День помощи - Андрей Завадский

– Но что же конкретно, господин президент, я должен сказать нашим европейским партнерам? – едва сдерживаясь, с нажимом произнес госсекретарь. – Здесь все на грани паники, а проклятая пресса только нагнетает ажиотаж. Мы должны обозначить свою позицию. Я не психоаналитик, чтобы просто успокаивать партнеров, у меня другая профессия, сэр.

– Пусть европейцы в любом случае соблюдают нейтралитет, – подумав, предложил Джозеф Мердок, повторив: – Мы решим проблему в самое ближайшее время, так может и передать нашим партнерам, а от них требуется только одно – держаться в стороне, что бы ни произошло. Пусть пока никто не предпринимает никаких радикальных действий. Нужно избежать паники, успокоить общественность, изыскать резервы для обеспечения бесперебойной работы промышленных предприятий. Вот этим пускай европейцы и занимаются, на решение этих проблем направят все силы и ресурсы. И вы сосредоточьте все усилия, Энтони, чтобы добиться этой цели.

– При всем уважении, сэр, – язвительно произнес в ответ Энтони Флипс, – только это я и могу сказать встречаясь с европейскими лидерами. Но, черт возьми, они нуждаются в чем-то большем, да и я не попугай, что твердить эту ерунду снова и снова. Если вы приняли какое-то решение, господин президент, то все же обрисуйте мне свой замысел хотя бы в общих чертах. Так мне будет проще разговаривать с партнерами, и им мои слова покажутся чуть более убедительными.

– Мы решаем проблему, – сухо вымолвил Джозеф Мердок, раздраженный настойчивостью главы Госдепартамента. – И как только у нас возникнет некий план, Энтони, вы будете первым, кто узнает все детали, – словно в утешение, пообещал он. – Пока сделайте все, чтобы в Европе сохранялся существующий порядок. Большего я от вас не требую.

Главе госдепартамента США оставалось только гадать, какими методами решит возникший кризис его президент. И, помня о том, к кому прислушивался Джозеф Мердок все последние недели, Флипс почему-то чувствовал тревогу. Он не верил, что такие маньяки, как Натан Бейл, могли посоветовать президенту пойти на компромисс.

Под крылом самолета проплывала Европа, сытая, мирная, города которой были освещены миллионами огней, огней, горящих благодаря русскому газу. Пока топлива хватало, работали на полную мощность заводы, и в домах простых обывателей было тепло и светло. Но вскоре все могло измениться, и тогда, это Энтони Флипс понимал получше многих, немцы, французы, итальянцы, прочие, кто стал жертвами вымогательства Москвы, окажутся перед выбором – согласиться на все, лишь бы сохранить свой достаток, или следовать путем силы за своим заокеанским союзником.

Энтони Флипс искренне желал, чтобы его страна стала лидером, объединившим весь мир, но сейчас он также был готов сделать все, чтобы европейцам просто не пришлось выбирать одно из двух зол. Вот только события уже не зависели от воли и усилий даже такого влиятельного человека, каким всегда был глава Госдепартамента Соединенных Штатов.

Глава 2

Месть из могилы

Московская область, Россия

16-17 мая

Узкий коридор, скудно освещенный тусклыми лампочками, болтавшимися высоко под потолком, казалось, мог тянуться бесконечно, как будто замкнувшись в кольцо. Однако всему в этом мире рано или поздно приходит конец, и вот двое, размеренно шагавшие мимо множества тяжелых стальных дверей, снабженных внешними запорами и окошками-"волчками", достигли цели.

– Стоять! Лицом к стене! – рослый парень в камуфляже для доходчивости своих слов слегка подтолкнул в спину человека в хорошем костюме, стараясь, в прочем, не выходить за рамки приличий. Одно то, что этот арестант разгуливал по следственному изолятору не в привычной робе, знающему человеку могло сказать о многом, а сержант, не первый год служивший в конвое, считал себя достаточно опытным… и осторожным.

Гоги Берквадзе послушно отвернулся к серой каменной стене, носившей следы зеленой краски, ожидая, пока конвойный распахнет тяжелую дверь, такую же, как множество других, мимо которых они только что прошли. Стиснув зубы, арестант заставил себя молча стерпеть ощутимый толчок в спину, сделав в памяти зарубку – этот громила-"цербер" явно забыл, кто перед ним. Что ж, если парень еще раз позволит себе грубость, стоит намекнуть на невежество одного из сотрудников начальнику СИЗО, регулярно навещавшему особенного заключенного. А можно будет разделаться с недоумком и иными способами.

– Проходим! – сержант снова подтолкнул Берквадзе в спину, отступив при этом чуть в сторону.

Всю дорогу от камеры до камеры Гоги кожей ощущал кровожадный взгляд надзирателя. Громила в камуфляже, казалось, только и ждал, чтобы арестант дал хотя бы намек на неподчинение. Но опальный олигарх, заботившийся о своем здоровье, все же не дал конвоиру повода продемонстрировать свои навыки рукопашного боя.

Наверное, надзиратели пытались таким образом самоутвердиться, демонстрируя свое превосходство над еще несколько недель назад всесильным бизнесменом, теперь как будто находившимся целиком в их власти, этих здоровяков, готовых пустить в ход резиновые дубинки по любому поводу, как, в прочем, и при отсутствии такового. Они, эти ничтожные пешки, да еще те, кто затаился за стенами древнего кремля, искренне веря, что правит этой страной, могли позволить себе с презрением относиться к будто бы побежденному врагу, и те и другие – по глупости и самонадеянности. Все прочие, находившиеся между ними, и сейчас не забывали, с кем имеют дело, все, и следователи, и сам начальник следственного изолятора.

– У вас полчаса, – напомнил напоследок сержант.

Гоги Берквадзе сделал шаг через порог, и тяжелая дверь с лязгом захлопнулась за его спиной. Помещение для свиданий не могло похвастаться роскошью, мало отличаясь от обыкновенных камер. Та же казенная мебель, прикрученная к полу, тусклое освещение и забранное металлической решеткой окно, да еще пепельница на пустом столе.

Сейчас пепельница была почти переполнена – посетитель, явившийся в следственный изолятор ФСБ, хотя и ждал заключенного от силы полчаса, выкурил, наверное полпачки сигарет чтобы успокоить расшалившиеся нервы.

Услышав лязг запора, ожидавший встречи с Берквадзе человек повернул голову, а затем, увидев на пороге довольно мрачного помещения самого Гоги, вскочил, бросившись к нему и крепко сжав протянутую ладонь.

– Гоги, дорогой, здравствуй!

Виктор Кваснов долго тряс руку своего шефа и товарища, словно увидел самого дорогого человека, с которым расстался много лет назад.

– Ну, что, Витя, как идут наши дела? – Берквадзе прошел к столу, тяжело опустившись на неудобный стул, и помахав перед собой широченной ладонью, раздраженно проворчав: – Сколько можно курить? Здесь же дышать нечем!

– А нас случайно, не пишут? – вместо ответа поинтересовался Кваснов, имея в ввиду возможную прослушку. – Здесь же наверняка полно "жучков".

Виктор старался проявлять осторожность, порой даже излишнюю, но сейчас вполне оправданную. Он не на мгновение не забывал, где находится, и точно так же помнил, в какой ипостаси сейчас пребывает сам Береквадзе.

– Конечно, полно, – осклабился Гоги. – Но для меня сделали исключение, так что говори свободно. Вся аппаратура отключена. – Бывший владелец "Нефтьпрома" презрительно усмехнулся: – Начальник СИЗО – не враг самому себе. В конце концов, президенты приходят и уходят, а мои деньги всегда при мне. А ты же сам понимаешь, у кого деньги – у того и власть. Так то, Витенька!

Серьезный человек везде устроится, не подстраиваясь под мир, но изменяя мир под себя. По крайней мере, Гоги Берквадзе не единожды убеждался в этом на собственном примере, и даже сейчас, в, казалось бы, безвыходной ситуации, оказавшись в тюремной камере, он чувствовал себя вполне комфортно, настолько, насколько комфортно может ощущать себя заключенный, обвиняемый едва ли не в государственной измене.

Конечно, не стоило ожидать снисхождения от суда, несмотря на все заявления о его независимости, прислушивавшегося к приказам из Кремля. Но если президент, министр внутренних дел или тот же глава ФСБ были недосягаемы для Берквадзе, несмотря на оставшиеся связи и деньги – во всяком случае, чтобы достать их, потребовалось бы приложить слишком много усилий – но простые следователи или начальник изолятора оставались вполне уязвимыми, и они это понимали. Так что небольшие житейские радости типа свежей рубашки каждый день, полного холодильника продуктов из лучших московских ресторанов, плазменного телевизора и мобильного телефона казались Берквадзе вполне приемлемыми знаками внимания. Не хватало, пожалуй, только женщин, хотя, при желании, можно было организовать и эту маленькую радость – тюремные "петухи" Гоги точно не соблазняли.

Гоги не считал свое привилегированное положение чем-то особенным, заставив так же думать и местных сотрудников. Во всяком случае, начальник изолятора принял правила игры, и пока еще ни разу не нарушил их. Разве что мордовороты из конвоя порой позволяли себе лишнее, будто пытаясь самоутвердиться, но с ними Гоги запросто мог разобраться, даже не выходя из камеры. Просто пока следовало вести себя тихо и скромно, благо, вскоре все должно было измениться.