике раскинулись листья тыквы, похожие на чертополох, раскрыли глаза какие-то неминуемые во всех огородах яркооранжевые цветы с резким запахом. По настоянию Айно, Пауль должен был обнести эту плантацию заборчиком для защиты от кур, хотя их еще и не было. Но ведь они будут!