Урочище Пустыня - Юрий Сысков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По коридору навстречу ему катилась румяная и круглая, как колобок, изрядно пьянехонькая Аля. На этот раз без Юли. Как правило, если девушка красивая, подружка у нее страшная. И наоборот, если девушка страшная, подружка у нее еще страшнее. Здравствуйте, очень страшная девушка. А где ваша не очень страшная подружка?
Увидев его, Аля начала пританцовывать и водить хороводы.
— И-и-и-эх! Какая я сегодня красотулечка! Ах, ножки мои заплетушки! Кто бы мне расплел их?
— Это самое заманчивое предложение в моей жизни!
— Так в чем же дело?
— Нам рано на покой. И память — не умрет…
— Вот это мужик! — одобрительно вскинула подбородок и притопнула пухлой ножкой Аля.
— Но… Оркестр полковой.
— Что такое?
— Вновь за душу берет…
Садовский поцеловал Алю в лоб, пожелал ей спокойной ночи и завалился в свой номер.
— Тю… И это мужик… — укоризненно раздалось за его спиной.
«В который раз пытаюсь начать беспорядочную половую жизнь, но эта проклятая разборчивость…» — сокрушенно вздохнул он и, не разуваясь, упал на кровать. Все это он уже проходил множество раз — пьяное гульбище, всполохи веселья далеко за полночь, отхаркивание мокроты, падение в провал полуобморочного сна… И ничего, кроме тяжкого похмелья, стыда и раскаяния поутру. «Боже, помоги мне домучить, дотерпеть, извести еще один день жизни, дарованной тобой в этом прекраснейшем из миров!»
Вдруг над самым его ухом кто-то громко и отчетливо произнес:
— Отпусти ты меня, сынок, не могу я больше…
— Ты что, бабка?
— Нету сил моих…
— Нельзя! Мне тебя еще через дорогу перевести надо!
— Сил моих нету… Немцы…
Садовский приподнял голову и прислушался. Звук доносился из розетки. Очевидно, в соседнем номере кто-то на полную дурь включил телевизор.
— Немцы, как жить дальше?
— Как, как? Каком кверху!
Садовский встал, вышел в коридор и постучался в номер, в котором проживали тугоухие постояльцы.
— Бабка, ты где? Дорога есть, теперь бабки нету.
— А зачем нужна дорога, если через нее нельзя перевести бабку? — доносилось из-за двери.
Не дождавшись ответа, он вошел и тут же услышал запоздалое приглашение:
— Проходи, уважаемый!
— Сам-то я в дверной проем пройду. А вот мое эго…
За столом сидели двое — мужчина постарше и мужчина помоложе, оба в затасканном, как у Садовского, камуфляже. На столе стояла бутыль без опознавательных знаков и акцизной марки и был разбросан всякий мусор — хлебные корки, рыбьи плавники, шелуха от семечек.
— Мы тут отдыхаем, — пояснил тот, что был постарше. Он был похож на притворяющегося интеллигентом нагловатого очкарика. Очень распространенный тип, особенно среди владельцев личного автотранспорта в средней ценовой категории. На его простом лице — глаза чуть навыкате, щеки студнем, подбородок внахлест — заметно выделялся прекрасно вылепленный римский нос времен упадка империи. Несмотря на позднее вторжение непрошенного гостя лицо это не выражало ни настороженности, ни недовольства — напротив, светилось радушием, душевностью и пьяной добротой.
— Вы не могли бы приглушить звук вашего телевизора?
— Мешает спать? — искренне удивился хозяин номера.
— Нет, просто я не разделяю точку зрения режиссера. И сценариста. А также того немца, который посоветовал нам жить каком кверху…
— Аналогично!
— А еще мне жаль бабушку. Совсем она заплутала по жизни. И во времени…
— В общем, как и все мы… В России у честного человека три исхода: погибнуть на войне, сгинуть в тюряге или спиться. Поверь, я знаю, о чем говорю… Я — Петрович. А это Гена…
Тот, что был помоложе — худощавый парень лет тридцати, внешне обычный заводской работяга или сантехник — кивнул, соглашаясь со всем вышесказанным. В каждой компании есть такой Гена — человек, к которому апеллируют. Он всю дорогу молчит и ничем не обнаруживает своего присутствия; ест как все, пьет как все, держится с достоинством, а когда надо вставить пару веских слов — вставляет. В общем, время от времени поддерживает разговор или принимает чью-либо сторону. Поэтому без него не начинают…
— Михалыч.
— Выпьешь, Михалыч?
— В моем организме и без того выпала годовая норма алкогольных осадков. Но посидеть посижу. За компанию. И даже, пожалуй, выпью.
Разлив по кругу в граненые стаканы, Петрович коротко сказал: «Ну, будем».
— Надолго в здешние края? И в целом… Выражаясь фигурально. Что, так сказать, дальше планируешь? — выпив и вдумчиво, не торопясь закусив, спросил он.
Действительно, что? Планирование бывает краткосрочным и долгосрочным. В ближайшей перспективе Садовский рассчитывал встретиться с дедом. Не буквально, конечно. А потом с чистой совестью спиться. Как офицер запаса, в активе которого две войны и несколько локальных конфликтов, тяжелое ранение, неудавшаяся карьера, распад Советского Союза и семьи он имел на это безоговорочное право.
— Пустыня, — ответил он.
— Да, Пустыня, — согласился Петрович. — И мы туда же… Всякий честный человек, я тебе скажу, должен побывать в Пустыне.
— А ты — честный? — спросил, перекрывая шум телевизора, Садовский.
Петрович не удивился вопросу.
— А за что меня, по-твоему, из ментовки выгнали? За это самое… Кому нужны непродажные опера? — с готовностью ответил он.
— Давай за тебя.
— Давай! А потом за тебя.
После очередного стакана Петрович неожиданно загоревал.
— Куда страна катится!.. Ничего русского в ней не осталось. Что здесь будет лет через сто, двести, пятьсот?
— Будем мы у себя в России неграми с раскосыми глазами… — предположил Садовский, вспомнив афророссиянина, виденного им в ресторане.
— Вот-вот! Ну настроим мы домов, а кто в них будет жить? Загромоздим все стадионами, а кто будет заниматься спортом? На каждом холме поставим церковь, а кто в наши храмы ходить будет? «Русский крест» еще никто не отменял… Где Русь изначальная? Ничего не осталось. Почти ничего. Хватаем отовсюду все что ни попадя… И тащим в рот всякую гадость, как дитя неразумное. За свое не держимся. Все комплексуем по поводу и без повода. Хватит комплексовать! Давайте делать то, что у нас хорошо получается — танки, ракеты, боевые самолеты и атомные ледоколы, давайте играть на баяне и балалайке, танцевать балет и исполнять симфоническую музыку, давайте лучше всех играть в хоккей и драться на ринге, давайте создадим, наконец, я не знаю — черти знает что, и пусть все наши недруги заткнутся и подохнут от зависти, а наши друзья проникнуться гордостью за нас. А футбол, автомобили
