Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

– Ничего, сестрёнка… Держись… – сказал он, но руки не взял и по голове не погладил.

Валентина в ответ глубоко и горестно вздохнула, улыбнулась жалкой благодарной улыбкой.

– Спасибо, Лёшенька… Ты всей правды не знаешь, и слава Богу!.. А вот если тебе её открыть, сомневаюсь, захочешь ли ты знаться со мной?.. Нет!.. Никогда!.. Правда вся вместе со мной умрёт!.. В могилу унесу!.. – она погрозила кому-то пальцем. – Прости, брат, даже тебе не могу всего рассказать…

– И не надо… Не хочешь, не говори… Я тебя неволить не смею.

Валентина благодарно пожала ему руку.

– Я и без тебя знаю, утешить меня нельзя, но уже одно то, что ты рядом, и не ругаешь, не коришь, не обвиняешь – лучшая награда и помощь.

– О чём ты?!.. – недовольно поморщился Алексей. – Мне ругать тебя не за что. Тем более, винить. Человек сам над собой суд творит, и страшнее этого суда только кара Отца Небесного. А я… Не менее твоего грешен, поверь. Все мы грехами своими, как тенётами опутаны, и хоть тонка паутина, а разорвать – не всякий может.

– Ну, это ты, положим, лукавишь, – усмехнулась Валентина. – Тебе твои грехи на Страшном судилище простятся, потому как в сравнении с моими ничтожны они… – вдруг она вздрогнула, прислушалась. – Будто кто под окнами ходит?.. Слышишь, снег скрипит?..

Алексей встал, подошёл к окну. Сложил ладони "домиком", прижал их вплотную к стеклу, чтобы хоть что-то разглядеть в кромешной тьме.

– Нет никого. Тебе показалось…

– Вот уж не думала, не гадала, что в страхе помирать буду. Словно девчонка сопливая, от каждого шороха вздрагиваю!.. И главное, кого боюсь-то? Собственного сына!.. Признаться совестно!.. Ох!.. Скорее бы уж!..

Савва не выдержал, хмыкнул. То ли надсмехаясь, то ли сочувствую. Старики вздрогнули, обернулись. Увлечённые разговором, они не заметили, что в комнате ещё кто-то есть.

– Ты давно здесь? – встревожилась Валентина Ивановна.

– Не очень, – отозвался тот.

– Вот уж не думала, Савватий, что ты подслушивать любишь.

– Что сделаешь?.. Специальность у меня была такая, – попробовал сострить, но заметив, что старики не очень его шутку оценили, тут же пошёл на попятную. – Да я и не слышал ничего толком… Зашёл, вижу, вы разговариваете, решил про себя: неделикатно беседу прерывать.

– Скажите, Савватий, почему вы мою записку Петру Петровичу не отдали?

– Я же объяснил, – откровенно насмехаясь, тот улыбался во весь рот. – Через прореху провалилась.

– Какую записку? – заволновалась Валентина Ивановна.

– Вот эту, – Савва достал записку из кармана, протянул хозяйке.

Та взяла, стала читать.

– Так вы её прочитали? – спросил Алексей Иванович. Среди прочего он страшно не любил человеческой нечистоплотности и тут же ощутил, как во рту у него появилась брезгливая оскомина.

– А почему нет? – нахально отозвался тот.

– Вам, очевидно, мама в детстве забыла объяснить, что читать чужие письма, неприлично, – не без доли сарказма сказал Алексей Иванович.

– Я мамку свою и не помню вовсе, без неё рос. Сирота я… Так что объяснять мне, что такое хорошо, а что такое плохо, Владимиру Владимировичу пришлось…

– Какому Владимиру Владимировичу? – не понял Богомолов.

– Маяковскому "Крошка сын к отцу пришёл…" Неужто не помните?.. – Савва искренне удивился. – Так вот, про чужие письма папа тот ничего "крошке сыну" не сказал. Откуда ж мне было знать?..

– Савватий, немедленно прекрати! – Валентина Ивановна была явно раздосадована. – Не до смеха теперь.

– А я и не шучу вовсе. Прочитал писульку эту, и подумалось мне: не гоже из-за такой ерунды праздник портить. Тем более, бабушка ещё надвое сказала – вдруг Павел Петрович до нас добраться не сможет…

– Ты это о чём? – строго спросила его хозяйка.

– Так, к слову пришлось. Плохие погодные условия, в связи с этим непредвиденное опоздание транспорта… То, сё… Тротуары скользкие… Мало ли что в нашей жизни случается?.. Вдруг… ненароком…

– То-то!.. Ты говори, да не заговаривайся.

– Я ведь собственно по делу, – в одну секунду Савва из безпардонного нахала превратился в кроткую овечку, – за кофтой Зинаиды Николаевны зашёл: что-то ей зябко стало. Прощение просим, ежели помешал.

Прихватив кофту Зинаиды, он исчез за дверью столовой, где танцы были в самом разгаре.

– Ба, а Павел Петрович – это военный, который у тебя над кроватью в рамочке висит? – донёсся с дивана слабенький голос Матюши.

От неожиданности Валентина Ивановна в очередной раз вздрогнула.

– Ты что?!.. Не спал?..

Матюша блаженно потянулся и, улыбаясь, признался, как в самом сокровенном:

– Сначала было так весело!.. Всё кружилось, летало… И ты, и твоё кресло… а потолок даже падал на меня и я… Проваливался куда-то… в самую глубину… А диван, знаешь, то поднимался… высоко-высоко!.. То вдруг падал, жутко низко… Так, что дух захватывало… Как на качелях… Только жутчее!..

В другое время Валентина Ивановна в подобной ситуации вышла бы из себя и учинила предполагаемому "змею-искусителю" ребёнка самый настоящий разгром, но сейчас мысли её были заняты другим, и она только горестно вздохнула:

– Несчастный ребёнок!..

– И ничего подобного!.. – тут же возразил Матюша. – Я самый из вас счастливый!.. Всё сам могу!.. Я не ребёнок!.. И это я сам напился!.. По собственному желанию… А сейчас погоди, ба… Я опять полетаю…

И, блаженно улыбаясь, Матюша закрыл глаза.

Из столовой в гостиную влетела возбуждённая, раскрасневшаяся Капа. Уже давно замечено, когда дело касается любви, женщины необыкновенно хорошеют. В глазах появляется загадочный блеск, щёки окрашиваются прелестным румянцем, алые губки приоткрываются, учащённое дыхание заставляет волноваться грудь, и вся она изнутри светится каким-то удивительным светом. Капитолина в это мгновение была прекрасна!..

– Баба Валя!.. Знаете, что мне Костик только-только сказал? "Вступай, – говорит, – Капитолина в комсомол, и через три дня мы поженимся…" Нет!.. Вы представляете?!..

– Ну, а ты что?..

Капитолина зарделась ещё сильнее.

– Смущаюсь я… Какой девушке замуж не хочется?.. Но… Ведь не люблю я его совсем. Ну, даже ни капельки… И потом "комсомол"!.. – она брезгливо пожала плечами. – И не знаю даже, на что решиться?!..

Баба Валя поморщилась:

– Никогда не верь пьяным мужикам!.. У них язык с умом не в ладу. Такого наговорят, хрен с редькой слаще мёда покажется!.. А на деле – болтовня одна. Утром заставь его повторить, в чём давеча клялся, вспомнить не сможет. Так что поберегись!..

– И я думаю, – Капитолина к происшедшему отнеслась очень серьёзно. – Но с другой стороны… Он "честное комсомольское" дал!.. И, знаете, так серьёзно, "со значением" убеждал: "Вступай, мол!..". Только как вступать, когда любви нет?.. А если и есть, то так – самую чуточку?.. Вот и не могу решиться: вступать или не вступать?.. Вот в чём вопрос.

На Красной площади фанфары пропели «Слушайте все!».

Матюша стоял на трибуне мавзолея, а рядом с ним – люди в чёрных костюмах с бокалами шампанского в руках. Он никого из них не знал, но это было совсем неважно, потому что внизу, прямо под трибуной сидел на колченогой табуретке самый дорогой для него человек на этой земле – папа. Это для него Матвей устроил этот праздник!.. Он был очень торжествен и серьёзен, и лишь одного Матюша не мог понять: почему папа не надел своего парадного костюма с орденами и медалями. Длинная белая рубашка, очень похожая на Матюшину ночнушку, свисала с папиных плеч почти до самой земли и руки за спиной у него были связаны белой верёвкой, на которой Капа сушила бельё во дворе… И ещё!.. Какие у папы грустные, страдальческие глаза!.. Почему?!..

– Парад!.. Равняйсь!.. Смирно!.. Для встречи справа и слева… на караул!..

Грянул духовой оркестр, и по брусчатке Красной площади перед трибуной мавзолея, чеканя строевой шаг, прошёл тот самый военный, который висел над бабушкиной кроватью в рамочке.

– Здравствуйте, товарищ!.. – что есть силы попытался крикнуть Матюша, но слабый шёпот тихо выполз изо рта у него. Как ему было стыдно!..

Военный громко засмеялся, так что гулкое эхо прокатилось по пустынной площади, а люди в чёрном подняли вверх бокалы и дружным хором ответили.

– Здравия желаем, товарищ Главный Герой Советского Союза!..

– Поздравляю вас с днём рождения моего папы!..

– Ура!.. Ура!.. Ура!.. – троекратно гаркнули они и залпом осушили свои бокалы.

Военный остановился перед трибуной и грозно спросил у папы:

– Ты когда успел так набраться?!..

Папа в ответ что-то пробормотал, но что Матюша не услышал.

– Смотри у меня!.. В следующий раз вылетишь из приличной компании, как пробка из бутылки! – и погрозил папе палцем.

Сердце Матюши разрывалось от жалости и любви!

– Папа!.. – закричал он. – Не бойся!.. Я с тобой!..

Но опять крик у него вышел какой-то жалкий… Безпомощный…

Пустые бокалы полетели на мостовую. Те с хрустальным зонном разлетелись на мелкие кусочки, а люди в чёрном загалдели, как стая потревоженного воронья.