Вексель судьбы. Книга вторая - Юрий Шушкевич

Чуть поодаль, едва держась на трясущихся полусогнутых ногах, отрешённо и зачарованно взирал на всё это светопреставление ошарашенный толстый охранник.

Не теряя время даром, Алексей незаметно подкрался к нему, и оглушив сзади прицельным ударом по темени, повалил на асфальт. Пистолет ударился о бордюр. Не раздумывая ни секунды, Алексей вытащил оружие из ладони великана и по привычке забрал с собой.

Ещё какое-то время он потратил на поиски Олеси, которая почти без чувств сидела на ограждении детской песочницы, прижимая к груди драгоценную скрипку.

Спустя несколько мгновений их возвращение было встречено восторженными возгласами Шамиля и отборной руганью Петровича. Судя по всему, он уже успел поверить в гибель друга.

Теперь медлить было нельзя. Шамиль с удивительной поворотливостью помог свернуть и упаковать в багажник развешенную по деревьям аппаратуру наблюдения, после чего, забившись в крошечную машину вчетвером, они рванули куда подальше с этого нехорошего места.

За руль сел Алексей - стрелой промчавшись по Пречистенке и свернув на Садовое, он на скорости в левом ряду проскочил Смоленскую площадь, где можно было спровадить Олесю от греха подальше в метро, и из-за этого был вынужден гнать до следующего метровхода аж на Маяковку. Олеся совершенно не понимала, что вокруг неё происходит, вся дрожала от страха и не хотела никуда уходить. И только увидав знакомые колонны концертного зала и спокойно-праздное людское столпотворение перед спуском в метрополитен, она успокоилась и немного пришла в себя. Коротко, но искреннее поблагодарив Алексея и поклонившись остальным, она прошмыгнула в толпу и растворилась за спинами.

Алексей же, два раза развернувшись, проследовал по Малой Бронной, где слегка притормозил, чтобы оглянуться, словно в последний раз, на возвышающуюся над прудом громадину своего старого дома. С Бронной переулками он выехал на Тверскую, затем, метнув короткий взгляд на угол Неглинной, через Театральный проезд и бывшую улицу Разина выскочил на Большой Москворецкий мост и далее, миновав Ордынку, взял курс на Варшавское шоссе.

Из-за припозднившегося пятничного выезда москвичей на дачи движение здесь было затруднено. Однако долгие стояния у светофоров определённо пошли всем на пользу, позволив привести в порядок гудящие нервы.

Когда наконец Москва осталась позади, и скрипучая машина, разогнавшись до максимально возможной скорости, стала всё дальше и дальше уноситься на юг (“дорогой Рейхана”, как не мог Алексей не отметить), Петрович поинтересовался, куда именно они направляются.

— Разумеется, на твою волгоградскую ферму,— ответил Алексей, не отрываясь от дороги.— В столицу нам отныне путь заказан.

Петрович в ответ промолчал. Однако спустя несколько минут он сделал звонок Елизавете Валерьяновне, тепло её поблагодарив и попрощавшись “до лучших времён”.

Ближе к вечеру следующего дня, потратив часть времени на вынужденную из-за накопившейся усталости ночёвку в тамбовском лесу, они благополучно достигли пункта назначения.

*

Фермерское хозяйство, которое с весны обихаживал Петрович, располагалась в западной части Волгоградской области на водоразделе Волги и Дона. Ещё на дальнем подъезде, посреди выжженной солнцем неуютной степи, оно сразу же бросалось в глаза сочными и аппетитными лоскутами полей и садов, сбегающими с холмов в глубокие сухие балки. Освоенная территория впечатляла своими размерами.

Как рассказал Петрович, у внука Елизаветы Валерьяновны здесь имелся купленный по случаю “за цену малую” хуторской дом с участком на два гектара. Местная агрофирма приказала долго жить, обитатели хутора разъехались или поумирали, поэтому по весне внук распахал мотоблоком около десяти гектаров заброшенных огородов, чтобы посадить помидорную рассаду.

Несложно было догадаться, что появление в этих местах Петровича, сумевшего вложить в дело известную денежную сумму, за неполный сезон преобразило хозяйство. Удалось раздобыть подержанные трактора и поднять в общей сложности порядка тысячи гектаров, засеяв, помимо томатов, кормовыми травами и поздними яровыми. Продажи выращенного стали с первых же недель проносить невиданные для здешних мест результаты, поскольку “вопросы торговли” Петрович “порешал” одними из первых.

Вскоре в вымершем хуторе затеплилась жизнь - появился Шамиль с семьёй, получивший от Петровича назначение заведовать мехдвором, а жена Шамиля положила начало животноводческому направлению, заведя для начала трёх коров, пять баранов и тридцать овцематок. За лето удалось отремонтировать подъездную дорогу, вычистить колодцы, поправить базы и выкосить двухметровый бурьян, напоминавший о долгих годах запустения.

— Думаю, что если так пойдёт, то чеченцы и прочие кавказцы скоро сделаются новым российским казачеством,— не без гордости поведал Петрович Алексею, когда Шамиль, вскочив на коня, ускакал проведать стадо.— С одной стороны, они прирождённые воины, с другой - пускай по-своему, но любят землю и умеют работать. А те, кто здесь именует себя коренными казаками, через одного - бандиты или пьяницы. Да ещё и в квартирах предпочитают жить. А разве может казак жить не на земле?

— Может, не может - не знаю,— ответил Алексей без энтузиазма.— Но ещё у кого-то из дореволюционных авторов я читал, что настоящего чеченца определяют два глубинных чувства. Первое чувство - это желание отомстить России и взять реванш за Кавказскую войну. Второе - желание заниматься воинским ремеслом и стяжать личную славу, пусть даже на службе у всё той же России. Первое желание трудноистребимо, однако когда второе превалирует, то на Кавказе воцаряется мир, и наоборот. Очень тяжёлая схема для национальных отношений, как мне представляется. Нужно ли такое казачество?

— А прежнее что - будто было лучше?— взвился Петрович.— Ты у Шолохова почитай: они же считали себя отдельным народом! Здесь, на Дону,- мы, казаки, мол, а там, у Воронежа,- мужики, “вонючая Русь”. Ну а за Таганрогом - так там вообще хохлы, которых даже за людей считать не полагалось. Тем не менее те казаки Руси служило исправно. И эти послужат.

— А ты не боишься, что если так пойдёт, то и Руси-то скоро не останется?— не желал соглашаться Алексей.

Ответ Петровича был скор и поразил Алексея своей необычностью, которая свидетельствовала, что родился он отнюдь не в пылу разговора.

— А давай-ка так рассуждать: что есть Россия? Территория, где просто живут обыватели, которым надо сытно есть и сладко спать? Нет. Вся наша неухоженная и дикая земля становится Россией только тогда, когда у людей появляется мечта - ты же сам когда-то об этом тост произносил! Причём мечта не просто нажраться завтра лучше сегодняшнего, подстричь газон английский или покрасить палисад, а совершить здесь что-то стоящее и великое. Вот у тебя, положим, была мечта получить кучу денег, чтобы раздать людям. И Шамиль, как мне кажется, поднялся над своими чеченскими принципами - ненавидеть или воевать. Он желает стать сверхчеловеком.