Отраженье багровых линз - Илья Буров

— Взгляни.

Перед глазами пронеслась еле заметная дымка, словно от табака. Я вновь оказался среди хвои, а стоящий рядом провожатый даже и не заметил нашего перемещения.

“Помутнение рассудка.” — Ёкнуло внутри.

— Не считаешь это занятным? — Повернулся путник.

Тело окаменело.

— На те кучи у частокола явно не тянет. — Возвратил он свои линзы. — А для обычной могилы слишком несуразно…

С моей души упал неисчисляемой тяжести груз: У его ног возвышался невысокий холм, о котором и шла речь.

— Тело тут явно не одно. — Пояснял провожатый. — А тащиться сюда ради тройки или четвёрки обычных больных не рационально. Будь они даже шишками какими… хоронили бы раздельно да с крестом, зная ваши обычаи.

Ветер пустил редкие травинки на холме в пляс. Нехотя провалил их задание по сокрытию и так опороченной человеком земли, которую лесная проплешина, куда меня привели, приняла её как родную. Приняла бескорыстно, как не может человек, воспользовавшийся её добротой.

Пятно в хвое обрывом выходило к реке. Открывало противоположный, угасающего оттенка золота берег, особенно красивый без человека, как и его братец. Сюда вряд ли была нужда соваться — душегуб это понимал. Закапывал непригодный материал, не страшась обнаружения. Вычёркивал чьи-то жизни.

Фляга засвистела. Рассекла тишину пугающим стуком моторки об корягу. Глухим поцелуем жестянки, разошедшимся не раз. Смутой, заставившей кинуться к обрыву, откуда доносился треск рассудка.

“Такая себе посудина…” — Произнёс я своей взбалмошной психике, глядя на мятое ведро в корнях сосны, цепляемое аналогичным психике течением: стук-тук, тук-стук. Было это в метрах двух от края глиняного обрыва. Течению раз от разу удавалось показать содержимое жести, но рассматривать приходилось только чёрный оттенок — внутри что-то однородное.

И этим однородным оказался взмокший пепел. Толстый слой клейстера, чудом сохранивший непоглощённые пламенем куски картона и бумаги на дне.

— Думаешь это их? — Кивнул в сторону чуть заросшей могилы провожатый. — Ведро могло принести откуда угодно…

Разглядывая обугленные кусочки прошлого, я уже не был в состоянии сомневаться в своих летучих догадках и слушать бродячих собак. Потная резина противогаза нагрелась от жара, бушлат начало потрясывать от сердцебиения. Тяжело сглатывая, я встал с навязчивым ощущением ненависти и страха перед теми, кто лежит под грудой почвы за моей спиной.

***

Под деревянным навесом близ собственного дома Иван Семёнович ковырялся с грузовиком чахлого вида. Комбинировал разложенный инструмент, что-то снимал, разглядывая, записывал в измазанный блокнот и снова лез под гнутый капот по пояс. Ругань оттуда то и дело сглаживала его терзания по состоянию сего бежевого чуда.

Брань помогла и с болью в спине — вскочил он не по годам быстро, заметив в дырах металла идущий силуэт.

— Хоть предупредил б что уходишь куда… — Потирая копчик, молвил Демьян и раздосадовано взглянул, как я стягиваю его противогаз. — Я б и свою Нерехту дал, ежели не в терпёж. Чего в тихую коммуниздить?

Выхватив резину маслеными руками, Семёнович быстро об этом пожалел и метнулся к грузовику, где лежала драная пелёнка.

— Гляди! — Кивнул тот на чудо коррозии, обтираясь. — Повозиться с беднягой несколько месяцев и на хрен отсюда, а? Найти только донора какого осталось, приколхозить чего маленько…

В попытке сморкнуться обеими ноздрями разом Демьян испачкался. Гыкнул. Протёр лицо уже промасленной пелёнкой и продолжил:

— Ну так как на это смотришь?

Я подал развёрнутый дневник, ничего не вписав. Внутри — один из найденных мной огарков — фрагмент медицинской карты Демьянова Ивана Семёновича с констатацией смерти от 10.06.1991 «из-за невозможности дальнейшего лечения».

На крыло грузовика медленно легла пелёнка с противогазом. Стоящий передо мной кабан, глазевший уже куда-то сквозь дневник, был мертвенно бледен. Немного прождав, я выудил из вещмешка медкарту неизвестного солдата, что поддержало состояние усатого покойника.

Стояли долго. Безмолвно. Кончилось тем, что грузный, медленно размыкая слипшиеся губы, сказал: “Идём.” — И, не дождавшись ответа, побрёл к дому.

В стенах, казавшихся ранее уютными, ощущение безопасности пошатнулось. Держа в кармане взведённый револьвер, я сел за неубранный со вчера стол, приглядывая за хозяином. Сложив всё выданное, он долго умывал лицо, стараясь, видимо, прийти в чувства, а после сел напротив вполоборота.

— Не Демьянов я… — Сказал он наконец. — И не ополченец никакой.

Не поднимая глаз, он взял недокуренную цигарку из блюдца. На ней тут же показались пятна от стекающей с лица воды.

— Никольский Григорий Александрович, председатель колхоза посёлка Аган. — Продолжил он, покрутив цигарку. — У Вани ни семьи, ни близких не было… друзья все погибли… вспомнить лица некому…

Я вывел свободной рукой: «Зачем лгать?». Никольский впервые за это время поднял на меня глаза. Впалые глаза, полные горести и зарождавшейся ненависти.

Мал ты ещё… — Отрезал бывший председатель. — А это… — Ткнул он в медкарту за номером 47. — Кто ты такой, чтобы интересоваться солдатней?

Мою уверенность в связи солдата с отцом или хворью подкрепить было нечем. Пришлось увильнуть: «Об Аристархе ты тоже лгал? Ты не принимал его в дозоре, не разделял ополчение?».

— Солдата твоего охотники нашли. — Так же увильнул боров. — Тот с радиостанцией в овраг свалился от полученных травм и бессилия. Сутки пролежал. По заверенью врача нашего, шансы выжить нулевые, но сражаться никто не переставал: ни врач, ни без пяти минут покойник.

Председатель, вернув бычок в блюдце, провёл кабаньей пятернёй по лицу, смахивая остатки воды, и рассказал, что перед кончиной парень всё-таки проснулся. Поведал незнакомцам о последних воспоминаниях своей жизни.

Был он радистом при эвакуационной колонне из Сургута. Имени не помнил. Участвовал в перевозке медицинского оборудования с образцами каких-то лекарств. Состоял в хвостовой части. На полпути командование скорректировало маршрут. Засада. Неизвестные вклинились в середину колонны, начав потрошить гадюку в обе стороны. Всё происходил с такой прытью, что люди не успевали и крикнуть. Выстрелы и щелчки предохранителей доносились уже в метрах десяти, когда отряд радиста спохватился и… дезертировал.

— Как оказался один в овраге не сказал, но отметил на карте примерное место засады, чтоб поверили. — Заканчивал Григорий Александрович. — На следующее утро парня хоронили…

Кабанье тело полностью ко мне развернулось. Об стол чиркнула спичка, одаряя огнём цигарку из вчерашнего портсигара со стола.

— Аристарх лекарства искал, коих у нас не было. — Запыхтели усы. — Верить, что от той колонны осталось чего, я не стал, а для него это была надежда… двигатель жизни. Ясное дело, даже за такие сведения в наше время нужно платить. Сошлись сначала на мелочной работёнке: в дозоре постоять, где помочь физически. Потом приставил к нашему умельцу собачкой на побегушках… Он станцию радиста приводил в порядок. Хотел решить наш