Дисбат - Юрий Брайдер

Смертельно перепуганные окуни рванули от них так резво, что едва не угодили в пасть какой-то другой, несоизмеримо более крупной рыбине — та как раз в этот момент проплывала мимо. Веселое это было местечко — прихотливая игра света в хрустальной воде, мелкая веселая живность, сверкавшая вокруг, словно конфетти, и страшные прожорливые пасти, таящиеся среди этого маскарадного великолепия.

— Видал, какие экземплярчики здесь иногда встречаются, — щука мотнула рылом в сторону уже пропавшего из виду чудовища.

— Это тоже чей-то дух-покровитель? — ужаснулся Синяков.

— Не исключено… А как, по-твоему, стал владыкой полумира тот же Тимур или, скажем, Иосиф Виссарионович? Подумаешь, гении всех времен и народов! Недоучки малограмотные. Один хромой, другой сухорукий. Нет, тут чистая магия…

— В каком смысле?

— Это не я придумала… Человек, который умеет приманивать к себе побольше могучих духов-покровителей, у вас называется магом. Все великие люди, начиная от древних царей, в какой-то мере были магами. В вашем понимании, конечно. Отсюда их заслуги и подвиги. Правда, у нас, духов, на этот счет есть совсем другое мнение… А теперь тебе пора трогаться в обратный путь. Главное, не дрейфь. На этот раз я постараюсь помочь тебе. В виде исключения. Но в дальнейшем не очень-то на меня рассчитывай.

Стремительный вихрь закружил Синякова и опять понес по подземной реке, на этот раз уже по ее течению, наперегонки с мириадами воздушных пузырьков, сверкающих, как кружащиеся над пожаром искры.

Вновь оказавшись на скамейке в парке, вернее, воссоединившись с той частью самого себя, которая и не думала покидать срединный мир, Синяков некоторое время еще оставался под воздействием осенившей его магической силы.

Он сразу обнаружил бессознательное тело милиционера и скулившую над ним верную Джеру. У несчастного стража порядка дух-покровитель был маленький и слабый, как мотылек. Сам напуганный до полусмерти, он беспомощно вился где-то поблизости и не мог ничего сделать для своего протеже.

У немецкой овчарки Джеры никаких потусторонних заступников не было — не полагались они ей.

С помощью холодной воды (поблизости оказалась канава) и искусственного дыхания (пришлось-таки облобызаться с милиционером) Синяков кое-как вернул пострадавшего в чувство, а потом проводил до ворот парка, где опомнившийся Леха с помощью неисправной радиостанции пытался вызвать подмогу.

К этому моменту все сверхъестественные способности Синякова развеялись, и все случившееся представлялось ему просто пьяным бредом, пусть и весьма красочным.

Однако иголку со сломанным ушком и пакетик с шаманским зельем он прихватить не забыл…

Глава 5

Сутра пораньше внутренние покои военного суда представляли собой совсем иное зрелище, чем накануне вечером, когда Синяков хотел найти здесь хотя бы намек на справедливость и хотя бы кроху милосердия. (Точно с таким же успехом, наверное, он мог искать логику и целесообразность в устройстве нижнего мира.)

Сутолока начиналась еще в крошечном, по-тюремному скромном вестибюле, откуда на второй этаж вела узкая и крутая железная лестница, больше похожая на трап военного корабля. Понятно почему: аналогичное сооружение находится в иммиграционном бюро города Нью-Йорка — его не могут преодолеть ни старики, ни инвалиды.

О том, чтобы прорваться в кабинет прокурора или судьи, не могло быть и речи — притолоки их дверей подпирали бритыми затылками дюжие ребята из спецназа. Синякову не удалось увидеться даже с адвокатом — то, что происходило у него, напоминало эпизод из печально знаменитого инцидента на Ходынском поле, когда в давке погибло несметное количество народа.

Находиться в коридоре было не менее опасно, чем в ледоход переплывать реку. Хочешь не хочешь, а пришлось искать приют в одном из залов заседаний. Таких здесь оказалось целых три. Тот, что побольше, имел форму пенала, другой в плане выглядел как трапеция, третий вообще оказался треугольным, словно утюг. Все залы были уже битком набиты самой разнообразной публикой, свободными оставались только судейские кресла с высокими резными спинками да клетки, предназначенные для обвиняемых.

Синяков как раз рассуждал, какой из трех залов ему выбрать (само собой, что шанс угадать составлял чуть больше тридцати трех процентов), когда над толпой пронесся истерический возглас:

— Сидоровича будут судить в главном зале! Порядочная часть публики заголосила, проклиная этого самого Сидоровича непотребными словами, и, прихватив свободные стулья, устремилась в пеналообразный зал. Вскоре там установилась относительная тишина, лишь время от времени нарушаемая дружными воплями, вызывавшими у Синякова ассоциации с футбольным матчем. Правда, вместо «На мыло!» и «Шайбу!» кричали в основном «К стенке!». Кем бы ни был этот неизвестный Сидорович, завидовать ему не приходилось.

Теперь, когда шансы Синякова выросли сразу до пятидесяти процентов, он выбрал треугольный зал, импонировавший какой-то долей неофициальности; Государственный герб и портрет Воеводы, в других залах расположенные рядышком на одной стене, здесь взирали друг на друга в упор, словно в предчувствии конфликта.

Как ни странно, он угадал. Почти одновременно, но из разных дверей появились адвокат, молча кивнувший Синякову, и Димка, сопровождаемый многочисленным конвоем. Был он без ремня, зато застегнут на все пуговицы. Уже в клетке с него сняли наручники, которыми эту же клетку и заперли.

Сказать, что Синякову стало не по себе, значит, ничего не сказать. Видеть родного сына в клетке зала заседаний военного суда — зрелище не для слабонервных. Уж лучше терпеть козни злых духов в нижнем мире.

После команды «Встать!» и под аккомпанемент отодвигаемых стульев на свои места прошел состав суда — седой подполковник флегматичного вида и два перепуганных солдатика-заседателя, один из которых был явным монголоидом, а второй столь же явным олигофреном. Сбоку уселась секретарь — вчерашняя школьница, видимо, зарабатывающая здесь право на поступление в юридический институт вне конкурса.

Прокурор был назначен совсем другой, пожиже, в звании капитана. Единственное, что запомнилось Синякову, так это его красные, воспаленные глаза. Можно было подумать, что всю ночь напролет он рыдал над печальной участью тех, кого ему предстояло обвинять.

Но больше всего почему-то Синякова удивляла публика, заполнявшая зал. Он никак не мог взять в толк, что нужно здесь всем этим людям, явно видевшим Димку впервые — древним старухам, бабам колхозного вида с детьми на руках, элегантным, хотя и не накрашенным дамам, подросткам, которым в это время полагалось сидеть за партой, молчаливым работягам, так и не заступившим сегодня на смену. Объединяло их только одно — постное, даже мрачное выражение лиц. Лишь позже до Синякова дошло, что тут собрались не праздные зеваки, стремящиеся убить время, а родственники подсудимых, очередь которых еще не наступила.

Суд между тем начался. Шел он без спешки, но, как говорится, в темпе. Решение человеческой участи было поставлено здесь на поток, как в прифронтовом госпитале — резекция внутренних органов и ампутация членов.

Судья уточнил Димкины анкетные данные и пробубнил обвинительное заключение, из которого следовало, что рядовой Синяков Дмитрий Федорович беспричинно, на почве немотивированной личной неприязни нанес младшему сержанту Хомутову Анатолию Ивановичу телесные повреждения, признанные судебно-медицинской экспертизой как менее тяжкие, не вызвавшие стойкого расстройства здоровья. Все вышеперечисленные обстоятельства подтвержаются материалами дела, показаниями свидетелей и чистосердечным признанием обвиняемого.

— Ничего я не признавал, — негромко, но четко произнес Димка.

Адвокат тут же погрозил ему пальцем, а судья равнодушно сказал:

— Вам будет предоставлено слово, подсудимый.

Приступили к допросу проходящих по делу лиц. Самой драки, как выяснилось, никто не видел — ни командир роты, ни старшина, ни соседи Димки по койке (а конфликт якобы произошел именно возле нее). Удовлетворенный этим обстоятельством адвокат издали подмигнул Синякову.

Сам Хомутов, щуплый, беспокойный паренек, повадками похожий на цыганенка, успевшего поднатореть в попрошайничестве, но еще не успевший как следует освоить карманные кражи, был и сам не рад страстям, разгоревшимся возле его особы: Однако он твердо держался за показания, данные на предварительном следствии. Его служебная характеристика, зачитанная секретарем суда, была самой хвалебной.

Дошла наконец очередь и до Димки. Сидя в своей клетке на низкой лавочке, он не мог видеть отца, а теперь, встав, первым делом отыскал его взглядом. Синяков улыбнулся как можно более беззаботно и на пальцах продемонстрировал рогатый символ победы.

Ответы Димки на вопросы судьи вызвали у адвоката гримасу зубной боли. Видимо, они заранее оговорили их, а теперь подсудимый ломал все договоренности.