Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлинский насмешник

– Дорогой, ты слишком сильно давишь, мне нестерпимо больно. Как тебе пришло в голову такое? Умоляю тебя, что бы ни было, кончай скорее.

Однако Симэнь не слушал, а, держа ее за ноги, продолжал вставлять и вынимать. При этом он гаркнул:

– Пань Пятая, маленькая потаскушка, любишь напрасно поднимать шум! Вопишь: «дорогой», а лучше кричала бы: «дорогой, спускай молофью!».

У Цзиньлянь, находившейся внизу, затуманились подобные звездам глаза; стих ее, как у иволги, щебет; одеревенела гибкая, как ива, талия; ароматное тело будто распалось, с уст срывались только любовные, нежные слова. Однако все это трудно описать. Прошло довольно много времени, и Симэнь, ощутив грядущее семяизвержение, обеими руками задрал ее ноги и с такой силой стал заправлять ей, что звуки от шлепков по ногам слышались непрерывно, а стоны лежавшей внизу жены сливались в одно громогласье, от которого она не могла удержаться. Когда наступил последний миг, Симэнь хлопнул жену по заду, погрузил свой черенок по самый корень и достиг последней глубины, что ни с чем нельзя было сравнить. Симэнь радостно почувствовал это, и из него ручьем потекло. Цзиньлянь, получившая семя, тесно прижалась к мужу, и два тела долго лежали в таком положении. Когда веник был вынут, они увидели, что его рукоять окрашена чем-то багряно-красным, а из лягушачьего рта капает слюна. Жена платком вытерла ее, после чего они улеглись спать.

На другой день утром, когда Симэнь вернулся из управы, от управляющего Аня и смотрителя Хуана прибыли посыльные с приглашениями на пир, который устраивался двадцать второго в поместье придворного смотрителя Лю. Симэнь отпустил посыльных и пошел завтракать в покои Юэнян. После завтрака у парадной залы ему повстречался цирюльник Чжоу. Парень упал на колени и, отвесив земной поклон, стал в сторону.

– Вот и хорошо, что пришел! – сказал Симэнь. – А я только хотел за тобой посылать. Волосы надо будет в порядок привести.

Они прошли через Зимородковый павильон в крытую галерею, где Симэнь разместился в летнем кресле, снял головную повязку и обнажил голову. Сзади него за столиком расположился цирюльник. Он вынул расчески с гребнями и принялся расчесывать Симэню волосы, удаляя при этом перхоть и грязь, а также и пробивающиеся седые волосы.

– Вам, сударь, – обратился он к хозяину, встав на колени в ожидании вознаграждения, – предстоят в этом году большие перемены. Судя по вашим волосам, вас ожидает взлет.

Симэнь очень обрадовался и велел цирюльнику прочистить уши и помассировать тело. Чжоу вооружился своими инструментами и начал массировать и разминать все тело, сообщая членам бодрость и силу. Симэнь наградил Чжоу пятью цянями серебра и велел накормить.

– Потом с сыном займешься, – сказал он, а сам, расположившись на мраморном ложе, тотчас же заснул.

Откланялась золовка Ян. Стали собираться домой монахини Ван и Сюэ. Юэнян положила им в коробки всяких лакомств, сладостей и чаю, дала каждой по пять цяней серебра, а послушницам – два куска холста и проводила их за ворота.

– Не забудьте, в день жэнь-цзы[762] примите, – наказывала мать Сюэ. – Будет счастье, поверьте мне.

– В восьмой луне мой день рождения, мать наставница, – говорила Юэнян. – Обязательно приходите. Ждать буду.

Мать Сюэ поблагодарила ее поклоном и сложенными на груди руками.

– Мы и так побеспокоили вас, бодхисаттва, – отвечала она. – Приду, непременно приду.

Монахини отбыли. Их провожали все женщины. Юэнян с женой У Старшего вернулась к себе в дальние покои, а Юйлоу, Цзиньлянь, Пинъэр, их падчерица и Гуйцзе с Гуаньгэ на руках пошли гулять в сад. На Гуйцзе была серебристо-белая шелковая кофта, бледно-желтая с бахромою юбка и ярко-красные туфельки. Прическу ее украшали серебряная сетка, отделанная бирюзою и узорами в виде облаков, золотые шпильки и аметистовые серьги.

– Гуйцзе, давай я возьму малыша, – сказала Пинъэр.

– Ничего, матушка, мне хочется Гуаньгэ поносить, – отвечала певица.

– Гуйцзе, а ты батюшкин новый кабинет видала? – спросила Юйлоу.

Цзиньлянь приблизилась к пышному кусту алых роз, сорвала два цветка и приколола к волосам Гуйцзе. Они вошли в сосновую аллею и приблизились к Зимородковому павильону. Там стояла кровать с пологом, ширмы и столики. Кругом висели картины, музыкальные инструменты, лежали шашки. Кабинет был убран с большим вкусом. Ложе украшал шелковый полог на серебряном крючке. Прохладная бамбуковая циновка покрывала коралловое изголовье, положив голову на которое, крепко спал Симэнь. Рядом из золотой курильницы струился аромат «слюна дракона». На окнах были отдернуты занавески, и солнечные лучи проникали в кабинет сквозь листья банана. Цзиньлянь вертела в руках коробку благовоний, а Юйлоу и Пинъэр уселись в кресла. Симэнь повернулся и открыл глаза.

– А вы что тут делаете? – спросил он.

– Гуйцзе твой кабинет поглядеть захотелось, – сказала Цзиньлянь, вот мы ее и привели.

Симэнь принялся играть с Гуаньгэ, которого держала Гуйцзе.

– Дядя Ин пришел, – сказал появившийся на пороге Хуатун.

Женщины поспешили уйти в покои Пинъэр. Ин Боцзюэ повстречался в сосновой аллее с Гуйцзе, на руках у которой сидел Гуаньгэ.

– А, Гуйцзе! – протянул он. – И ты здесь? Давно пришла? – не без ехидства спросил он.

– Хватит! – оборвала его певица, не останавливаясь. – Какое твое дело, Попрошайка? Чего выпытываешь?

– Ах ты, потаскушка эдакая! – не унимался Ин Боцзюэ. – Не мое, говоришь, дело, да? А ну, поцелуй меня.

Он обнял Гуйцзе и хотел было поцеловать, но она отстранила его рукой.

– Вот разбойник надоедный! – заругалась она. – Лезет с ножом к горлу. Боюсь ребенка испугать, а то дала б тебе веером.

Вышел Симэнь. Заметив Ин Боцзюэ, он отвел Гуйцзе в сторону.

– Сукин сын! – крикнул он. – Гляди, ребенка не испугай! – Симэнь кликнул Шутуна. – Отнеси младенца к матери.

Шутун взял Гуаньгэ. Кормилица Жуи ждала его у поворота сосновой аллеи.

Боцзюэ между тем стоял рядом с Гуйцзе.

– Ну, как твои дела? – спросил он.

– Батюшке надо спасибо говорить, сжалился. Лайбао в столицу отправил.

– Ну и хорошо! Значит, можешь быть спокойна.

Гуйцзе пошла.

– Поди-ка сюда, потаскушка! – задержал ее Боцзюэ. – Поди, я тебе что скажу.

– Потом скажешь! – она направилась к Пинъэр.

Ин Боцзюэ и Симэнь обменялись приветствиями и сели на веранде.

– Вчера, когда я был на пиру у Ся Лунси, – начал Симэнь, – цензор Сун прислал мне подарки. Между прочим, и свиную тушу, совсем свежую. Я уж сегодня велел повару разделать, а то испортится. Голова с перцем и специями будет, так что не уходи. Надо будет и Се Цзычуня позвать. В двойную шестерку сыграем и полакомимся. – Симэнь кликнул Циньтуна: – Ступай дядю Се пригласи. Дядя Ин, скажи, уже пришел.

– Слушаюсь! – ответил Циньтун и ушел.

– Ну как? – спросил Боцзюэ. – Вернул Сюй серебро?

– Ох уж этот негодяй, собачья кость! – заругался Симэнь. – Вот только что двести пятьдесят лянов вернул. Скажи им, пусть послезавтра приходят.

– Ну и прекрасно! – воскликнул Боцзюэ. – Мне кажется, брат, они тебе сегодня подарки принесут.

– Ну к чему им тратиться? – возразил Симэнь. – Да! Ну, а как Сунь и Рябой Чжу?

– Как их у Гуйцзе забрали, они ночь в уездной тюрьме пробыли, – рассказывал Боцзюэ, – а на другой день их заковали в одну цепь и препроводили в столицу. А оттуда, известно, так просто не выпустят. Ну скажи! Целыми днями пили-ели да гуляли, и на тебе! Такую пилюлю проглотить, а?! Достанется им теперь. В такую-то жару да в цепях, в кармане ни гроша – И за что?

– Чудной ты, сукин сын! – засмеялся Симэнь. – Если каторги испугались, не надо было бы им с лоботрясом Ваном шататься. Чего искали, то и нашли!

– А ты прав, брат, – поддержал его тут же Боцзюэ. – Будь яйцо целое, никакая муха не залезет, это верно. Почему они со мной, скажем, или с Се Цзычунем не дружили, а? Свояк свояка видит издалека, вся муть на дно оседает.

Появился Се Сида и после приветствий уселся, усиленно обмахиваясь веером.

– Что это ты весь в поту? – спросил Симэнь.

– И не говори, брат! – воскликнул Се. – Даже к тебе опоздал. То меня дома не было, а только я из ворот, как ее принесло. Ни с того ни с сего наскочила, из себя вывела.

– Это ты о ком же, брат? – спросил Боцзюэ.

– Да о старой Сунь, – объяснял Се. – Как же, с раннего утра пожаловала. Из-за тебя, говорит, моего мужа угнали. И откуда она это взяла, глупая баба? Твой же старик целыми днями гуляет, пьет да ест, деньгами швыряет, говорю. Что, спрашиваю, ты с того света, что ли, явилась? Ты, говорю, сама с вышибалы зарабатывала. Чего же теперь возмущаешься? Отчитал я ее, ушла. Тут меня слуга твой позвал.

– А я о чем говорю! – вставил Боцзюэ. – Вот взять хотя бы вино. Если оно чистое, так чистое и есть, а муть, так вся на дно оседает. Сколько я их предупреждал! Не доведут, говорю, вас до добра пирушки с этим Ваном. Вот и попали в ловушку. Некого теперь винить!