Красивый. Наглый. Бессердечный (СИ) - Туманова Кира

Если бы он не зажимал мне рот.

Меня, как мешок с картошкой грубо швыряют на заднее сиденье машины.

В отчаянии рву дверь на себя. Заперто.

- Не дури, адрес говори. – В зеркале заднего вида мелькают серьезные глаза водителя. Ни намёка на попытку извиниться за грубое обращение или что-то объяснить.

- Что?

- Где живешь?

Непослушными губами диктую улицу и дом. Поджимаю под себя ноги и съеживаюсь в комочек.

- Вызовите полицию, скорую. – Умоляюще прошу парня. – Моей подруге плохо, там что-то случилось. Я не знаю, где мой телефон...

Глаза водителя вновь сверкают в зеркале.

- Сами разберёмся. – Рявкает. Недовольно цокнув, добавляет. – Никому не рассказывай, поняла?

Хочется выть в голос, но вместо плача поспешно утираю подступившие слёзы и отворачиваюсь к окну.

- Я этого так не оставлю... – шепчу себе под нос.

Стальные глаза буравят меня через зеркало заднего вида в ожидании верного ответа. Я послушно киваю.

- Поняла, - отвечаю, чтобы не втянуть себя в виток новых неприятностей.

Меня колотит, хотя в машине тепло, успокаивающе пахнет ванилью и дорогой кожей. Если бы не расцарапанные коленки и порванная одежда, я бы попыталась убедить себя, что мне всё это померещилось.

Огни трасы за окнами сливаются в бесконечную полосу.

Я бы отдала всё на свете, чтобы вернуть сегодняшнее утро. А вечером спокойно сидеть с Танькой на премьере, а по дороге домой делиться впечатлениями о спектакле. Смеяться, обсуждать, радоваться тому, как шелестит под ногами опавшая листва.

Может быть, кому-то покажется, что ничего особенного и не случилось, но я впервые столкнулась с такой жизнью. Неприкрытой, откровенной и порочной.

Неужели есть люди, которые так живут, и которым это нравится?

Когда водитель высаживает меня - потрёпаную и испуганную около дома, мне кажется, что я вернулась из ада. Чудом улизнула со сковородки и избежала глубокой прожарки. Только вот Тане повезло меньше.

Стою задрав голову, смотрю на наши освещённые окна. Вижу, как там появляется мамин силуэт – уже ждёт меня. Ещё вчера, я бы побежала прятаться в тень стены, чтобы хоть на миг оттянуть её крики, истерики и обвинения. Не слышать её любимое: «Яжеговорила!»

Но сейчас у меня нет на это сил.

Просто стою слушая удары собственного сердца. И не понимаю от чего я дрожу – от холода или от ужаса перед собственной мамой. Единственным родным человеком, который у меня есть. Это как-то неправильно и глупо.

Наверное, в этот момент что-то окончательно ломается у меня внутри. Мне становится всё равно!

У всех есть свой запас прочности, и сегодня я исчерпала свой лимит.

Калейдоскопом перед глазами мелькают события сегодняшнего дня – вытирающий губы Кир, безвольно свисающая голова Таньки, похотливая улыбка Тохи, рука, открывающая замок бассейна.

Хуже, чем есть, уже не может быть. Чего мне бояться теперь? На меня нисходит спокойствие и равнодушие.

Наверное, моя последняя нервная клетка долго балансировала на обрыве, и наконец, падает вниз.

Хватаясь руками за перила бреду по скрипучей лестнице. Наш барак давно должны расселить, мы с мамой ждем этого события уже десять лет. У нас всегда пахнет грязными тряпками и котами, и этот запах ничем не перебить. Наверное, он впитался в древние полусгнившие ступени.

И сегодня также зловонно у меня на душе. Пакостно, омерзительно и грязно.

Упав на кнопку звонка пальцем, слушаю однообразную трель.

Мать тут же распахивает дверь и застывает, округлив рот от ужаса.

- Арина... – визжит она, заглушая звонок. Её рука ползёт к горлу, будто она хочет себя удушить. – Что случилось?

Я отнимаю ладонь от звонка, подвинув её плечом, захожу в прихожую.

Падаю на пуфик, вытягиваю расцарапаные, посиневшие от холода ноги в драных колготках. От тепла очки снова потеют. Я снимаю их, кладу на тумбочку.

Так лучше, не хочу смотреть на мать.

- Дай телефон, - Говорю, и требовательно тяну руку.

- Что произошло? Что с тобой сделали? – верещит мать на ультразвуке. – Где куртка, почему ты в таком виде?

- Дай мне телефон. – Повторяю по слогам. – Сейчас же.

Мать перестаёт воплями терзать мои уши, за что я ей безумно признательна. Сразу бы так!

Быстрый топот, и в мою ладонь ложится телефон.

Подношу его ближе к глазам и набираю службу спасения.

- Здравствуйте. Хочу сообщить об изнасиловании. И нужна скорая. Да, диктую адрес... Как меня зовут? Арина Ромашина. Да, видела...

Рука с телефоном падает вниз. Не могу даже встать.

Нащупываю очки на тумбочке и водружаю их на нос. Мама трясётся в рыданиях, сидя на полу под дверью. Сострадание шевелится слабым червячком в замороженном сердце.

- Нет, мама, со мной всё хорошо. – Говорю ей слабым голосом. - Но вот Таня...

Но, вместо того, чтобы успокоиться, мама вдруг захлёбывается рыданиями так, что мне становится страшно за её рассудок.

Не знаю, как долго я могла бы сидеть, распластавшись на пуфике, слушая, как плачет мама. Пытаясь оттаять и прийти в себя.

Очередной звонок в дверь заставляет меня распахнуть глаза. Мама вскакивает, и утирая слёзы, щелкает замком.

Удивлённо вскрикивает:

- Таня...

Глава 19.

Прошлое иногда скрывает больше, чем будущее

- Господи, девочка... – Схватив Таню под руку, мама заводит её прихожую. Выглянув в подъезд и, убедившись, что там никого нет, закрывает замок на несколько оборотов.

Танька стоит, прислонившись в стене, как мумия египетского фараона. Бледная, прямая и неестественно тихая.

Выглядит, наверное, она лучше меня. Кроме подтёков туши и размазанной помады ничего особенного пока не вижу. На ней чья-то дублёнка, на голову криво посажена модная серебристая шапочка с широкой вязкой.

Танька лезет руками в карман и достаёт оттуда пригоршню бумажных купюр. Равнодушно смотрит, как они проваливаются между пальцами и вдруг сползает на пол, подгибая ноги.

Уронив голову в серебристой шапочке на руки, тихонько всхлипывает.

- Арина, помоги. – Командует мама.

Вместе мы помогаем Тане раздеться и усаживаем её на маленький диванчик в кухне. Разодранного топика больше нет, зато на неё натянута рубашка Кира. Я узнаю рисунок и цвет.

Широко раздувая ноздри вбираю этот гадкий запах. Запах вонючего порочного хищника.

Меня чуть не выворачивает. Так противно, что даже рядом с Таней не могу стоять. Ухожу от неё, зажимая нос и рот. Мама провожает меня странным взглядом, но ничего не говорит.

Как робот ищу в шкафу свой халат, чтобы дать его Тане. С трудом переодеваюсь сама. Мне кажется, что руки и ноги у меня стали, как у железного дровосека, которого никто не смазывал маслом. Каждое движение даётся через силу.

Равнодушно переступаю через рассыпанные купюры, и возвращаюсь на кухню с халатиком в руках.

- Всё хорошо будет, родная. Всё будет хорошо, моя девочка.

Если есть что-то способное меня удивить в этот момент, так это моя мама, ласково гладящая темноволосую Танину голову.

Я не помню, чтобы в детстве мама меня обнимала. Я не слышала никогда от неё тёплых слов, не ждала ласки.

Когда-то давно, ещё в детском саду, я горько плакала от одного упоминания мультика про мамонтенка, потому что не могла видеть, как слониха обнимает мамонтёнка хоботом. Я представляла себе, что просто в роддоме меня перепутали, но моя настоящая мама – добрая, близкая и родная, меня однажды найдёт.

Только время шло, и мои мечты разбились о нашу похожесть. И без анализа ДНК было ясно, что мы с этой строгой и издёрганной женщиной, кровные родственницы.

О том, что существует материнская нежность и любовь, я знаю только из книг. Может быть и подруг у меня никогда не было, потому что я не хотела сравнивать. Не хотела видеть.

А Танька, она тоже такая. Потерянная и ненужная.

О нет, я не рыдала в подушку ночами, и не считала, что отсутствие любви в семье для меня большая проблема. Если человек никогда не пробовал сахар, то он и не будет скучать по его отсутствию.