День помощи - Андрей Завадский

Гоги не считал свое привилегированное положение чем-то особенным, заставив так же думать и местных сотрудников. Во всяком случае, начальник изолятора принял правила игры, и пока еще ни разу не нарушил их. Разве что мордовороты из конвоя порой позволяли себе лишнее, будто пытаясь самоутвердиться, но с ними Гоги запросто мог разобраться, даже не выходя из камеры. Просто пока следовало вести себя тихо и скромно, благо, вскоре все должно было измениться.

– У нас все готово, Гоги, – сообщил чуть успокоившийся Кваснов, не видевший причин не верить своему шефу. – Народ уже разогрет до предела, скоро закипит. Так что ждать по любому больше нельзя. Устроим такой маскарад, что на всю Европу прогремит. – Виктор хищно оскалился: – Мы еще о себе напомним, Гоги, дружище! Швецов пожалеет, что тронул нас!

– Выродок, – презрительно фыркнул Берквадзе. – Пришел на все готовое, начал командовать, будто сам создавал все это. Да он хоть представляет, каково это, основать собственную фирму? Думает, он один успел пороху понюхать? Я не меньше этого полкана под пули ходил, пока с "братвой" всякие непонятки улаживал! Всяким козлам из налоговой пришлось несколько миллионов сунуть, чтобы успокоились.

Кто сказал, что для мести своим врагам необходима свобода? Конечно, в большинстве случаев так оно и было, но то, что справедливо для обычного "урки", фантазия которого не простирается дальше подброшенной в окно недруга ручной гранаты или выстрела в упор в темной подворотне из ржавого обреза, отменялось для действительно влиятельных и сильных людей. И Гоги Берквадзе был одним из самых влиятельных, а потому его месть не могли остановить ни тюремные стены, ни злая охрана, ни даже приговор суда.

– Ну, скажи, почему у нас в России всегда так – стоит кому-то приподняться, сразу появляется целая стая шакалов, считающих, что ты им должен по жизни? – с грустью вздохнул Берквадзе, вдруг вновь яростно зарычав: – Чертов "сапог"! Ладно, Витя, действуй, – приказал так же внезапно остывший "зека", радостно ухмыляясь. – Пора показать, что мы еще живы. Я все равно не сдамся!

Берквадзе был сыном своего народа, горячим, порывистым, но, когда надо, он мог становиться и другим – холодным, терпеливым, нечеловечески расчетливым. Оказавшись в следственном изоляторе со статьей, по которой не стоило надеяться на амнистию или досрочное освобождение, он смог унять южную кровь, затаившись. На то, чтобы сплести сеть, в которую должен был угодить, ни много, ни мало, глава государства со своими соратниками, ушло немало времени. И то без помощи бывших своих коллег, не оставивших Гоги не то из уважения, не то из страха – он мог достать кого угодно и где угодно, и это было известно каждому – едва ли что-то могло бы получиться.

И все же терпение принесло свои результаты. Теперь Виктору Кваснову, чтобы породить лавину, оставалось сделать только один телефонный звонок. И он, едва только покинув следственный изолятор, вытащил из кармана плоскую коробочку мобильного телефона.

– Семен, – Виктор разговаривал на ходу, шагая к припаркованному напротив ворот СИЗО "Мерседесу", возле которого переминались, озираясь по сторонам, крепыши из личной охраны. – Семен, пора начинать. Как там остановка? Что, кипят? Вот и славно, – рассмеялся бывший главный аналитик "Нефтьпрома". – Значит, момент самый подходящий. Все, даю зеленый свет!

Кваснов забрался в салон роскошной иномарки, и телохранитель захлопнул дверцу, рысью кинувшись к громадному внедорожнику "Нисан". Водитель, ожидавший своего хозяина, обернулся, почтительно спросив:

– Виктор Антонович, куда едем?

– Давай в Раменское, Петя, – решил, коварно усмехнувшись, Кваснов. – Там сегодня должно быть интересно. И еще, настрой-ка радио на милицейскую волну. Думаю, самые свежие новости мы услышим как раз на этом канале.

"Мерседес" мягко снялся с места, вливаясь в поток машин, стальной змеем протянувшийся по улицам столицы. Кваснов не приказал включить "сирену", хотя мог бы сделать это, добравшись до цели в считанные минуты. Но сейчас ему некуда было спешить. Наоборот, Виктор не считал нужным вообще появляться на месте событий, привлекая к своей персоне лишнее внимание, но все же любопытство пересилило.

Стройка на окраине российской столицы замерла несколько недель назад, с того самого дня, когда вывеска "Нефтьпрома" но воротах сменилась на бело-сине-красную эмблему "Росэнергии". Когда здесь только закладывали фундамент нового нефтеперерабатывающего завода, это место посетили первые лица государства, в том числе глава правительства и мэр Москвы, а в прессе несколько дней царил ажиотаж. Еще бы, предприятие, оснащенное по последнему слову техники, полностью автоматизированное, отвечающее всем требованиям экологического законодательства, ужесточавшегося с каждым годом, и уже ставшего причиной закрытия многих заводов и фабрик в самых разных уголках страны. В прочем, оживление здесь царило недолго, и уже полгода назад все работы остановились. А теперь на стройплощадке опять кипели страсти, вот только они не имели ничего общего со строительством.

– Всем нам хана, мужики, – вещал взобравшийся на бульдозер, чтобы его мог видеть каждый из собравшихся, человек в спецовке и оранжевой пластиковой каске. Сейчас работяга, немолодой, грузный, яростно топорщивший пышные усы, здорово напоминал почившего в бозе вождя мирового пролетариата, причем не только повадками, но и речами. – Стройку закрывают, а нас всех – погнанной метлой под зад! Этот участок "Росэнергия" уже продала какому-то частнику под автостоянку! Не нужны мы больше, мужики, так то!

Толпа, сотни полторы крепких мужчин разных возрастов, одетых в такие же рабочие спецовки и, в большинстве своем, носившие еще и защитные каски, отозвалась разъяренным гулом, над головами взметнулись сжатые кулаки.

– А долги? – растерянно спросил один из трудяг, стоявший в первом ряду. – Нам зарплату четвертый месяц не могут полностью выдать. Мне, вот, пятьдесят "кусков" должны, а кое-кому и все сто. Что ж теперь, все спишут?

– Хозяин у нас теперь другой, – оратор указал на украшавшую неоштукатуренную стену ближайшего корпуса эмблему: – О, "Росэнергия", мля! А они по чужим долгам отвечать не подписывались. А Берквадзе, тот вообще на нарах парится, и точно платить нам не станет. Так что не светит нам ничего, мужики, точно говорю!

– Почем знаешь, Максимыч? – крикнул кто-то из первых рядов. – Может, брешут? Зачем им нас выгонять?

Словам прораба, человека уважаемого, к тому же, больше прочих общавшегося с начальством, здесь привыкли верить. И все же не каждый мог принять, как данное, весть о грядущем увольнении. И многие, впервые узнав об этом по слухам и туманным намекам, в пали в отчаяние. Но нашлись и те, кого, напротив, охватила дикая злоба, жажда боя, передавшаяся и большинству их товарищей, теперь подбадривавших друг друга революционными лозунгами. Иного им, собственно, и не оставалось.

– А зачем им тебя держать, Павло? – с сарказмом отозвался оратор, отыскав в толпе взглядом того, кто задал полный надежды вопрос. – Нефть кремлевские шишки лучше на Запад толкнут, и бензин там же купят, из нашей, мать их, нефти, и за наши же денежки. А здесь им нефтеперегонные заводы и на хрен не нужны, а, значит, и мы с тобой тоже не нужны. Была бы вышка буровая в тундре, да труба, чтоб до самой границы, и "бабки" им так в карман и потекут. Короче, все, братва, баста! – Максимыч резко рубанул воздух мозолистой ладонью: – Поменялся хозяин, так что всем нам теперь точно трындец!

Толпа заревела, выплескивая в этом крике всю свою злобу, все разочарование. Обычные трудяги, они вдруг оставались без средств к существованию, в один миг лишившись работы, а это означало, что придется голодать их женам и детям, надеявшимся на своих кормильцев.

– Я сам все слышал, – продолжал Максимыч, надсаживая голос, чтобы перекрыть стоявший над стройплощадкой гул. – Вчера сюда "шишки" из "Росэнергии" приезжали, ходили, по сторонам смотрели, а потом так и сказали, мол объект нерентабельный, в строй не введен, а рабочим зарплату платить приходится. Ну, побазарили они меж собой, а потом один, самый главный, и говорит, что, дескать, надо в таком случае все работы свернуть, а заодно и сокращение штатов провести, чтобы расходы уменьшить. Вроде как они сейчас и так в убыток работают.

– А то, – гневно воскликнул громадный, точно скала, бородач, на могучей груди которого брезентовая роба едва не лопалась по швам. – Буржуям задницы лижут, нефть по дешевке продают, чтобы выслужиться, так если еще и нас содержать, оно понятно, никаких денег не хватит. Педерасты галстучные, мать их!

За спинами собравшихся на стихийный митинг строителей распахнулись ворота, и на площадку втянулся небольшой – всего две машины – кортеж, остановившийся чуть поодаль. Группа хорошо одетых мужчин с кейсами и кожаными папками подмышкой, выбравшись из обтекаемого приземистого "Мерседеса" и угловатого фордовского внедорожника, в нерешительности замерла, наблюдая за кипящими страстями. Однако давно уже позабывшие о работе люди, изрядно напуганные и разозленный нерадостными новостями, пока не замечали пришельцев, вокруг которых уже сомкнулось жиденькое кольцо из местной охраны.