Год рождения - СОРОК ПЕРВЫЙ (с иллюстрациями) - Анатолий Кузьмичев

В тяжелое положение попал и полк подполковника Якимовича. Северо-восточную окраину Острошицкого Городка, где находились позиции этого полка и его соседа — 603-го стрелкового полка 161-й стрелковой дивизии, немцы непрерывно контратаковали танками и пехотой, обстреливали артиллерийским и минометным огнем, пока было светло — бомбили с воздуха. Сотовцы опять пустили в дело «стеклянную гранату». Артиллеристы и «бутылочники» подбили и подожгли здесь более десяти фашистских танков. Но атаки врага не прекращались, и полк, получив санкцию командира дивизии, вынужден был отойти на линию Чертяж — Усборье и здесь, используя рельеф местности, закрепился на опушке лесного массива — так же, как и полк полковника Шварева, прикрывая выходы к магистрали Минск — Москва. Этот полк, понесший большие потери и растянувший на новом рубеже свои позиции более чем на шесть километров, тоже ничем не мог помочь 331-му. Ничем.

Мысли, терзавшие в эти минуты командира Сотой, были очень невеселыми. Может быть, он просчитался, предложив генералу Ермакову провести это наступление? Что он хотел этим доказать? Отвагу и беззаветное мужество бойцов своей дивизии? Ублажить свое генеральское самолюбие, генеральское тщеславие? Не мог же он, профессиональный военный, не знать, во что обойдется дивизии этот многочасовой бой! Наверно, его подвел неоправданный оптимизм, горячая, почти фанатичная вера в то, что еще день, два, три — и обстановка изменится в пользу Красной Армии. Но действительность перечеркнула мечту — силы противника намного превосходят силы дивизии, немцы обходят ее с флангов, потери очень велики, за спиной никаких резервов… В это не хотелось верить, но, судя по всему, Сотой придется отходить.

Кто-то вошел, негромко постучавши, не дождавшись ответа, застыл у порога, доложил:

— Товарищ генерал, тяжело ранен полковник Бушуев…

— Где он? — стремительно поднялся из-за стола командир дивизии.

— Его привезли на наш медпункт… Просит вас…

Дежурный первым выскочил из землянки, за ним — генерал Руссиянов и старший батальонный комиссар Филяшкин. Все трое побежали в глубину лесочка, к палатке медпункта.

Бушуев лежал на носилках. Электрический свет (работал движок) освещал его серое, неузнаваемое лицо, почерневшие губы, горячечно блестящие, умоляющие глаза:

— Помогите Старкову и Бабию… Товарищ генерал, помогите Старкову и Бабию! Больше ни о чем вас не прошу…

— Я сделаю все, что можно, Иван Владимирович, Все, что можно. Поправляйтесь…

Бушуев устало и виновато улыбнулся:

— Буду стараться…

Его уложили в санитарную машину и лесными дорогами повезли в Уручье.

— Рана смертельная, товарищ генерал, — сказал начальник медпункта, отвечая на молчаливый вопрос командира дивизии. — Сделать ничего нельзя. Абсолютно ничего.

— Как это случилось? — после тяжелого молчания спросил генерал Руссиянов у водителя легкого танка, на котором Бушуева доставили в медпункт штадива.

— Третьим снарядом накрыли, товарищ генерал. — Сержант прижал левую, перевязанную окровавленным бинтом руку к груди. — Мы уже Мочаны проехали, и тут немец нас заметил — дорога-то под наблюдением, и светло еще… Я говорю: «Товарищ полковник, в лесок свернем? Там я тропку знаю, может, пробьемся… Накроет здесь…» А он — свое: «Вперед! Меня бойцы ждут! Я слово дал… А если ты трусишь…» Разве ж это трусость, товарищ генерал? Это осторожность, благоразумие — я ж отвечаю за жизнь командира полка! А он ни в какую: «Вперед!» Поехали — и вот… Пожалуйста… Хоть бы жив остался — крови много потерял, пока я его сюда довез… С одной рукой-то неловко. Спасибо, что хоть ходовая часть в машине уцелела, иначе б крышка… И зачем он только туда поехал!

До самых сумерек восточнее и северо-восточнее деревни Вяча, в седловине между позициями 331-го стрелкового полка и высотой 260,8 шел бой. Оба батальона — и батальон капитана Василия Бабия, и батальон капитана Максима Старкова — спокойно и стойко встретили контратаку противника, несмотря на то, что у стрелковых рот просто не хватило времени, чтобы отрыть окопы полного профиля, по всем инженерным нормам и в соответствии с наставлениями и условиями местности. Красноармейцы, сержанты, командиры, не раз проводившие в этих местах полевые учения, умело использовали каждую складку рельефа, каждый холмик и каждую ложбинку, каждую бомбовую и снарядную воронку. То там, то здесь — в самых неожиданных для противника местах — поднимались против его танков бесстрашные «бутылочники». Первым из бойцов второго батальона поджег вражескую машину комсорг шестой роты красноармеец М. Иванов. На опушке небольшой березовой рощицы, протянувшейся вдоль дороги на Мочаны, заполыхал танк, подожженный старшим политруком И. Мартыновым. По одному танку записали на свой счет капитан В. Бабий и политрук Б. Хуртин. Умело маневрируя огнем и колесами, часто меняя позиции, выходя на прямую наводку, хорошо поддержала стрелков батарея противотанковых орудий. Раненых наводчиков заменили у прицелов командиры огневых взводов Б. Смолинцев и М. Королинский. Один из всего расчета остался в живых у своего орудия наводчик комсомолец В. Попов, легко раненный в ногу. Он подпустил немецкий танк на минимальную дистанцию (фашисты, видимо, подумали, что у этого орудия уже никого нет), двумя точными выстрелами остановил и поджег вражескую бронированную машину. Поредевшие в часы наступления стрелковые роты, в составе которых оставалось много раненых бойцов, залповым огнем из винтовок встречали немецких автоматчиков, связками гранат выводили из строя мотоциклы и бронетранспортеры, поджигали их бутылками с бензином, не раз на отдельных участках в критическую минуту поднимались на врага врукопашную…

Батальоны ждали подкрепления, бойцы поминутно посматривали в пустынное дымное небо — не появится ли наша авиация. Связи с полком по-прежнему не было, и единственное, что оставалось сотовцам, — выполнять, как велит присяга, боевой приказ, не отступать ни на шаг, стоять на своих рубежах до конца, стоять насмерть.

Надежда на помощь рухнула окончательно, когда связной, под жестоким минометным огнем приползший по-пластунски в ячейку комбата из шестой роты (ее командиру было приказано встретить полковника Бушуева), доложил капитану Бабию: командира полка до сих пор нет, немцы прорвались к дороге на Мочаны, перерезали ее большой группой танков и автоматчиков на мотоциклах. А это означало, что оба батальона оказались полностью окруженными.

4

Разрешая командиру Сотой отвести полки дивизии на исходные рубежи, командир 2-го стрелкового корпуса генерал-майор Ермаков был непривычно скуп на слова. Чувствовалось, что настроение у него хуже некуда: видимо, его тоже мучили сомнения относительно целесообразности проведенного дивизией и некоторыми ее соседями наступления. Поэтому разговор был недолгим. Руссиянов сказал: «Есть!» — и положил трубку.

В 355-й к полковнику Швареву командир дивизии послал с приказом одного из командиров штаба, а сам, сев в свою пеструю от разводьев маскировочной окраски «эмку», приказал гнать в полк Якимовича.

Командный пункт командира 85-го стрелкового полка в наступивших сумерках нашли не сразу, а когда нашли, генерал Руссиянов, вышедший из машины навстречу бегущему к ней человеку, не сразу узнал в этом человеке подполковника Якимовича: почерневшее, с ввалившимися щеками лицо, хриплый голос, болезненно потускневшие глаза, пропыленная, в темных потеках пота гимнастерка…

— Надо отходить, Михаил Викторович, — мрачно сказал командир дивизии. — Отводите полк на исходные — там у вас неплохие позиции, будете стоять на них. Шварев тоже отходит по приказу корпуса. Ну а триста тридцать первый… Бушуев тяжело ранен, врачи говорят — до госпиталя не дотянет. А два его батальона там, — он мотнул головой в сторону Острошицкого Городка, — юго-восточнее Вячи… Окружены.

— А если попробовать к ним пробиться?

Генерал с некоторым удивлением искоса взглянул на командира полка:

— Вслепую? Без разведки? У нас связи с ними нет… Мы даже не слышим шума боя. Я все понимаю… Но… Но давайте подождем до утра. Как говорится, утро вечера мудренее. А за вашу готовность помочь — спасибо! Иного я от вас не ждал.

Когда генерал возвращался в урочище Белое болото, слегка моросивший до этого дождь стал сильней. В переднее боковое окошко «эмки» справа, где всегда сидел адъютант Леня Кравченко, врывался сырой прохладный ветер, иногда припахивающий гарью, монотонно урчал мотор машины, никаких звуков снаружи не было слышно, и казалось, вообще нет никакой войны, все тихо и мирно, стоит поздний летний дождливый вечер, лесная влажная тьма клубится в чаще деревьев, обступивших с обеих сторон проселок, — и все хорошо, не надо ни о чем думать и ни о чем заботиться, только вдыхай на здоровье этот прохладный, настоянный на ароматах июньского леса воздух.