Пещера мечты. Пещера судьбы - Владимир Мальцев

Совершенно не стоит обвинять сотрудников экспедиции в преднамеренном вандализме, который начался достаточно скоро. Когда я только устроился в экспедицию, вандализмом еще не пахло. Наоборот, все с большим энтузиазмом и даже отчасти с гордостью отмечали, что эстетическая ценность пещер будет сохранена. Выбираться будут только залежи типа Удачи, а в крайнем случае — покровные натеки в привходовых частях остальных пещер, достаточно уже изуродованных туристами, чтобы никакого дополнительного ущерба не возникло. И все это на фоне того, что министерству геологии на всю научную и эстетическую ценность пещер было глубоко плевать, а командовало все-таки оно. Система была именно такова — если есть полезное ископаемое, пусть дешевое и с мизерными запасами, его следует разведать и со временем добыть. Наплевавши на весь побочный ущерб. Так называемый ведомственный подход в чистом виде. Так что если бы экспедиция вынесла проект полного уничтожения всех пещер массива, министерство только бы похвалило за существенный прирост разведанных запасов.

Такая ситуация чрезвычайно опасна — геологическая организация, имеющая земельный и горный отвод на работу в пещерах и полный министерский карт-бланш на любые разрушения, сохранить пещеры не может даже при наличии на то своей доброй воли. Имеющиеся в начале этические тормоза неминуемо постепенно ослабевают и со временем рушатся совсем. Никаких параллелей с другими областями человеческой деятельности здесь провести нельзя. Охотник или земледелец составляет единую систему с объектами своей деятельности. И он может повлиять на дальнейшую судьбу системы, потому что живет с ней в едином масштабе времени. Возможности сократить отстрел животных, прекратить порубку отдельных видов деревьев, сменить политику с удобрениями — все это в его власти. В крайнем случае возможны даже восстановительные меры. У геолога в арсенале ничего подобного нет. Он — вне системы. И он живет в другом масштабе времени. Поэтому его деятельность разрушительна всегда. И та тонкая грань, за которой исчезают оправдания производимых разрушений, в основном лежит в области индивидуальной этики и морали. А это — штука тонкая и деликатная. Если в человеке не воспитывать ощущение этой грани, он ее в жизни не почувствует. Если же оно в нем и воспитано, но прикладываются сосредоточенные усилия для его расшатывания, то оно рушится очень быстро. Что и произошло на Карлюкском участке экспедиции Памиркварцсамоцветы.

Обстановка на участке, немного охарактеризованная выше, никак не располагала к прочности моральных и этических устоев. К тому же — геологическое воспитание. Представить себе геолога-производственника, работающего на месторождении, на котором хоть иногда встречаются красивые коллекционные образцы, и не имеющего при этом собственной коллекции было просто нельзя. Даже если нет к тому собственного интереса — сгодятся на подарки коллегам. Опять же — считалось хорошим тоном предоставлять заезжающим в гости или в командировку геологам, студентам, а то и просто туристам, возможность самим найти по хорошему сувениру. То есть — для поддержки даже просто разговора с любыми визитерами, а в этом практически весь персонал участка нуждался отчаянно — пещеры мало-помалу начинали грабиться.

Дальше — больше. Про красивые сувениры пронюхало всякое разное местное начальство. А это — бензин, вода, электричество На главной базе экспедиции заинтересовались, а там — сотня геологов. В главке Местное население сообразило ночники из гипсовых «люстр» делать. Классический пример экспоненциального роста. И — экспоненциального же падения этики отношения к природе в заразной форме. Ну какой аргумент можно противопоставить практиканту, отрывающему сталактит для собственной коллекции, если вчера на его глазах один начальник подарил такой же начальнику погранзаставы, а другой — еще более красивый понравившейся девице из заезжей тургруппы? А назавтра его же самого (и еще троих) погонят в соседнюю пещеру за стокилограммовым сталагмитом для министерского кабинета. И единственным предметом для вечернего обсуждения после вытаскивания оного будет то, как этим самым сталагмитом кого-то слегка придавило за весьма чувствительное место.

Скорее странно, что хоть какие-то тормоза еще держали — некоторые залы практически не крушили. Даже обсуждая гипотетическую возможность открытия новой красивой пещеры, договаривались оставить ее в нетронутом виде. И вот именно с открытием такой пещеры — Промежуточной — все тормоза и слетели окончательно. При разработке залежи оникса в незначительном тупиковом гротике открылась огромная пещера такой красоты, что ничего подобного ранее известно не было. Серьезнейшее испытание для чьей угодно этики. Пещера, которой не было до начала горных работ, как бы автоматически подпадает под те же соображения, по которым грабятся мелкие полости Хайдаркана. Что, естественно, не так, но уж больно тонка грань. А то, что Промежуточная оказалась не меньше и Хашм-Ойика, и Таш-Юрака, и Кап-Кутана Второго (или Главного) — трех известных красивых пещер массива, а также много красивее всех их трех вместе взятых, решило судьбу их всех.

С этого момента все понятия об этике отношений с природой исчезли. Разработки велись по всем пещерам. Где было далеко и трудно добраться через вход — пробивались штольни. Мелкие пещерные красивости, непригодные для распиловки, были объявлены «коллекционным материалом» и тоже подлежали выемке. Что хуже всего — известность пещер росла, и начали массово появляться экскурсанты — геологи, спелеологи, студенты, школьники. Пример, который они видели перед глазами был ужасен по своему психологическому воздействию. Они тоже втягивались в вандализм — при тех темпах разрушения, которые были у них перед глазами, пещеры уже воспринимались как обреченные — и, следовательно, полностью дозволенные к грабежу. Очень и очень немногие находили в себе силы устоять. Разгром нарастал в геометрической прогрессии и то, что все это удалось остановить, было просто чудом, потребовавшим для своего осуществления огромного числа разнообразных совпадений.

И все-таки, как это ни избито звучит, люди всегда лучше, чем о них можно судить по любой выдранной из контекста серии событий и поступков. Все те же моральные устои, про хилость которых я только что распространялся, оказались куда более прочными, чем это можно было себе представить. Практически все, участвовавшие в этой вакханалии, при первом осознании возможности ее прекратить, за эту возможность немедленно уцепились. Не потому, что жареным запахло — очень даже наоборот. Им пришлось кому явно, кому тайно, идти наперекор своему ведомству, что было как раз весьма небезопасно. Тем не менее, как только забрезжила хоть малейшая возможность, она была поддержана. Не всеми явно. Риск был существенно разный. Если сотрудники экспедиции не особо руководящего ранга, как Геннадий Кафанов, Сергей Пертенава и ряд других, могли действовать явно вплоть до писем в газеты (это очень своеобразная мера гражданского протеста, характерная только для СССР, на чем я еще остановлюсь), то руководящий персонал такого себе позволить никак не мог. Они рисковали многим даже если просто не оказывали активного противодействия попыткам спелеологов отбить пещеры. И они его оказывали. Уже много позже я понял, что почти наверняка они были с нами, но не могли этого показать. Собственно, когда спустя несколько лет после всей этой истории я случайно встретился с начальником той партии, к которой относился Карлюкский участок — Эдуардом Меркуловым, он это сказал явно. Несмотря на те широкомасштабные военные действия, которые ему приходилось вести. Не могу ручаться, но по моему представлению начальник участка Вячеслав Маркарянц, с которым шла особо яростная война, думает так же. Этот умный и достаточно умудренный человек просто не мог во время всей этой баталии совершать такого количества грубых ошибок. Если, конечно, не был в душе на нашей стороне.