Жизнь не так коротка (сборник) - Алексей Серов

– Иди звони, – и поправила перекрутившуюся на бедрах ночную рубашку.

Телефона у них не было. Чтобы вызвать «Скорую», нужно бежать на улицу. Обеспокоить в такое время соседей В. не решился бы ни за что. Вернее – не хотелось унижаться, просить, умолять… Нина не постеснялась бы, на этот счет комплексы у нее давно и успешно были уничтожены, но просто пока ситуация, по ее мнению, еще не была слишком опасной.

В. неохотно выключил компьютер, поглядел на пустой экран и сказал:

– А может быть, все-таки…

– Иди звони, – повторила жена тоном выше. – Или я сама сейчас пойду.

– Ну подумаешь, живот болит, – сказал В., нервно подтаскивая кверху все время съезжавшие тренировочные штаны с растянувшейся резинкой. – Давай сделаем клизму. И не надо никуда ехать…

– Господи, когда ты уже будешь думать не только о себе и своем творчестве (слово «творчество» жена произнесла врастяжку, манерно закатив глаза к потолку и явно издеваясь), но и о ребенке? Ребенок мучается, а ему лень оторваться от своей писанины, на улицу выйти!

В. промолчал. Он разглядывал ярко-розовый рубец от подушки на правой щеке Нины. Рубец представлял собою почти правильное латинское «V», ветвями терявшееся где-то в густых черных волосах на виске. Словно какое-нибудь хозяйское тавро на боку коровы. Глаза ее спросонья были узкими, опухшими и злыми, вдобавок она щурила их от яркого света. «Наверняка у нее сейчас изо рта пахнет», – подумал писатель. Почему он именно так подумал в ту минуту, он и сам не знал. Почему он вообще думал об этом в то время, когда его должно было интересовать нечто совсем иное?.. Эта мысль проплыла по краю сознания и эфирно улетучилась.

– О себе уж я не говорю! Хожу в какой-то рвани из секонд-хенда, туфли не сегодня-завтра совсем развалятся, а других нет! Полтора года нигде не была, людей совсем не вижу! А ему лень на улицу выйти позвонить!!

В. снова промолчал. Но его тактика оказалась бесполезной.

– Посмотри, что у нас в ванной делается! – Жена заводилась все больше. То ли усталость от недосыпания сказалась, то ли еще что, но похоже, близилась настоящая, полноценная истерика. – Обои отстают, на стенах какая-то плесень! И когда ты начнешь клеить эту чертову плитку? Все только обещаешь!

– Я работаю, – неохотно сказал В. – Ты же прекрасно знаешь. У меня нет времени. Я тоже должен когда-нибудь отдыхать. И не кричи, люди спят.

– Людей ему жалко, а ребенок собственный пусть пропадает!

– Я работаю, – повторил В., – восемь часов в день. Не развлекаться туда хожу. Зарабатываю деньги, на которые мы живем. Это физически тяжело. А потом прихожу и начинаю помогать тебе. Варю кашу, мою посуду, стираю пеленки, выношу мусор, пылесосю… пылесошу… черт его дери! Этого вполне достаточно. Что ты еще от меня хочешь? Чего тебе надо?

– Мне ничего от тебя не надо! Я хочу, чтобы ты был отец, а не что попало! Ты думаешь, я тут бездельничаю, пока тебя нет? С ребенком сидеть труднее, чем на заводе работать! Ни одной минуты свободной, даже когда спит! Сам попробовал бы!

– Я делаю все, что нужно. Все, что могу. Между прочим, немногие из моих друзей так помогают женам. Вместо этого водочку попивают да по бабам шляются. Не ори, сейчас пойду и позвоню!

Девочка плакала все громче под аккомпанемент ссоры родителей. Наконец и они были уже готовы орать в голос и плакать, но В. успел сбежать из дома. Пробираясь по темным ночным переулкам к знакомому телефону-автомату, он шептал сквозь зубы:

– Ну, стерва! Завелась! О господи, нет мне места, нет покоя…

Ссорились они в основном по уже упоминавшимся пустякам. Пустяки эти, однако, имели удивительное свойство не терять своей актуальности. Каждый божий день они повторялись и возобновлялись, словно многоголовая гидра, у которой на месте одной отрубленной головы вырастают две новые. В. вспомнил недавнее мартовское происшествие, еще одну ссору, после которой так же бежал из дому.

Направлялся он в тот раз на заречный оптовый рынок. Он любил путешествовать туда, переходя реку по льду. Пересекать ее зимой по мосту казалось ему трусостью. А на рынке торговали дешевым пивом, дешевыми продуктами, там обитал туманный призрак свободы. За рекой была полудеревенская слободка, нравы там царили простые и незамысловатые. К тому же путь пролегал через живописные посадки, заваленные снегом, ослепительно сиявшим под мартовским солнцем.

…Кора наста расползлась по снегу потеками и так ярко белеет сквозь голые деревья, что кажется одним жирным, неровным куском сала, уложенным сверху на землю, как на бутерброд. Всюду лежат полузанесенные снегом трупы пластиковых бутылок из-под пива, павших в борьбе за чью-то радость…

Да и сама река, еле угадываемая подо льдом… Здесь, в центре города, вдруг открывалось свободное, ничем не стесненное пространство, где гоняли лыжники и сумасшедшие на скоростных японских снегоходах, подувал свежий острый ветерок, неутоптанный снег норовил набиться в ботинки, а поодаль то и дело торчали купола храмов и строящиеся новорусские особняки. Береговой лед уже просел, пошел разломными трещинами, над рекой время от времени раздавались непонятные тревожные звуки близящейся весны. Всюду была жизнь! В. шел сквозь это великолепие и думал, как маленький: вот провалюсь сейчас под лед!.. Вот унесет… Тогда посмотрим, как будешь без меня. Тогда увидим…

И в этот момент лед у него под ногами, рассаживаясь, рявкнул с оглушительным пушечным гулом, утробное эхо прокатилось над рекой и отразилось от бетонных быков близкого моста. Огромная трещина метнулась куда-то вдаль, потерялась в снегу… Более ничего не произошло. Минуты две писатель стоял, ни жив ни мертв, творя благодарственные молитвы, а потом осторожно двинулся с места и поспешил на рынок, где вволю выпил пива и купил что-то из съестного.

Конец ознакомительного фрагмента.