Либеральный лексикон - Ирина Борисовна Левонтина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но мы видим, что для обоих философов ценность свободы носит по преимуществу отрицательный характер: она ценна не сама по себе, а постольку, поскольку причиняет страдание ее отсутствие, т. е. несвобода.
Об этом же писал и Солженицын спустя более чем восемьдесят лет. Он отмечает, что «у Толстого сложилось убеждения, будто не нужна политическая свобода, а только моральное усовершенствование», поскольку он творил в эпоху, когда почти не было жестких ограничений политической свободы:
Конечно, не нужна свобода тому, у кого она уже есть. Это и мы согласимся: в конце-то концов дело не в политической свободе, да! Не в пустой свободе цель развития человечества. И даже не в удачном политическом устройстве общества, да! Дело, конечно, в нравственных основаниях общества! – но это в конце, а в начале? А – на первом шаге? Ясная Поляна при Толстом была открытым клубом мысли. А оцепили б её в блокаду, как квартиру Ахматовой, когда спрашивали паспорт у каждого посетителя, а прижали бы так, как всех нас при Сталине, когда трое боялись сойтись под одну крышу, – запросил бы тогда и Толстой политической свободы. [Архипелаг ГУЛаг. Т. 3]
При этом мы говорим о несвободе в тех случаях, когда существующие ограничения выходят за рамки того, что мы готовы признать нормативным. Особенно мучительна бывает несвобода, когда она сопряжена не с ограничениями возможности действовать по-своему, делать все, что заблагорассудится, а с принуждением к тем или иным действиям, особенно если эти действия противоречат совести субъекта. Многие ограничения и запреты человек может даже не замечать, если у него не возникло желание совершить запрещенное действие; но, если человек вынужден делать то, чего не хочет, это не может остаться незамеченным. Здесь релевантно другое определение свободы по Жуковскому: «Что есть свобода? Возможность произносить слово “нет” мысленно или вслух». Невозможность сказать «нет» тому, у кого человек находится в подчинении, и есть самое очевидное проявление несвободы.
Высокий ценностный статус слова свобода в русском языке хорошо виден по русской поэзии. Один из самых важных текстов в этом смысле – хрестоматийное пушкинское стихотворение «К Чаадаеву»:
…Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье.
Мы ждем с томленьем упованья
Минуты вольности святой,
Как ждет любовник молодой
Минуты верного свиданья.
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
(1818)
Формулировка Пока свободою горим известна практически каждому носителю русского языка. Менее известно, однако не менее важно выражение Пушкина тайная свобода:
Свободу лишь учася славить,
Стихами жертвуя лишь ей,
Я не рожден царей забавить
Стыдливой музою моей.
[…] Любовь и тайная свобода
Внушали сердцу гимн простой,
И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа.
(1818)
Выражение тайная свобода, понятое в том смысле, что человек может быть внутренне свободен, несмотря на отсутствие внешней свободы, оказалось очень важным. Показательно, что Блок его упоминает в своем знаменитом позднем стихотворении:
Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе!
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе!
(1921)
Пушкинскую линию продолжает и знаменитая формула Иосифа Бродского: «Свобода – / это когда забываешь отчество у тирана». Показательно, что подлинную свободу поэт видит не в том, что тирана нет, а в том, что, даже когда тиран есть, он не властен над внутренним миром человека.
Само слово свобода обладает мощным поэтическим потенциалом. Свобода воспевается во множестве русских стихотворений. Яркий пример – стихотворение Николая Огарева, которое так и называется «Свобода»:
Когда я был отроком тихим и нежным,
Когда я был юношей страшно-мятежным
И в возрасте зрелом, со старостью смежном,
Всю жизнь мне всё снова, и снова, и снова
Звучало одно неизменное слово:
Свобода! Свобода!
Измученный рабством и духом унылый,
Покинул я край мой родимый и милый,
Чтоб было мне можно, насколько есть силы,
С чужбины до самого края родного
Взывать громогласно заветное слово:
Свобода! Свобода!
И вот на чужбине, в тиши полунощной,
Мне издали голос послышался мощный.
Сквозь вьюгу сырую, сквозь мрак беспомощный,
Сквозь все завывания ветра ночного
Мне слышится с родины юное слово:
Свобода! Свобода!
И сердце, так дружное с горьким сомненьем,
Как птица из клетки, простясь с заточеньем,
Взыграло впервые отрадным биеньем,
И как-то торжественно, весело, ново
Звучит теперь с детства знакомое слово:
Свобода! Свобода!
И всё-то мне грезится – снег и равнина,
Знакомое вижу лицо селянина,
Лицо бородатое, мощь исполина,
И он говорит мне, снимая оковы,
Мое неизменное, вечное слово:
Свобода! Свобода!
Но если б грозила беда и невзгода,
И рук для борьбы захотела свобода —
Сейчас полечу на защиту народа!
И если паду я средь битвы суровой,
Скажу, умирая, могучее слово:
Свобода! Свобода!
А если б пришлось умереть на чужбине,
Умру я с надеждой и верою ныне;
Но в миг передсмертный – в спокойной кручине
Не дай мне остынуть без звука святого:
Товарищ, шепни мне последнее слово:
Свобода! Свобода!
(1858)
Здесь интересно, что для автора высокой степенью суггестивности и огромной ценностью обладает само слово свобода. В последние годы это стихотворение обрело новую жизнь и часто поется на оппозиционных митингах (музыка Евгения Голубенко).
Широко известна песня
