Шанс дождливого безумия - Глеб Соколов

Вот мне, при помощи «моих знакомых», и удалось переправить на летний отдых в Подмосковье около десяти ребятишек.

Прошли годы, они подросли, а я занял достаточно прочное положение, чтобы относиться к заданиям шефов с известной прохладцей, – они уже мало чем могли удружить мне, а вредить смысла не было, – формально оставался верен им.

Но вот, так или иначе узнавая о судьбе тех, кто ребенком оказался моим подопечным, стал подмечать любопытную закономерность: все выросли с некоей порочной склонностью характера, так или иначе толкавшей не на стезю честного служения Отечеству, а на борьбу за удовлетворение собственных прихотей. Получив прекрасное образование, в большинстве обладая наследственной склонностью к творчеству, высокому полету фантазии, они не блистали успехами и достижениями. Наоборот, будучи благодаря известности отцов на виду, становились знамениты своими пороками, – необузданными, сатанинскими оргиями, склонностью к праздной роскоши, мотовству, обжорству, разврату...

Безусловно, в человеческой натуре немало темных сторон, и нет ничего удивительного, что тот вырос злобным насильником, а этот пьяницей. Однако мало вероятно, чтобы по стезе порока пошли все десятеро без исключения!..

Соображение заставило меня заподозрить неладное: тот летний отдых был страшен не из-за идеологической обработки. Следующий толчок мыслям дало более подробное изучение жизни каждого из десяти. Вернее, обстоятельства, обнаруженные в биографиях двоих.

До определенного возраста они, в отличие от восьмерых других, слыли неиспорченными молодыми людьми. Но тут они втягиваются в политику, – примыкают к диссидентским кругам. И по странной склонности характера, один вскоре начинает пить так, что в конце бросает друзей и становится заурядным алкоголиком; другой влюбляется до безумия в иностранку, причем, поговаривали, совершенно плотской любовью. Она его отвергает, тогда, чтобы забыться, он начинает вести жизнь неистового советского Дон Жуана, отходит от диссидентских кругов и в итоге попадает в тюрьму по обвинению в изнасиловании...

Немного было нужно, чтобы увериться: меня втянули в дьявольский эксперимент, затеянный сразу после революции неким особо секретным отделом ЧК ГБ. На сегодняшний день мною собрано немало материалов, косвенно подтверждающих: ЧК ГБ все годы Советской власти пыталось перевести работу из русла борьбы с собственными согражданами, на воспитание таких сограждан, с которыми нет нужды бороться. Вспомните Дзержинского, его интерес к детям Страны Советов: первый выдвинул идею создания расы рабов!

Полагаю, в какой-то момент им стало очевидно: воспитательными мерами многого не достигнешь, – в СССР не переведутся свободолюбивые, непримиримые к коммунистической лжи люди. Естественно, больше всего таких вырастало именно в семьях интеллигенции. И тогда задумывается программа экспериментов: создать биологически уживчивых с идеей, неспособных к сопротивлению людей. Но это – главная линия.

А на этапе, когда был задействован я, видимо, стояла задача найти ключ к порокам человека. Ведь из истории известно: подчас именно собственные пороки губили талантливых людей. Они имели силы противостоять обществу, а зло, таившееся в них самих, одолеть не могли и погибали. Вспомните Высоцкого...

Полагаю, на эту сторону дела пристально взглянули в КГБ. И решили придумать нечто вроде «самоликвидатора» – неугодный человек убивал себя. Пьянством ли, развратом, – неважно. В любом случае не приходилось вопреки протестам мировой общественности, судить, брать под стражу...

Думаю, сатанинский план госбезопасности, а точнее – узкого круга посвященных внутри КГБ, был именно таков. А объектами эксперимента выбраны в будущем наиболее вероятные противники системы, – дети известных, уважаемых людей, элиты. Ведь действительно, по наследству передавалось в большей степени положение, чем деньги. Оказавшись через годы на вершине общества дети, обратившись к антикоммунистической идеологии, могли предстать опасными противниками строя. А будучи на виду, были бы мало уязвимы для чекистских козней.

Но черное искусство операций, проводившихся над детьми, когда родители думали – они в лагере, уверен, далеко от совершенства. И вместо создания в человеке самоликвидатора, просто делает его органически склонным к тому или иному пороку. Что касается отдельных успехов чекистских врачей, – безусловно, это работа с двумя, двинувшимися в разнос неожиданно, до этого слыв вполне приличными людьми. Служи двое коммунистическим идеалам, вероятно, никогда не прославились бы ни пьянством, ни развратом. Стоило выступить против системы, – под действием неизвестной силы или механизма сработал самоликвидатор и со светлыми личностями покончено внешне без всякого участия КГБ...»

«Однако, – подумал Вячеслав Борисович, оторвавшись от чтения, – завтра отнесу материал в «Аргументы и факты», самую читаемую газету, будут опубликованы, – биографии многих знаменитостей в стране потребуют расследования. Наверняка, не один помогал устроить детей в пионерлагерь... А может оказаться: тайные операции проводились всегда, когда родители не были рядом с детьми... Бог знает, что начнется после признания!»

И тут профессор вновь засомневался, – правильно ли поступает, раскрывая тайну? И потом: прямые улики КГБ наверняка уничтожило, а у него одни косвенные, больше похожие на правдоподобные догадки.

Не получится, что изваляется в грязи, потеряет кафедру, уважение учеников, родственников, а его объявят сумасшедшим, рехнувшимся на почве угрызений совести?.. Ко всему, имеет ли моральное право раскрывать тайну «детей известных родителей»?

Вячеслав Борисович неожиданно подумал, – странно, что не пришло на ум раньше: «А ведь покойный отец Алексея тоже был заметной личностью...»

Вот когда на душе у профессора действительно воцарилось полное смятение.

Полуденное солнце палило беспощадно, а в салоне черного «Меркьюри-маркиза» прохладно. Водитель держал руль одной рукой, вдобавок умудряясь беседовать по-английски с сидевшими на заднем сиденье пассажирами: мужчиной и женщиной.

Легковая машина неслась на бешеной скорости из международного аэропорта к древнему городу, раскинувшемуся на берегах широкой, мутной реки.

– Гуд кар – хорошая машина! – сказал пассажир-мужчина, чтобы хоть как-то поддержать разговор, – его познания в английском достаточно скромны, а произвести впечатление угрюмого человека на водителя, который мог оказаться новым хозяином, не хотелось.

– Этот автомобиль, господин Сидельников, – откликнулся водитель, – мой человек вывез для меня из Эль-Кувейта. Под бомбежками перегнал сюда. Теперь боится самолетов даже по телевизору, – бросается на пол, закрывает голову руками! – говоривший человек рассмеялся.

Сидельников невольно поморщился, – а если бомбежки начнутся здесь вновь?.. Впрочем, был уверен: его талант нейрохирурга не станут использовать для оперирования раненых, – не придется работать в обстреливаемом полевом госпитале, но все-таки... Приятное чувство безопасности и собственной значимости в этом мире, которые ощутил, спустившись в аэропорту по трапу самолета, теперь пропало. Наоборот, подумал: нет уголка света, где будет спокоен за будущее.

Доктор Сидельников закурил и, больше не старая произвести приятного впечатления на сидевшего за рулем человека, – тот время от времени посматривал

него в зеркало заднего вида, – тупо, безнадежно уставился в окно.

Через несколько минут «Меркьюри-маркиз» остановился на светофоре и глаза доктора встретились с глазами усатого человека с автоматом в руках, воинственно взиравшего на него с огромного плаката на стене ближайшего дома.

Внезапный прилив радости и надежды на будущее заставил Сидельникова хлопнуть себя по коленке: черт возьми, человек с плаката будет беречь его, – ведь оружие доктора пострашнее автомата!

– В Багдаде прекрасная погода, господин Абу-Сулей-ман! – воскликнул доктор и глубоко затянулся сигаретой.

Правы оптимисты: в жизни всегда отыщется еще один шанс.