Семь утерянных драхм - Станислав Сенькин

Теперь современные государства стараются относиться к вере прохладно, уважая ее историческую роль, но скептически воспринимая ее воспитательную роль. Человек уже не ставит перед собой высоких духовных целей, вытесняя их целями технологическими или политическими. И спустя несколько поколений западные люди, которые, как вы выразились, в качественном отношении лучше нас, начнут деградировать.

На Западе все уверены, что человек изначально хорош и изначально свободен. Так учили их великие просветители — Дидро, Руссо и Вольтер. Нужно, мол, только не мешать человеку самореализовываться — и тогда он сам проявит свою божественность. И до сих пор они на Западе идут по этому пути — слепцы ведут слепых в яму. Они «освобождают» человека, как они думают, от предрассудков прошлого. Они заботятся о правах меньшинств, но забывают о большинстве. Христианство же хранит одну истину о человеке, — его природа сильно подпорчена первородным грехом. Может быть, изначально человек и хорош, но первородный грех исказил человеческую личность от рождения. «Освобождая» человечество, либералы не понимают, что они просто-напросто развращают его. Поэтому, большинство христианских мыслителей считает, что путь, который выбрала западная цивилизация, ведет людей в никуда. Люди считают, что церковь им больше не нужна, что они крепко держатся на ногах и что они очень хорошие и добрые. На самом деле, нужно совсем немного, чтобы человек начал вести себя как животное. Скажем, немцы — культурная нация, всего лишь каких-то пятьдесят лет назад шили из человеческой кожи перчатки и отправляли миллионы людей в топку. Современные мыслители говорят, что общество развивается и усложняется. Это все так. Вот только человек остался таким же, каким и был. Он так же болен страстями, как и раньше. Поэтому рано списывать со счетов религию. Еще неизвестно, к чему приведут эксперименты западных деятелей. У нас, православных, есть мнение, что они могут привести к самой ужасной тирании, которая только была на земле, к царству антихриста. И задача церкви, отделенной сейчас от государства, хранить неповрежденными церковное предание и священные догматы. Сохранить иерархию и таинства. Чтобы, когда придет это страшное время, люди могли зацепиться за церковный корабль и спастись…

…В коридоре послышались шаги. Сюда шел Миша. Он быстро открыл дверь и натянуто улыбнулся:

— Ну, так как?! — обратился он к Инаре. — Где мой чай? — Инара посмотрела на него с легким укором, но я успел заметить, что в её взгляде была настоящая любовь. Её улыбка не могла лгать.

В воздухе повисло неловкое молчание — верный знак, что мне пора было идти домой.

Тем более, что матушка меня уже заждалась. Я ударил руками по коленям:

— Ну что, Миша и Инара, рад был с вами познакомиться. Хоть с Мишей мы и знакомы, я обнаружил в нем совершенно другого человека. Что-то в этом человеке мне нравится, что-то нет, но все равно я рад знакомству и хотел бы его продолжить. Давайте обменяемся номерами мобильных, и вообще давайте дружить семьями.

— Давайте! — Инара радостно согласилась и взяла с холодильника блокнот с карандашом. Я продиктовал свой адрес, адрес храма, где служил, забил в телефон номер сотового Михаила.

Михаил выразил желание проводить меня. Когда мы вышли из подъезда, он вдруг изъявил желание поехать на Пресню вместе со мной:

— Посмотрю хоть на двор, где когда-то жил. Лет десять уже не был там. — Объяснил он. Глядя на мою недоумевающее лицо, он уточнил. — На самом деле я хотел бы поговорить с тобой. Инаре я сейчас позвоню, чтобы ждала меня позже, а я тебе расскажу свою историю до конца.

— Ладно, хорошо. — Я подождал, пока Михаил поговорит по телефону с Инарой и сядет в машину, а затем вставил ключ в замок зажигания. Мы тронулись.

— Я просто не хотел говорить про эти вещи при ней. Ты сейчас поймешь почему.

Было уже темно. Мы проехали первый светофор. Я осторожно прервал молчание:

— Инара рассказала мне про твоего отца, что его убил этот Босяк, и про твою несчастную мать. Мне очень жаль.

Михаил, помолчав, продолжил:

— Инара многого не знает. Например, за что этот подонок убил отца. Что тебе она сказала про это?

— Ну… что Босяк пробрался в твою квартиру, чтобы отомстить. И… что твой отец как раз приболел, и остался тогда дома.

— И?!

— Ну… этот негодяй ударил его по голове монтировкой. Мне очень жаль, Миша. Я ведь знал его. Он был очень добрым.

— Не таким уж он был и добрым. — Михаил натянуто улыбнулся. — Вот только убили его за икону «Споручница грешных». Босяк рассчитывал найти её в нашей квартире.

— Как?! — Я чуть было не выпустил руль из рук. — Так вы же вроде бы вернули икону храму?!

— Вот именно, вроде бы! А на самом деле, мы тогда отдали отцу Артемию другую икону. Подожди, не перебивай. Дело в том, что Мороз не захотел отдавать оригинал иконы. Я, кажется, говорил тебе, что он сидел дома, обложившись книгами. На самом деле, он не просто изучал православное искусство, а заказал копию этой иконы у одного мастера.

— Зачем?

— Этого я до сих пор не могу понять. Сам Мороз говорил, что он хотел оставить ее себе как память о прадеде. Эта икона на самом деле была семнадцатого века — очень древняя и очень дорогая. Тот прихожанин не знал, что именно он дарит храму, а Босяк и Ахмет знали. Поэтому и украли её, а все остальное унесли только для вида. Может быть, лишь позолоченный потир они продали, а остальные иконы лежали где-то в ящике. Это была древняя чудотворная икона. Конечно, никто не принимал в расчет её чудотворность, но на Западе коллекционеры дорого готовы заплатить за образцы «древнерусской живописи». Мороз все продумал хорошо. Он тянул время, успел заказать подделку. Затем подбил меня вернуть её в храм, но он не учел одной вещи. Дело в том, что Босяк с Ахметом были профессиональными «клюквенниками» — так называют на уголовном жаргоне воров икон. И они, по роду своей деятельности, понимали в иконописи гораздо лучше отца Артемия, который так и не смог разобраться в подделке.

— Ах, вон оно что! Так значит, вы отдали отцу Артемию подделку?

— Вот именно. Скажу больше — это была очень хорошая подделка. Она смогла ввести в заблуждение всех, даже отца Артемия, но только не опытных «клюквенников» Босяка и Ахмета.

— А как же искусствоведы?

— Им никто не давал икону на экспертизу. Сам рассуди — отец Артемий её признал, наш рассказ и мой дневник, будь он неладен, послужили доказательствами в милиции для построения уголовного дела. Всё было нормально. Я тоже ничего не подозревал, Мороз оказался хитрым типом. Вот только Босяк с Ахметом были не тупее его, они как-то пришли в храм великомученицы Екатерины и сразу всё поняли.

— И что потом?

Михаил насупился. Я краем глаза смотрел на него, краем глаза — на дорогу. Я понимал, что ему было очень тяжело говорить об этом…

— Потом? Они же видели мой дневник, знали, как меня зовут, где я учусь. Конечно, воры понимали, что нас было двое, так как они нашли наши рюкзаки. Но они думали, что это были два школьника. Морозу ведь было уже восемнадцать. Почему-то Босяк был уверен, что оригинал иконы находится именно у меня. Он даже считал, что таким образом судьба дала ему шанс забрать дорогую «доску», что ему «подфартило», недаром у него была и другая кличка — «фартовый».

— Но ему не подфартило!

— И не только ему. Его глупость дорого всем обошлась. Мороз чего тогда юлил у следователя — он, якобы, боялся, что преступники с нами расправятся и просил не афишировать, что мы принесли икону. Но когда Босяка и Ахмета схватят он, мол, был готов дать против них показания. Я, разумеется, только поддакивал ему, потому что за малостью лет и слабоволию не имел собственного мнения. Поэтому воры всего не знали. Все что у них было — это дневник. Они, правда, рыскали возле храма и узнавали информацию у старух-прихожанок. Разузнали, что в храм приходили два пацана и принесли икону. Но что этого могло им дать, кроме того, что они уже знали? Тогда Босяк решил забраться ко мне в квартиру и выкрасть подлинник, который, как он думал, хранился у меня. Он решил это сделать один, с Ахметом они к тому времени рассорились и разбежались в разные стороны. Босяк думал, что я не решусь обратиться в милицию, и мои родители тоже. Он хотел оставить письмо для моих родителей — о том, что я подделал икону. Чтобы они не обращались в милицию. Ему, глупцу, казалось все это умным. Но в итоге — произошла трагедия. Под руку попался отец. Этот подонок не вызвал скорую помощь, хотя это могло бы спасти жизнь моему отцу. Когда он вырывал шнур телефона, оставил второпях отпечатки пальцев. Запаниковал. Поэтому его и повязали. Я тогда долго не мог понять, почему Босяк решил забраться к нам в квартиру. Сам Босяк тоже на следствии ничего не говорил. Только что хотел отомстить мне за то, что я когда-то выкрал у него икону. И вот — через месяц после суда над Босяком и Ахметом ко мне подошел Мороз и во всем признался. Совесть не выдержала. Разумеется, я был взбешен. Но скоро отошел. Покаяние Мороза было столь искренним, а жестокая глупость Босяка столь очевидной, что я быстро оттаял. Но все равно я настоял, чтобы мы с Морозом отвезли подлинник отцу Артемию в храм. Так как Мороз искренне осознавал свою вину, он ломался недолго. — И мы в третий раз поехали на электричке по знакомому маршруту. Отец Артемий принял нас очень ласково, он слышал об убийстве моего отца, ведь сам присутствовал на суде, и сказал, что будет за него постоянно молиться. Тогда Мороз и рассказал ему всю правду о подделке иконы. Священник тогда не показал и виду, что заинтересовался. Он опять провел нас в трапезную и велел Петровне покормить нас. Через полчаса приехал наряд милиции и забрал Мороза. Потом были суд и срок. Вот, собственно…