Том 3. Стихотворения 1866-1877 - Николай Некрасов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
9
Суди, решай! А ты, мечта больная,Воспрянь и, мир бесстрашно облетая,Мой ум к труду, к покою возврати!Чтоб отдохнуть душою не свободной,Иду к реке — кормилице народной…С младенчества на этом мне путиЗнакомо всё… Знакомой грусти полныЛенивые, медлительные волны…О чем их грусть?… Бывало, каждый деньЯ здесь бродил в раздумьи молчаливомИ слышал я в их ропоте тоскливомТоску и скорбь спопутных деревень…
10
Под берегом, где вечная прохладаОт старых ив, нависших над рекой,Стоит в воде понуренное стадо,Над ним шмелей неутомимый рой.Лишь овцы рвут траву береговую,Как рекруты острижены вплотную.Не весел вид реки и берегов.Свистит кулик, кружится рыболов,Добычу карауля как разбойник;Таинственно снастями шевеля.Проходит барка; виден у руляВысокий крест: на барке есть покойник…
11
Чу! конь заржал. Трава кругом на славу,Но лошадям не весело пришлось,И, позабыв зеленую атаву,Под дым костра, спасающий от ос,Сошлись они, поникли головамиИ машут в такт широкими хвостами.Лишь там, вдали, остался серый конь.Он не бежит проворно на огонь,Хоть и над ним кружится рой докучный,Серко стоит понур и недвижим.Несчастный конь, ненатурально тучный!Ты поражен недугом роковым!
12
Я подошел: алела бугоркамиПо всей спине, усыпанной шмелями,Густая кровь… струилась из ноздрей…Я наблюдал жестокий пир шмелей,А конь дышал всё реже, всё слабей.Как вкопанный стоял он час — и болеИ вдруг упал. Лежит недвижим в поле…Над трупом солнца раскаленный шарДа степь кругом. Вот с вышины спустилсяСтепной орел; над жертвой покружилсяИ царственно уселся на стожар.В досаде я послал ему удар.Спугнул его, но он вернется к ночиИ выклюет ей острым клювом очи…
13
Иду на шелест нивы золотой.Печальные, убогие равнины!Недавние и страшные картины,Стесняя грудь, проходят предо мной.Ужели бог не сжалится над нами,Сожженных нив дождем не оживитИ мельница с недвижными крыламиИ этот год без дела простоит?
14
Ужель опять наградой будет плугуГолодный год?… Чу! женщина поет!Как будто в гроб кладет она подругу.Душа болит, уныние растет.Народ! народ! Мне не дано геройстваСлужить тебе, плохой я гражданин,Но жгучее, святое беспокойствоЗа жребий твой донес я до седин!Люблю тебя, пою твои страданья,Но где герой, кто выведет из тьмыТебя на свет?… На смену колебаньяТвоих судеб чего дождемся мы?…
15
День свечерел. Томим тоскою вялой,То по лесам, то по лугу брожу.Уныние в душе моей усталой,Уныние — куда ни погляжу.Вот дождь пошел и гром готов уж грянутьКосцы бегут проворно под шатры,А я дождем спасаюсь от хандры,Но, видно, мне и нынче не воспрянуть!Упала ночь, зажглись в лугах костры,Иду домой, тоскуя и волнуясь,Пишу стихи и, недовольный, жгу.Мой стих уныл, как ропот на несчастье,Как плеск волны в осеннее ненастье,На северном пустынном берегу…
(5-12 июля 1874)
Путешественник*
В городе волны по улицам бродят,Ловят детей, гувернанток и дам,Люди естественным это находят,Сами они подражают волкам.
В городе волки, и волки на даче.А уж какая их тьма на Руси!Скоро уж там не останется клячи…Ехать в деревню… теперь-то? Merci!
Прусский барон, опоясавши выюБелым жабо в три вершка ширины,Ездит один, изучая Россию,По захолустьям несчастной страны:
«Как у вас хлебушко?» — «Нет ни ковриги!»— «Где у вас скот?» — «От заразы подох!»А заикнулся про школу, про книги —Прочь побежали. «Помилуй нас бог!
Книг нам не надо — неси их к жандарму!В прошлом году у прохожих людейМы их купили по гривне за пару,А натерпелись на тыщу рублей!»
Думает немец: «Уж я не оглох ли?К школе привешен тяжелый замок,Нивы посохли, коровы подохли,Как эти люди заплатят оброк?»
«Что наблюдать? что записывать в книжку?» —В грусти барон сам с собой говорит…Дай ты им гривну да хлеба коврижкуИ наблюдай, немчура, аппетит…
(13 июля 1874)
Отъезжающему*
Даже вполголоса мы не певали,Мы горемыки-певцы!Под берегами мы ведра прождали,Словно лентяи-пловцы.
Старость подходит — недуги да горе!Жизнь бесполезно прошла.Хоть на прощанье в открытое море,В море царящего зла
Прямо и смело направить бы лодку.Сунься-ко!.. Сделаешь шаг,А на втором перервут тебе глотку!Друг моей юности (ныне мой враг)!
Я не дивлюсь, что отчизну любезнуюСчел ты за лучшее кинуть.Жить для нее — надо силу железную,Волю железную — сгинуть.
(23 июля 1874)
Горе старого Наума*
Волжская быль 1Науму паточный заводИ дворик постоялыйДают порядочный доход.Наум — неглупый малый:
Задаром сняв клочок земли,Крестьянину с охотойВ нужде ссужает он рубли,А тот плати работой —
Так обращен нагой пустырьВ картофельное поле…Вблизи — Бабайский монастырь,Село Большие Соли,
Недалеко и Кострома.Наум живет — не тужит,И Волга-матушка самаЕго карману служит.
Питейный дом его стоитНа самом «перекате»;Как лето Волгу обмелитК пустынной этой хате
Тропа знакома бурлакам:Выходит много «чарки»…Здесь ходу нет большим судам;Здесь «паузятся» барки.
Купцы бегут: «Помогу дай!»Наум купцов встречает,Мигнет народу: не плошай!И сам не оплошает…
Кипит работа до утра:Всё весело, довольно.Итак, нет худа без добра!Подумаешь невольно,
Что ты, жалея бедняка,Мелеешь год от года,Благословенная река,Кормилица народа!
2Люблю я краткой той порыСлучайные тревоги,И труд, и песни, и костры.С береговой дороги
Я вижу сотни рук и лиц,Мелькающих красиво,А паруса, что крылья птиц,Колеблются лениво,
А месяц медленно плывет,А Волга чуть лепечет.Чу! резко свистнул пароход;Бежит и искры мечет,
Ущелья темных береговСтогласым эхом полны…Не всё же песням бурлаковВнимают эти волны.
Я слушал жадно иногдаИ тот напев унылый,Но гул довольного трудаМне слышать слаще было.
Увы! я дожил до седин,Но изменился мало.Иных времен, иных картинПровижу я начало
В случайной жизни береговМоей реки любимой:Освобожденный от оков,Народ неутомимый
Созреет, густо заселитПрибрежные пустыни;Наука воды углубит:По гладкой их равнине
Суда-гиганты побегутНесчетною толпою,И будет вечен бодрый трудНад вечною рекою…
3Мечты!.. Я верую в народ,Хоть знаю: эта вераК добру покамест не ведет.Я мог бы для примера
Напомнить лица, имена.Но это будет смело,А смелость в наши времена —Рискованное дело!
Пока над нами не виситНи тучки, солнце блещет, —Толпа трусливого клеймит,Отважным рукоплещет,
Но поднял бурю смелый шаг, —Она же рада шикать,Друзья попрячутся, а врагСпешит беду накликать…
О Русь!... . . . . . . . . . . . . . .
4Науму с лишком пятьдесят,А ни детей, ни женки.Наум был сердцем суховат,Любил одни деньжонки.
Он говорил: «Жениться — взятьОбузу! А „сударки“Еще тошней: и время трать,И деньги на подарки».
Опровергать его речейТогда не приходилось,Хоть, может быть, в груди моейИное сердце билось,
Хотя у нас, как лед и зной,Причины были розны:«Над одинокой головойНе так и тучи грозны;
Пускай лентяи и рабыИдут путем обычным,Я должен быть своей судьбыЦарем единоличным!»
Я думал гордо. Кто не радОставить миру племя?Но я родился невпопад —Лихое было время!
Забыло солнышко светить,Погас и месяц ясный,И трудно было отличитьОт ночи день ненастный.
Гром непрестанно грохотал,И вихорь был ужасен,И человек под ним стоялИспуган и безгласен.
Был краткий миг: заря зажглаРоскошно край лазури,И буря новая пришлаНа смену старой бури.
И новым силам новый бойГотовился… Усталый,Поник я буйной головой.Погибли идеалы,
Ушло и время… Места нетЖеланному союзу.Умру — и мой исчезнет след!Надежда вся на музу!
5Судьба Наума берегла,По милости господнейЧто год — обширнее дела,А сам сытей, дородней.
Он говорил: «Чего ж еще?Хоть плавать я умею,Купаюсь в Волге по плечо,Не лезу я по шею!»
Стреляя серых куликовНа отмели песчаной,Заслышу говор бубенцов,И свист, и топот рьяный,
На кручу выбегу скорей:Знакомая тележка,Нарядны гривы у коней,У седока — усмешка…
Лихая пара! На шлеяхИ бляхи и чешуйки.В личных высоких сапогах,В солидной, синей чуйке,
В московском новом картузе,Сам правя пристяжною,Наум катит во всей красе.Увидит — рад душою!
Кричит: «Довольно вам палить,Пора чайку покушать!..»Наум любил поговорить,А я любил послушать.
Закуску, водку, самоварВносили по порядкуИ Волги драгоценный дар —Янтарную стерлядку.
Наум усердно предлагалРябиновку, вишневку.А расходившись, обивал«Смоленую головку».
«Ну, как делишки?» — «В барыше», —С улыбкой отвечает.Разговорившись по душе,Подробно исчисляет,
Что дало в год ему виноИ сколько от завода.«Накопчено, насолено —Чай, хватит на три года!
Всё лето занято трудом,Хлопот по самый ворот.Придет зима — лежу сурком,Не то поеду в город.
Начальство — други-кумовья,Стряслась беда — поправят,Работы много — свистну я:Соседи не оставят;
Округа вся в горсти моей,Казна — надежней цепи;Уж нет помещичьих крепей,Мои остались крепи.
Судью за денежки куплю,Умилостивлю бога…»(Русак природный — во хмелюОн был хвастлив немного)…
6Полвека прожил так НаумИ не тужил нимало,Работал в нем житейский ум,А сердце мирно спало.
Встречаясь с ним, я вспоминалНевольно дуб красивыйВ моем саду: там сети ткалПаук трудолюбивый.
С утра спускался он не разПо тонкой паутинке,Как по канату водолаз,К какой-нибудь личинке,
То комара подстерегалИ жадно влек в объятья.А пообедав, продолжалОбычные занятья.
И вывел, точно напоказ,Паук мой паутину.Какая ткань! Какой запасНа черную годину!
Там мошек целые стадаНашли себе могилы,Попали бабочки туда —Летуньи пестрокрылы;
Его сосед, другой паук,Качался там, замучен.А мой — отъелся вон из рук!Доволен, гладок, тучен.
То мирно дремлет в уголку,То мухою закусит…Живется славно пауку:Не тужит и не трусит!
С Наумом я давно знаком:Еще как был моложе,Наума с этим паукомЯ сравнивал… И что же?
Уж округлился капитал,В купцы бы надо вскоре,А человек затосковал!Пришло к Науму горе…
7Сидел он поздно у ворот,В расчеты погруженный;Последний свистнул пароходНа Волге полусонной,
И потянулись на покойИ человек, и птица.Зашли к Науму той поройМолодчик да девица:
У Тани русая косаИ голубые очи.У Вани вьются волоса.«Укрой от темной ночи!»
— «А самоварчик надо греть?»— «Пожалуй»… Ни минуткиНе могут гости посидеть:У них и смех, и шутки,
Задеть друг дружку норовятНогой, рукой, плечами,И так глядят… и так шалят,Чуть отвернись, губами!
То вспыхнет личико у ней,То белое, как сливки…Поели гости калачей,Отведали наливки:
«Теперь уснем мы до утра,У вас покой, приволье!»— «А кто вы?» — «Братец и сестра,Идем на богомолье».
Он думал: «Врет! поди сманилКупеческую дочку!Да что мне? лишь бы заплатил!Пускай ночуют ночку».
Он им подушек пару дал:«Уснете на диване».И доброй ночи пожелалИ молодцу и Тане.
В своей каморке на часахПоддернул кверху гириИ утонул в пуховиках…Проснулся: бьет четыре,
Еще темно; во рту горит.Кваску ему желалось,Да квас-то в горнице стоит,Где парочка осталась.
«Жаль не пришло вчера на ум!Да я пройду тихонько,Добуду! (думает Наум)Чай, спят они крепонько,
Не скоро их бы разбудилТеперь и конский топот…»Но только дверь приотворил,Услышал тихий шепот:
«Покурим, Ваня!» — говоритМолодчику девица.И спичка чиркнула — горит…Увидел он их лица:
Красиво Ванино лицо,Красивее у Тани!Рука, согнутая в кольцо,Лежит на шее Вани,
Нагая, полная рука!У Тани грудь открыта,Как жар горит одна щека,Косой другая скрыта.
Еще он видел на лету,Как встретились их очи,И вновь на юную четуСпустился полог ночи.
Назад тихонько он ушел,И с той поры НаумаНе узнают: он вечно зол,Сидит один угрюмо,
Или пойдет бродить окрестИ к ночи лишь вернется,Соленых рыжиков не ест,И чай ему не пьется.
Забыл наливки настоятьДушистой поленикой.Хозяйство стало упадать —Грозит урон великой!
На счетах спутался не раз,Хоть счетчик был отменный…Две пары глаз, блаженных глаз,Горят пред ним бессменно!
«Я сладко пил, я сладко ел, —Он думает уныло, —А кто мне в очи так смотрел?…»И всё ему постыло…
(7-10 августа 1874)
