Похороны викинга - Персиваль Рен

– Я была в этом уверена. Иди спать. Спокойной ночи.

Изабель повернулась, чтобы уйти, и вдруг остановилась.

– Но я была бы способна его взять, если бы это пришло мне в голову. Ведь это просто шутка.

– Спать! – скомандовала тетя, и Изабель ушла, с жалостью взглянув на меня. Тетя Патрисия повернулась к Огастесу:

– Иди сюда, – жестким голосом сказала она, не отрывая своего холодного взгляда от его бегавших по сторонам глаз. – Пожалуйста, говори только правду. Тебе же будет лучше. Если «Голубая Вода» у тебя, отдай ее, и я больше не скажу ни слова. Она у тебя?

– Клянусь перед Богом… – выпалил Огастес.

– Не клянись ни перед Богом, ни передо мной, Огастес, – холодно сказала тетя. – Да или нет? У тебя камень?

– Нет, тетя! Я готов торжественно поклясться… – несчастный Огастес был опять прерван сухим голосом тети:

– Трогал ли ты его после того, как капеллан положил его на место?

– Нет, тетя. Я никогда… я в самом деле… Я его не трогал… Я вас уверяю… – захлебывался Огастес, и снова был прерван:

– Знаешь ли ты, где он сейчас находится?

– Нет, тетя, – живо ответил Огастес, – не имею ни малейшего понятия. Если б только я знал, я сейчас же…

– Джон, – сказала тетя Патрисия, не обращая больше никакого внимания на Огастеса, – знаешь ли ты, где сейчас этот камень?

– Нет, тетя, – ответил я, – я также не прикасался к нему после капеллана.

Она смотрела мне в глаза долго и внимательно. На ее взгляд я сумел ответить твердым и, надеюсь, не грубым взглядом. Когда я отвернулся, мои глаза встретились с глазами Майкла. Он как-то странно на меня смотрел.

Потом пришел черед Дигби. Он просто сказал, что ничего не знает об исчезновении «Голубой Воды» и что он не трогал камня с тех пор, как получил его от Клодии и передал Изабель.

Оставался только Майкл. Он неизбежно был виновным, иначе кто-то из нас солгал самым постыдным и непоправимым образом. Я так был зол на Майкла, как никогда во всей моей жизни. Я даже не на него был зол, а на его поступок.

Я не протестовал в принципе против удачной «общеполезной» лжи. Такая иногда бывает очень хороша, например, чтобы вытащить какого-нибудь приятеля из-под палки. Но я определенно не люблю глупой, бесцельной лжи, которая ставит всех в дурацкое положение и вдобавок навлекает подозрение на невинного.

Я никогда не поверил бы, чтобы Майкл был способен выкинуть такую штуку и потом врать со страху. Но теперь, когда все совершенно определенно заявили о своей невиновности, я не мог сомневаться, тем более, что сам поймал его за руку. Теперь я должен был признать его трусом, дураком и вралем. Мне хотелось избить его за то, что он с собой сделал.

– Майкл, – сказала тетя Патрисия очень значительным и очень спокойным голосом, – это чрезвычайно грустно. Больше, чем я могу выразить словами, Майкл. Пожалуйста, отдай мне «Голубую Воду», и не будем больше об этом говорить… Но боюсь, что я долго не смогу называть тебя Майком.

– Я не могу отдать вам сапфир, тетя, потому что его у меня нет, – спокойно ответил Майкл, и мое сердце сильно забилось.

– Знаешь ли ты, где он сейчас?

– Не знаю, тетя, – быстро ответил Майкл.

– Трогал ли ты его после капеллана, Майкл? – спросила тетя.

– Нет, – спокойно отвечал Майкл.

– Знаешь ли ты что-нибудь еще, Майкл? – продолжал ровный, холодный голос тети.

– Я знаю только то, что не имел и не имею никакого отношения к его исчезновению, – так же спокойно ответил Майкл, и я почувствовал, что начинаю сходить с ума.

– Заявляешь ли ты, что все, сказанное тобой, – правда?

– Я заявляю, что это все правда и что я ничего не утаил, – ответил Майкл.

Что мне было думать? Ведь я не мог думать, что Майкл лжет. Но я не мог также и забыть, что поймал его руку над стеклянным колпаком.

Мне приходилось не верить либо Майклу, либо моим чувствам. Я предпочитал последнее. Когда мы выйдем из этой ужасной комнаты, я пойду к нему и просто спрошу: «Майк, старик, скажи мне только, что ты не трогал этой чертовой штуки. Если ты скажешь, что не трогал, то, значит, все в порядке».

Услышав его последние слова, тетя Патрисия окаменела. Молчание становилось невыносимым. Наконец она заговорила низким глухим голосом:

– Это невероятно гнусно и омерзительно, – начала она. – Кто-то из шести мальчиков и девочек, выросших в этом доме, показал себя подлым лжецом и, кроме того, самым обыкновенным, или, если хотите, необыкновенным вором… Нет, я не могу думать, что он вор. Слушайте, я оставлю стеклянный колпак на столе. На ночь я закрою все двери и ключи возьму себе. Кроме ключа от этой комнаты. Дай мне его Дигби… Спасибо. Этот ключ я положу в старую бронзовую шкатулку, что стоит на камине во внешнем холле. Слуги будут спать и ничего не узнают. Я прошу присутствующего здесь лжеца воспользоваться случаем. Пусть он положит сапфир на место, запрет комнату и ключ спрячет в ту же шкатулку. Если до завтрашнего утра это не будет сделано, я буду считать, что произошло воровство. И тогда мне придется принять соответственные меры… Для порядка я это же самое сообщу Клодии и Изабель.

– Пойдем, Морис, – сказала она, вставая и беря капеллана под руку. – Я надеюсь, что вы не будете мучиться из-за этой истории и спокойно уснете.

Бедный капеллан не мог говорить. Он выглядел совершенно безумным и несчастным. Я думаю, что каждый из нас с облегчением вздохнул, когда дверь закрылась. Мне, во всяком случае, стало легче.

Что же теперь?

Дигби повернулся к Огастесу.

– Послушай, вошь, – начал он более грустным, чем сердитым голосом. – Я боюсь, что придется спустить с тебя штаны… Пожалуй, понадобится ременный пояс… или подтяжки.

Я промолчал. Рука, которую я поймал над столом, не принадлежала Огастесу. Огастес смотрел на нас, как крыса, загнанная в западню. Он чуть не взвизгнул, когда Дигби его схватил.

– Лжешь, скотина! – закричал он. – Кто был у стола, когда свет потух и вспыхнул опять? Кто возился у стола, когда Изабель зажгла свет? Кто?

Я посмотрел на Майкла, и Майкл посмотрел на меня.

– Да, – взвизгнул Огастес, заметив этот взгляд, и вырвался из рук Дигби.

– Черт! – сказал Дигби. – Если он его стянул, то камень должен быть на нем. Приди в мои объятия, Огастес. – В следующий момент он сидел верхом на лежащем Огастесе и хладнокровно прощупывал его карманы.

– В жилетных карманах нет… в наружных… во внутренних… в брючных… Нет, у него этого камня нет, если только он его не проглотил, – объявил Дигби, – а впрочем, он мог засунуть его куда-нибудь в кресло или диван… Ну, Огастес, куда ты его девал? Говори прямо, и мы пойдем спать.

– Молчи, негодяй! Подлец! Прохвост! – захлебывался Огастес в припадке крысиной храбрости. Я думаю, что он никогда в жизни не позволял себе так разговаривать с моими братьями.