На дальних мирах (сборник) - Роберт Сильверберг

Портье искал гостя бесконечно долго. Наверное, пришлось заглянуть в бар, комнату отдыха, сад, даже втуалет... Наконец в трубке раздался голос.

— Человек, которым вы интересовались, только что был,— сказал Махмуд Барвани.

  2  

Начался танец. Покалывание в кончиках пальцев, толчки крови в губах,укол в сердце и комок в горле. Немного не в такт, но все ближе. Губы к губам, сердце к сердцу, трепеща и едва касаясь. Ноты собираются в аккорды, аккорды в полифоническую мелодию — контрапункт из какофонии, праздник из хаоса.

Сибилле страшновато стоять на краю городского поля для гольфа «Мемориал Окгагон». Сняв сандалии, она осторожно зарывается пальцами ног в чистый, плотный и упругий ковер ярко-зеленой, коротко стриженной травы. Летний жаркий полдень тысяча девятьсот девяносто второго года; воздух сладок и прозрачен, как бывает только на Среднем Западе, капельки воды от утреннего полива еще не высохли. Удивительная трава! Такую траву редко увидишь в Калифорнии, а тем более в засушливой Юте. «Ледяной город» Сион. Возвышавшийся рядом Кент Захариас качает головой.

— Поле для гольфа! — бормочет он.— Один из самых важных археологических памятников Северной Америки, а они устраивают здесь поле для гольфа. Впрочем, могло быть хуже: срыли бы бульдозером и построили автостоянку. Видишь, вон там — роют?..

От возбуждения Сибиллу трясет. Со времени возвращения ей еще не приходилось покидать «ледяной город» так надолго и уезжать так далеко. Углубляться в мир живых. Настоящая жизнь бурлит вокруг, наступая со всех сторон, так что мурашки бегут по коже.

Парк окружен небольшими домиками, чистыми и аккуратными; по улицам стремительно носятся дети на велосипедах. На поле игроки в гольф увлеченно размахивают клюшками, по невысоким холмикам летают желтые гольфмобили. Повсюду толпы туристов, приехавших, как и Сибилла с Кентом, посмотреть на индейские курганы.

Собаки бегают без поводков, и Сибилле страшно. Вернее, неспокойно: даже густая трава, стриженые кусты и одетые пышной листвой деревья с низкими сучьями бередят душу. Присутствие Захариаса не придает уверенности: в нем так же плещет через край неподобающая жизненная энергия — лицо раскраснелось, глаза горят. Ничего удивительного: эти курганы даже сейчас, через пять лет после ухода, остаются главным смыслом существования Кента Захариаса. Огайо — его Занзибар.

— ...когда-то покрывала четыре квадратных мили,— продолжает он, показывая пальцем туда, где поросшие травой курганы с плоскими вершинами и невысокие валы образуют гигантский круг и восьмиугольник древнего памятника.— Религиозный центр хоупвеллской культуры, как Чичен-Ица или Луксор...

Кент Захариас обрывает себя: он заметил наконец, что Сибилле нехорошо.

— Ты в порядке? — спрашивает он негромко.

Сибилла мужественно улыбается. Облизывает губы, кивает головой в сторону туристов, домиков, собак. Вздрагивает.

— Слишком весело?

— Слишком. Вот именно,— соглашается Сибилла.

Весело, о да. Маленький веселый городок с журнальной обложки. Образцовый городок.

Ньюарк попал в штиль посреди океана времени: если бы не вид автомобилей, можно было бы подумать, что на дворе тысяча девятьсот восьмидесятый год. Или шестидесятый. Или сороковой. Материнская нежность, бейсбол, яблочный пирог, церковь по воскресеньям. Вот именно. Захариас качает головой и делает успокаивающий жест.

— Пошли,— шепчет он.— По дороге к сердцу храмового комплекса двадцатый век отстанет.

Захариас решительно шагает по полю для гольфа; несмотря на длинные ноги, Сибилла поспевает с трудом. Минута — и первый вал позади. Внутри священного восьмиугольника замкнулся круг времен: замкнулось «пространство пересечения жизни и смерти». Сибилла ощущает присутствие темных сил жизни и смерти, духи покоя утешают ее. Мир живых не имеет власти в этой области мертвых. Домики, лужайка, игроки становятся бестелесными тенями, суетливые желтые гольфмобили — мелкими жучками, туристы — туристов просто не видно.

Сибилла потрясена масштабами и симметрией древнего святилища. Какие духи здесь спят? Захариас призывает их к жизни, взмахивая руками подобно жрецу...

Он столько успел рассказать про этих людей. Хоупвеллская культура — а как они сами себя называли? Узнаем ли мы когда-нибудь? Кто-то насыпал эти валы двадцать веков назад. А теперь Захариас вызывает их к жизни — ради нее.

— Видишь? Видишь их? — шепчет он почти свирепо.

И она видит. Опускается туман, просыпаются курганы, появляются их создатели. Они рослые, жилистые, смуглые. Тела едва прикрыты сверкающими медными нагрудниками. Пестреют ожерелья из кремневых дисков, браслеты — костяные, слюдяные, черепаховые, из зубов медведя и ягуара, нитки грубого жемчуга неправильной формы, каменные и терракотовые кольца, круглые металлические вставки в мочках ушей, набедренные повязки из шкур всевозможных зверей. Жрецы в затейливых одеяниях и жутких масках, вожди в коронах из медных стержней с холодным достоинством шагают вдоль каменных стен.

Глаза их светятся необыкновенной энергией, их культура щедра и расточительна, полна жизни. Но Сибилле они не кажутся чужаками, поскольку их энергия — энергия мертвых, а жизненная сила — сила ушедших.

Вот раскрашенные лица, немигающие взгляды: похоронная процессия. Поклонившись своим богам у каменных алтарей, похожих на лабиринты, процессия обходит большой круг и восьмиугольник, потом направляется дальше, к гробницам. Захариас и Сибилла стоят посреди поля, на них никто не обращает внимания.

— Пошли за ними,— говорит Захариас.

Для Сибиллы он превращает прошлое в реальность. Силой его искусства она приобщается к этой цивилизации мертвых. Как просто, оказывается, отойти в глубину времен! Сибилла понимает, что может спокойно погрузиться в неизменное прошлое в любой его точке. Только сегодняшний день, открытый и непредсказуемый, сулит беду.

Сибилла и Захариас плывут сквозь дымку над широким лугом, не касаясь ногами земли. Оставив восьмиугольник позади, они идут по широкой мостовой туда, где у рощи вековых дубов возвышаются курганы.

Посреди широкой просеки земля покрыта слоем глины и присыпана песком с мелкой щебенкой. Поверх этого фундамента возведен «дом мертвых» без крыши — четырехугольная ограда из деревянных кольев. Внутри ограды — прямоугольная деревянная гробница на глиняной платформе, где лежат рядом, вытянувшись во весь рост, двое: мужчина и женщина. Они молодые и прекрасные даже в смерти. Тела украшены ожерельями из желтоватых медвежьих зубов, медными нагрудниками, медными браслетами, в ушах блестит медь.

Лица жрецов по углам дома мертвых скрыты уродливыми рогатыми деревянными масками, в руках у каждого — жезл в виде бледной поганки из дерева, покрытого медным листом. Один из жрецов заводит хриплую песнь, остальные возносят жезлы к небу, потом резко опускают к земле. Это сигнал: пора нести погребальные дары. К дому мертвых тянутся колонны людей с тяжелыми мешками на спинах. Никто не плачет, напротив, в глазах счастье, на лицах — блаженство. Здесь знают то, что забудут представители позднейших культур: смерть вовсе не конец. Напротив, смерть это естественное продолжение жизни. Ушедшим друзьям можно только завидовать. В потустороннем мире с такими дарами они будут жить по-королевски: в мешках — медные слитки, метеоритное железо, серебро, жемчуг, ожерелья из раковин, медных и железных бусин, деревянные и каменные пуговицы, металлические ушные вставки, куски обсидиана, изображения животных, вырезанные из сланца, кости, черепахового панциря, церемониальные топоры и ножи из меди, свитки слюды, человеческие челюсти, отделанные бирюзой, грубая и темная глиняная посуда, костяные иглы, отрезы ткани и опять украшения — свившиеся кольцом змеи из черного камня. Волна приношений накрывает и гробницу, и тела усопших.

Когда дары заполняют гробницу целиком, жрецы подают новый сигнал. Жезлы поднимаются вверх, люди выстраиваются кругом по краю просеки, звучит ритмичный погребальный гимн. Захариас начинает подпевать без слов, у него неожиданно красивый оперный бас. Пораженная Сибилла смотрит на него почти с благоговением. Взяв Сибиллу за руку, Захариас внезапно требует:

— Ты тоже пой!

Сибилла нерешительно кивает. Голос ее сначала дрожит, потом она всерьез включается в ритуал. Голос Сибиллы крепнет. Ясное, чистое сопрано, сверкая, возносится к небу и перекрывает остальные голоса.

Приходит время последнего подношения: мальчики заваливают дом мертвых хворостом, толстыми сучьями — всем, что может гореть. Из дубовой рощи на просеку выходит обнаженная женщина с пылающей ветвью — точнее, девушка со светлой кожей и стройным телом, раскрашенным горизонтальными красными и зелеными полосами по груди, бедрам и ягодицам. Девушка бежит, длинные черные волосы развеваются плащом за ее спиной. Она подбегает к дому мертвых и погружает факел в хворост; танцуя, обходит гору сучьев, поджигая их то здесь, то там. Языки пламени неистово взмывают в небо; девушка бросает догорающую ветвь в самый центр погребального костра. Огонь быстро пожирает дом мертвых, опаляя лицо Сибиллы.