Театр мистерий в Греции. Трагедия - Хорхе Анхель Ливрага

Так неумолимо исполняется отцовское проклятие. Осада города становится связующей нитью всей трагедии. Мы видим только Этеокла, царя Фив, «твердо стоящего у штурвала своего корабля». Семь же объединившихся полководцев появляются лишь в описаниях. Полиника мы увидим только мертвым, а шесть фиванских полководцев – это просто статичные безмолвные фигуры.

Возможно, «Семеро против Фив» были частью тетралогии, в которую входили «Лай», «Эдип» и «Семеро» и которая завершалась сатировской драмой «Сфинкс». Нам известно, что эти произведения принесли Эсхилу победу в состязании с Аристием и Полифрадмоном. О них мы сегодня вряд ли знаем что-то кроме их имен, да и то лишь потому, что они были соперниками Эсхила.

Клятва семи вождей

(из книги: J. Flaxman, T. Piroli, F. Howard, Compositions fr om the Tragedies of Aeschylus,1831)

В отличие от других произведений, сюжет этой трагедии не связан с общечеловеческими страданиями. Эсхил рассказывает о злоключениях осажденного города, где остались лишь старики и дети, в панике мечущиеся среди брошенных статуй богов. На фоне разорения и всеобщего смятения царь Этеокл выступает как архаический прототип благородного греческого героя с одним лишь изъяном, фатальной страстью – ненавистью к своему брату, порожденной отцовским проклятием. Он полностью осознает свою Дике и, когда разведчик передает ему хвастливые клятвы, которые написали на своих щитах шестеро полководцев, ограничивается тем, что посылает фиванских военачальников к каждым из семи ворот. Он теряет спокойствие только когда ему говорят, что полководец, стоящий у седьмых ворот, – его собственный брат, а на щите у него образ той же Дике. Не в силах противиться искушению, на которое его толкает жгучая ненависть, Этеокл хочет сразиться с Полиником.

Молитва фиванских девушек Афине

(из книги: J. Flaxman, T. Piroli, F. Howard, Compositions fr om the Tragedies of Aeschylus,1831)

Об эзотерическом смысле этой трагедии мы скажем ниже, но и общее впечатление от нее почти недоступно нам, ибо для современного читателя или актера город не имеет того магического значения, которое он имел для древних. Город был для них не только местом рождения или физического существования, но и священным островом среди бескрайних просторов Земли. Там обитали их семейные боги, и каждый камень, каждая улица, каждая черепица на крыше были пропитаны божественной сущностью. Лишения, заставлявшие страдать осажденный город, разделяли все, хотя и не всегда физически. Подобно капитанам кораблей былых времен, цари умирали со своим городом, и только божественное веление могло заставить мужчину или женщину знатного рода покинуть свой разрушенный город, не разделив его судьбу, как это произошло с Энеем.

От страха дрожу, от боли кричу!…Шумит за стенами рать.Сверкая щитами, на приступ идутГотовые город сломить враги.Кто из богов, кто из богиньНа помощь придет, спасет?Припасть ли мне, жалуясь и молясь,К кумирам богов родных?О пышностольные, время пришло, пораВам поклониться. Что медлим в горе таком?…Что ты творишь, Арес?Землю свою неужели предашь родную?Золотошлемный, на город взгляни, взгляни…

(Хор обращается к Аресу, который когда-то отдал Кадму свою дочь Гармонию.)

Этеокл и Полиник

(из книги: J. Flaxman, T. Piroli, F. Howard, Compositions fr om the Tragedies of Aeschylus, 1831)

Хор девушек, крича, в замешательстве то поднимается, то спускается по ступенькам цоколя. Какой-то серый свет просачивается на сцену сквозь дым, исходящий, по-видимому, от факелов и осадных машин. Этеокл, выйдя на сцену, называет хор «несносным стадом». И будто дух его отца, Эдипа, говорит его устами хору:

Нет, ни в годину бед, ни в дни счастливыеЯ с женщинами дела не хочу иметь.Одержат верх – наглеют так, что спасу нет,А в страхе вовсе губят дом и город свой…Молите башню вражье задержать копье.При чем тут боги? Боги, если город пал,Его и сами покидают, кажется.

Здесь очевидна одна из причин тревоги – утрата богов-покровителей. Этеокл, несомненно, проявляет мужество, произнося: «Кровопролитьем только и живет Арес». Но, поскольку хор настаивает на своих жалобах, Этеокл восклицает: «О Зевс, зачем ты женщин дал нам в спутники!», а затем приказывает им сейчас же замолчать.

Скорбные рыдания по убитым братьям

(из книги: J. Flaxman, T. Piroli, F. Howard , Compositions fr om the Tragedies of Aeschylus,1831)

Эсхил, ветеран великих битв, в совершенстве умеет описать обстановку и психологический настрой в осажденном городе. Он показывает, что произойдет с Фивами и его жителями, если в город войдет враг. Поэт разделяет хор на два полухория, чтобы можно было вести диалог, и тем самым мастерски усиливает ужасные образы и стенания. Эсхил использует еще одну деталь, для нас утратившую смысл: в его времена военачальники уже не посылали врагу проклятий, не похвалялись тем, что собирались совершить, не кричали перед воротами, наводя ужас на осажденных, так как развитие военного искусства привело к появлению огромных артиллерийских машин. Эти машины пробивали путь отрядам воинов, которые устремлялись в проломы и взбирались на разрушенные укрепления, уже не имея времени принимать эффектные позы. В лучшем случае они успевали прошептать имя бога или любимой… как делают, идя в бой, солдаты всех времен. Кажется, будто Эсхил хотел оставить нам скрытое послание: давайте вспомним, как, перечисляя атакующих, разведчик говорит Этеоклу, что у седьмых ворот стоит брат самого царя, и в бою они погибают оба, пронзая друг друга мечами, – так исполняется проклятие. Удивительно, что после этого все успокаивается, и битва прекращается как по волшебству. Семеро исчезают – затихающие Фивы спасены.

Почти все исследователи считают, что финальная сцена плача сестер погибших правителей – Антигоны и Исмены – и рассуждения о том, нужно ли воздавать погребальные почести телу Полиника, не принадлежат перу Эсхила, а являются, как полагает Мюррей, всего лишь поздней вставкой, добавленной из «Антигоны» Софокла.

Мы согласны с тем, что из трагедии «Семеро против Фив» можно почерпнуть массу сведений об атмосфере в осажденном городе и даже о представлениях и верованиях той эпохи (например, упоминание о том, что кованое железо для мечей – порождение огня, потому что оно возникает в огненном горниле кузницы, в отличие от некованого железа, которое считалось порождением земли). И нам кажется неслучайным, что Эсхил выбрал местом действия древний город Фивы (который неизбежно напоминал о египетских Фивах, полных загадок даже для греков той эпохи). Также неслучайно и то, что ворот семь, неслучайны эмблемы и надписи на щитах заговорщиков-предводителей и то, что седьмым был именно царь-захватчик, а противостоял ему только царь-защитник.

Эдип и Сфинкс

(из книги: Francesco Inghirami, Pitture di vasi Etruschi, vol. I–IV, 1852)

Этеокл и Полиник – это два человека? Или один человек и его отражение, что напоминает о двойственной природе каждого и о том, что только противостояние и сражение обеих частей ведет к их воссоединению в момент смерти личности? Возможно, финал действительно заимствован у Софокла, но и сам Эсхил вполне мог создать подобную концовку, впоследствии утерянную… Возникший вопрос: до́лжно ли, по обычаю, предавать земле одного из убитых, Полиника (человека, которого мы ни разу не видим живым и который напал на «Город семи врат»), и тот факт, что тела братьев уносят два полухория (вспомним, что полухория всего лишь искусственное разделение единого хора), – укрепляют нас в мысли, что перед нами искалеченные останки Семеричного человека* и его двойника, которые постоянно сражаются друг с другом, пока продолжается их телесная жизнь. Это излюбленная тема Малых мистерий, а именно их Эсхил главным образом и старался сделать доступными для народа с помощью художественных образов. Безмерно жаль, что это произведение и дополнения к нему дошли до нас с искажениями и полностью утрачена та часть, которая могла бы стать ключом ко всему: «Сфинкс*» – та, к кому пришел за советом слепой Эдип «с опухшими ногами», путник, терзаемый своим неведением, груда боли и стыда, одинокий и погруженный в себя.

И, наконец, не будем забывать о том, что в Фивах, согласно элевсинским преданиям, родился Дионис, или, по крайней мере, это было первое место, которого коснулась его нога, когда он прибыл из Индии в своей колеснице, запряженной тиграми или пантерами с человеческими глазами.