Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да… так вот кому верить?
Прав, конечно, этот тонкий скептик, сквозь вечную ироническую улыбку которого проглядывает тоска, грусть, сострадание к несчастному человечеству… Я взялась за книги, раскрыла программы… При мысли о том, что он отдыхает там на даче, тогда как я должна сидеть здесь, в душном городе – как-то хорошо делалось на душе. Если бы эти мои занятия – могли заменить его! Пусть бы он отдыхал, я бы работала за него…
9 июня, воскресенье.
Когда он должен вернуться?
– Je pars à la campagne pour quelques jours…138 ну, значит, скоро… Когда вернется, он напишет…
Наверное, в пятницу, так как это его дежурство в госпитале…
11 июня, понедельник.
Еще только начало недели! как долго…
Сегодня на электризации в Брока познакомилась с интересной сиделкой, madame Delavigne. Бывшая коммунатка, член партии социалистов-революционеров, очень энергичная и неглупая женщина. Miellé Angele, которая электризует больных, тоже очень симпатичная и простая. Гораздо лучше – чем в Сальпетриере. И с больных взяток не берут, хотя на стене и нет объявления о том, чтобы их не давать…
Пока, сидя на скамье, мы разговаривали во время электризации, дверь растворилась и вошел пожилой господин, окруженный толпою студентов. Взгляд его прекрасных черных глаз, казалось, проникал прямо в душу – и сразу выделял его из толпы. Он подошел к нам и стал спрашивать каждого, кто его послал.
– Et vous, mademoiselle?139
– Je suis envoyée par monsieur Lencelet140.
– Что это за человек с таким необыкновенным взглядом? – спросила я m-elle Angèle, когда он ушел.
– О, это знаменитость по накожным болезням, доктор Дрок. Действительно он очень симпатичен.
– Так-то так, да все-таки он клерикал… – со вздохом сожаления прошептала мне на ухо madame Delavigne. – Я нарочно вам это говорю потихоньку. Не стоит спорить с Анжелой. Та – сама католичка… верит во весь этот вздор.
Мне было жаль, что человек с таким чудным взглядом оказался не безупречен…
14 июня, пятница.
Сегодня, когда вернулась из Брока – подали утреннюю почту, и madame раскладывала для пансионеров письма по клеточкам. Я с замирающим сердцем смотрела, не появится ли конверт с его почерком. Нет, ничего нет.
19 июня, среда.
Поздно вечером я отбросила в сторону толстый том конституционного права… и выглянула в окно. Хорошо бы выйти пройтись в такую чудную ночь.
Какие это вздорные предрассудки, что опасно ходить одной по Парижу поздно вечером! Раз навсегда освободившись от всех предрассудков, я всюду и во всякий час хожу одна. И теперь, конечно, не стала отказывать себе в исполнении этой фантазии.
Вдруг я вспомнила его адрес – 5 rue Brézin… и мне захотелось непременно пройти по этой улице, мимо дома, где он живет.
Я отыскала по плану Бедекера – на последнем сером листе семнадцатое деление и на нем – rue Brézin. Дорогу нетрудно запомнить: rue Вегthollet, любимое место русских, бульвар Port-Royal, а там прямо по rue Denfert Rochereau, rue avenue d’Orléans – третья справа – и будет rue Brézin.
Было ровно полночь. У нас нет консьержи, – не надо неизбежного «cordon, s’il vous plait!»141 – y каждого из пансионеров есть свой ключ от входной двери.
Я шла по бульвару Port-Royal, с наслаждением вдыхая свежий ночной воздух. Кругом ни души не было.
Я шла быстро. Вот и Бельфорский лев на площади Denfert Rochereau. В темноте ночи его громада вырисовывается как-то особенно внушительно. Я забыла, которая по счету с avenue d’Orléans будет rue Brézin. Кого бы спросить? Полицейских не было; кабачок на углу был ярко освещен, две-три женщины обнимали поздних посетителей.
Я подошла к кассирше.
– S’il vous plait, madame, – où est la rue Brézin?142
Сказала и испугалась откровенно любопытного взгляда, каким уставилась на меня хозяйка. Мне показалось, что она догадалась, зачем я иду… Я смутилась, покраснела, и в голову не пришло, что в такой поздний час «порядочные» женщины не входят в кабаки.
– C’est plus loin, madame… deuxième rue a droite143.
– Merci bien, madame144.
В самом деле – вторая направо – это и была rue Brézin. На какой стороне четные и нечетные номера? направо – 4, 6… значит, налево… вот он, 5, с красной решеткой, небольшой, пятиэтажный. Только в двух-трех окнах виднелся свет; которое из них его окно?
Я прошла улицу до конца. Какой сюрприз! небольшая площадь, усаженная деревьями, и сквер!
Я села на одну из скамеек… Тишина, чудная тишина ночи охватила меня. Кругом – громадный город спал со всеми своими разнообразными горестями и радостями, надеждами и неудачами. А когда люди спят – начинает говорить природа. Деревья, посаженные в каменной мостовой, окруженные железными решетками около корней, – как закованные пленники исполняют днем свою службу: украшают город, дают тень… Звон конок и уличный шум заглушают поэтический шорох их листьев… И казалось, вечером они рассказывают друг другу о том, что видели и слышали за день…
Торжественное спокойствие ночи захватывало и меня.
Сидя неподвижно на скамейке, я слушала тихий шелест листьев и голос ночи, таинственный и странный, и думала – где он теперь?
Когда я возвращалась по улице Brézin, какие-то люди подходили к подъезду его дома. Что, если это он возвращается домой? Что подумает он, если встретит меня здесь? Ведь я не от него узнала адрес, а случайно сама прочла на его карточках… Сердце так и замерло… Но нет, это оказались две дамы и старик.
Этот дом… все, что есть у меня самого дорогого на свете, – все там…
И я уходила домой, должно быть, в том же настроении, с каким бабы-богомолки возвращаются из поклонения святым местам…
Мне самой стало смешно при этой мысли. А ведь верно, хоть и знаю, что надо мной могут смеяться…
Но если бы кто-нибудь
