Волшебный корабль - Робин Хобб

— Как по маслу, кэп, ну просто-таки как по маслу! И нам в этот раз досталось кое-что интересное, — На изборожденном заботами лице Соркора вопреки обстоятельствам возникла усмешка. — Кораблик-то не простой оказался. Ну, то есть там и обыкновенных рабов было полно, но помимо них — еще и партия невольников, отправленных в подарок лично от самого джамелийского сатрапа какому-то чиновному козлу в Калсиде. Целая труппа танцоров и музыкантов, все с инструментами, разными там финтифлюшками и при горшочках краски для лиц. И еще драгоценности! Цельные бочонки сверкальцев! Я их тебе под койку поставил, кэп. А еще мы взяли набор чудных шмоток, кружево, несколько серебряных статуй и дорогой бренди в бутылочках. Славненькая добыча! Не очень увесистая, но все как есть — высшего качества! — И Соркор искоса глянул на обрубок капитанской ноги: — Ты, может, хочешь того бренди отпробовать?…

— Погодя. Скажи-ка… эти танцоры с музыкантами — они как, послушные? Не очень переживают, что прервалась их поездка?

«Почему, интересно, их не побросали за борт вместе с командой?»

— Еще какие послушные, кэп! Они ж рабы! Труппа влезла в долги, ну и, когда владельцы разорились, сатрап велел до кучи замести еще и артистов. Ясное дело, не очень-то это по закону, но он же сатрап, ему-то что о законности беспокоиться? Ты б видел, как эти бедолаги обрадовались, что угодили к пиратам! Ихний старшой уже приставил всех к делу — знай сочиняют танцы и песни про то, как все получилось. И ты — главный герой пьесы, конечно!

— Да уж… конечно. — «Песни и танцы… только этого не хватало…» Кеннит ощутил, как необъяснимо наваливается усталость. Он спросил: — Мы стоим на якоре, так? Где? И почему?

— Тут такая бухточка, — ответил Соркор, — безымянная, насколько мне известно. Главное — мелкая. У «Сигерны», оказывается, в трюме течь, причем застарелая. Рабы в нижнем трюме в ней чуть не по шею сидели. Вот мы «Сигерну» сюда и поставили — чтобы вовсе не потонула, пока мы добавочные помпы на нее ставим. А потом я думал отправиться в Бычье устье. Народу у нас полно — будет кому качать помпы, покуда не доберемся…

Кеннит поинтересовался:

— В Бычье устье? Почему?

Соркор пожал плечами:

— Там подходящий берег для килевания[77]. — И мотнул головой: — «Сигерну» след малость починить, прежде чем она снова будет на что-то годиться. А поселок тамошний за последний год дважды грабили работорговцы. Я и решил, что там нас рады будут принять.

— Вот видишь, — еле слышно пробормотал Кеннит. И про себя улыбнулся. Соркор рассуждал верно. Все же он многому научился у него, Кеннита. Кому-то подарить корабль… с кем-то поговорить по душам — глядишь, и еще один городок завоеван. Что тут еще можно сказать… — Если бы Пиратскими островами правил один человек… работорговцы боялись бы… приближаться… люди жили бы… спокойно…

Дрожь прошла по его телу. К нему тотчас ринулась Этта:

— Ляг, ляг! Ты же белый, как полотно! Соркор, пускай скорее все тащат, лохань для ванны и воду… Да! И принеси повязки и тазик, что я на палубе оставила!

Кенниту оставалось только беспомощно наблюдать, как его шлюха помыкала могучим старпомом, точно мальчиком на побегушках, — и чихать хотела на всякую субординацию.

— Соркор может меня перевязать… — заявил он, по-прежнему не испытывая доверия.

Она преспокойно отмахнулась:

— Я сделаю это лучше.

— Соркор… — начал было он снова, но наглый старпом отважился перебить:

— Не, кэп, точно тебе говорю, у нее не руки, а золото. Она после драки всех наших парней пользовала — и справилась молодцом. А я насчет водички распоряжусь…

И Соркор вышел вон, оставив Кеннита на растерзание кровожадной тигрице.

— Сиди смирно, — велела она ему, как будто он собирался вскочить и удрать. — Сейчас я приподниму твою ногу и подложу подушечку, иначе мы всю постель перемажем. А потом свежие простыни постелю. — Кеннит стиснул зубы и зажмурился, но все-таки не издал ни звука, пока она поднимала обрубок ноги и подкладывала комок свернутых тряпок. — А теперь я смочу старую повязку, прежде чем ее снимать. Тогда она легче сойдет.

— А ты, похоже, неплохо разбираешься… — проскрипел Кеннит.

— Шлюх нередко бьют смертным боем, — деловито пояснила она. — И кто нас будет лечить, если не мы сами друг дружку?

— А я, значит, должен поручить заботу о моей ноге той самой женщине, которая ее отрубила?

Этта замерла. А потом, как вянущий цветок, поникла на пол рядом с его постелью. Ее лицо залила страшная бледность. Она опустила голову и уперлась лбом в край койки.

— Это был единственный способ спасти тебя… Я бы вместо твоей ноги обе руки себе с радостью отрубила… если бы это могло сохранить тебе жизнь…

Подобного абсурда Кеннит давно уже не слыхал. На некоторое время он форменным образом утратил дар речи… За него высказался талисман.

— Капитан Кеннит, — сказал он, — временами бывает попросту бессердечной свиньей. Но, уверяю тебя, я понимаю: то, что ты сделала, ты сделала ради моего спасения. И я благодарю тебя за это деяние.

Тут Кеннит заново онемел — на сей раз от ярости и потрясения: да как осмелилась негодная деревяшка вот так выдать себя постороннему! Он поспешно накрыл талисман ладонью… маленькие острые зубки немедленно впились в его тело. Кеннит отдернул руку, ахнув от неожиданной боли, а Этта подняла голову, и он увидел, что ее глаза полны слез.

— Я понимаю, — выговорила она хрипло. — Каждому поневоле приходится играть то одну роль, то другую… Наверное, так нужно, чтобы временами капитан Кеннит оказывался бессердечной свиньей. — Она пожала плечами и попробовала улыбнуться: — Но к тому Кенниту, которого я знаю… к тому Кенниту, который мой… я этого не отношу.

Нос у нее покраснел, в мокрые глаза тошно было смотреть. Но что самое скверное — она, кажется, поверила, что он вправду благодарил ее за то, что она ему ногу оттяпала!.. Мысленно он проклял и небеса, и поганый талисман. Оставалось только цепляться за соломинку надежды, что Этта вообразила, будто он сам произнес слова благодарности.

— Ладно, хватит об этом, — сказал он поспешно. — Давай, делай с моим обрубком что там положено…

Вода, которой она принялась размачивать повязку, была теплой, примерно как кровь. Кеннит почти ничего не чувствовал… пока Этта не начала аккуратно снимать с раны слои корпии и полотна. Тут он отвернулся — и так сосредоточил взгляд на стене, что по краям зрения все начало расплываться. Пот лил с него градом… Вошедшего Соркора он заметил, только когда тот протянул ему раскупоренную бутылку бренди.

— А стакан? — возмутился Кеннит.

Соркор трудно сглотнул:

— Твоя нога, кэп… Я уж подумал — скорей надо, что на стакан время тратить…

Не произнеси Соркор этих слов, Кенниту, может, и удалось бы избавиться от созерцания своей раны. Но, покуда моряк неуклюже возился в стенном шкафу, разыскивая подходящий стакан, Кеннит волей-неволей опустил глаза и посмотрел туда, где совсем недавно находилась его нога — здоровая, сильная, мускулистая…

Тут оказалось, что полного потрясения он еще не испытал. Одно дело — моток тряпок, перепачканных кровью. И совсем другое — жуткое месиво разодранной, разжеванной плоти… Ко всему прочему, рана выглядела еще и обваренной. Кеннита затошнило, он ощутил во рту вкус желчи и кое-как проглотил ее, уберегая себя хотя бы от этого унижения. Соркор протянул ему стакан с бренди… Рука старпома дрожала. Это трудно было понять: многоопытному пирату доводилось в боях наносить врагам гораздо худшие раны. Что же его так потрясло?… Кеннит взял стакан и залпом проглотил бренди. Потом перевел дух… И подумал, что его знаменитое везение, хоть и издевательским образом, но все-таки продолжалось. Его шлюха по крайней мере оказалась сведущей лекаркой…

Но и этого слабенького утешения его тут же лишили.

— Дело плохо, — тихо сказала Соркору Этта. — Надо его к целителю. И как можно быстрее.

Кеннит вдохнул и выдохнул три раза, считая движения. Потом ткнул стаканом в сторону Соркора, но, когда тот попытался налить, — взял у него всю бутылку. Глоток. Три вдоха-выдоха. Еще глоток. Три вдоха-выдоха… «Пора. Вот теперь — пора».

Он снова приподнялся и сел на постели. И посмотрел на жуткое нечто, когда-то называвшееся его ногой. И принялся распутывать на груди завязки рубашки:

— Где моя вода для мытья? — осведомился он спокойно — Надоело мне тут сидеть и дышать собственной вонью. Погоди с перевязкой, Этта, пока я не вымоюсь. Достань чистую одежду и приготовь свежие простыни для постели. Я желаю вымыться и одеться, а потом допросить пленника.

Соркор покосился на Этту и негромко ответил:

— Со всем уважением, кэп… но позволю себе заметить, что слепой все равно не заметит, одет ты или нет.