Времена меняются - Нэн Эскуит

— Гуляли в саду? Да, там, похоже, миленько.

— Угу, — отозвался Блейк. — Позже мы и с тобой погуляем.

Джефф был менее лоялен, хотя так ничего и не сказал. Сбоку сидела Луиза и, стоило ему открыть рот, вытягивала шею и встревала в разговор. Весь вечер она липла к Джеффу и требовала его внимания. Без конца трещала о том, где они были днем, как будто пытаясь доказать Ровене и остальным, что у них очень много общего.

В конце концов Джефф не выдержал и взорвался:

— Мартышка, ради всего святого, помолчи. Ты не даешь мне и слова вставить!

Луиза покраснела от бешенства. Ровена заметила, что ее щеки и лоб стали бордово-красными, а глаза моментально наполнились слезами. Она долго молча смотрела на обидчика, а потом уставилась в свой стакан.

Ровене стало безумно жаль малышку. Нагоняй от Джеффа — это выше ее сил. Поддавшись порыву, она неосмотрительно тронула Луизу за руку и попыталась успокоить.

— Луиза, не принимай близко к сердцу. Он не хотел тебя обидеть.

— Хоть ты-то не вмешивайся! — резко обернулась к ней Луиза. — Ты и так уже достаточно вмешалась.

Джефф все слышал и, наклонясь к ней, сердито прошептал:

— Ты переходишь все границы. Я серьезно. Маленьких девочек должно быть видно, но не слышно, особенно если они хамят и грубят.

— Джефф, пожалуйста, — вступилась Ровена. — Не надо…

— Нет, надо. Луиза не смеет говорить с тобой подобным тоном. Мартышка, ты поняла?

— Не называй меня мартышкой! — яростно выкрикнула Луиза, соскочила со стула, чуть не опрокинув его, и стрелой помчалась к выходу.

Джефф обалдело смотрел ей вслед:

— Какая муха ее укусила? Я одернул ее по-братски — вела она себя не лучшим образом, — а получается, что я во всем и виноват.

— Может быть, она устала, — вежливо предположила Хелен.

— Просто она чертовски избалована, — пробурчал Джефф.

— А по-моему, — не согласилась Ровена, — Луизу баловали недостаточно. Вот в чем корень зла. Она ужасно неуверена в себе, и, когда ты набрасываешься на нее, Джефф, для нее это равносильно концу света.

— Но она вела себя непростительно. Нагрубила тебе. Я и раньше это замечал, — запротестовал Джефф. — Настало время поставить ее на место.

— Только не тебе, — не унималась Ровена.

— Это почему же? — не понял он. — Обычно она меня слушается.

Ну не могла же она перед всеми — перед Деборой и Роем, сидящими напротив, перед Блейком, который безразлично уставился в пустоту над их головами, перед Хелен и Питером — эти, впрочем, сочувственно улыбались, — перед почти незнакомыми Диком и Марго Эллисонами, с любопытством обывателей взирающими на разыгравшуюся сцену, — не могла же она сказать: «Луиза тебя любит, и, если ты будешь учить ее и одергивать, она еще больше меня возненавидит, потому что ты любишь меня». Естественно, Ровена промолчала, а проблему неожиданно разрешил Питер Рид.

— Послушайте, скоро мне придется вернуться на корабль — через пару часов я заступаю на дежурство. Может быть, Луиза будет рада уйти со мной. Это избавит ее от необходимости возвращаться к вам и чувствовать себя неловко. Я видел, куда она направилась. Пойду подожду ее.

Джефф посмотрел на Ровену, и та кивнула.

— Неплохая идея. Избежим массы неприятных сцен. Питер, тебе действительно не трудно?

— Ни капельки, — как всегда душевно улыбнулся он. — У меня к ней особый подход. Это ее сумочка?

Ровена сняла со спинки стула и протянула ему накидку:

— Это тоже ее.

— Прекрасно. — Питер махнул всем на прощанье. — Увидимся завтра.

Позже, танцуя с Джеффом, Ровена не упустила возможности вставить:

— Больше не говори ничего Луизе. Ты только ее расстраиваешь. Джефф, она же… она же по уши в тебя влюблена.

Джефф, хмурясь, посмотрел на нее:

— Не знаю, что за бес в нее вселился. Проблемный она ребенок, очень проблемный.

— Она растет, — мягко заступилась за нее Ровена.

— Надеюсь… Так вот почему она взбунтовалась, когда я назвал ее мартышкой, — осенило его. — А как же мне ее называть? Ангельское дыхание?

Ровена не удержалась и улыбнулась:

— Думаю, что-нибудь в этом роде. Ни одна девятнадцатилетняя девушка не будет в восторге, если ее постоянно называют мартышкой, особенно при людях.

— Постараюсь запомнить, — пообещал Джефф.

После того как Питер и Луиза ушли, вечер был испорчен. Кроме того, весь следующий день предстояло провести на ногах, поэтому сразу после часа ночи разошлись и остальные.

Утром поднялись ни свет, ни заря. Завтракал каждый кто где хотел, и Луиза, которая не произнесла ни слова и ходила мрачнее тучи, пока девушки одевались, намеренно уселась за стол с тремя незнакомцами. Ровене ничего не оставалось, как найти себе другое место. О событиях вчерашнего вечера она даже не заикнулась. Подсознательно она чувствовала, что истерику Луизы лучше проигнорировать, и тогда она, может быть, все забудет и вернется к прежним, пусть недружеским, но по крайней мере терпимым взаимоотношениям.

Несмотря на то что сэр Чарльз и леди Вудсон уже были в Вальдемозе, они тоже решили отправиться в монастырь, так что все пятеро — Джефф, его родители, Ровена и Луиза — оказались в одной машине. Это был шикарный лимузин, специально взятый напрокат, чтобы поехать на экскурсию.

Вальдемоза находилась всего в десяти милях от Пальма-де-Майорки, но шофер повез их кружным путем, чтобы дать возможность полюбоваться окрестностями города. Поля и сады в это время года стояли мертвыми, опустевшими, только свиньи да козы деловито топтались в поникшей траве. Зато стоило взглянуть на некоторые деревья. Сучковатые, побитые временем, они гнулись к земле, образуя причудливые извилистые фигуры.

Шофер похвастался, что многим из этих олив уже около тысячи лет.

— Как-то мы останавливались в Пальма-де-Майорке весной, — заметил сэр Чарльз. — Роза, ты помнишь? Миндальные деревья были все в цвету, захватывающее зрелище.

— Да, — кивнула леди Вудсон, — было чудесно. Сплошная масса розовых и белых цветов. — Она с сожалением вздохнула. — А сейчас у них жалкий вид.

Монастырь монахов-картезианцев, где некогда останавливались Шопен и Жорж Санд, представлял интерес преимущественно благодаря этим личностям. Состоял он из множества маленьких келий. Поскольку монахам не разрешалось ни видеться, ни разговаривать с другими людьми, каждый имел право на собственную комнату. Шопен и его возлюбленная тоже жили в одной из таких келий. Всем туристам показывали пианино, привезенное из Франции, за которым он якобы сочинял музыку.

Было что-то грустное в этих мрачных, хоть и выкрашенных добела комнатах, и Ровена была рада возможности ускользнуть в сад. Контраст был непередаваемым. После монашеской простоты помещений двор, казалось, утопал в красках и цветах. Огромные кактусообразные растения и колючие груши были окружены экзотической радугой великолепных настурций и георгинов. Всюду на земле лежали золотистые тыквы, а между ними призывно журчал обложенный плиткой маленький ручеек.