Мстящие бесстрастно - Наталия Некрасова

— Вы рабыня клана, — внушал красивый, лощеный мужчина. — Клан никогда вас не оценит. Вам нужен человек…

А разве не так? Разве ей не отдают приказы? Разве смеет она не подчиниться? Ее либо убьют, либо вышвырнут из клана, лишив защиты и содержания. И как тогда жить? А она хотела почета — кто не хочет? Разве я сама этого не хотела? Она хотела жизни богатой и красивой — а я не хотела? Разве я сама не хотела, чтобы меня любили, чтобы мной восхищались, чтобы меня славили?

Из глаз Маххати на меня смотрела я сама. Я, Шахумай. Но из моих глаз на Шахумай смотрел — бог.

… Все так просто… только нужно выбрать верную сторону. Все так делают. Все. Хин-баринах прав… И он выведет ее, он возвысит ее… И всего-то сделать…

А кто они ей? Да никто. Есть я — и все остальное. Есть, что приятно этому "я", вот пусть оно и останется, а остальное значения не имеет. Разве не так? Разве не так учит почитаемый многими поколениями Тэмэк-хасэ махта?

…Вот, значит, как. Тех, кто не соглашался, убирали те, кто согласился…

Бог видел глазами убийцы — вот, на крыше стоит высокий поджарый старик и увлеченно объясняет что-то восторженно смотрящей на него девушке. Вот старик отворачивается, чтобы навести на небо, по которому медленно ползут две луны трубу с отполированными хрустальными линзами. Девушка встает и подходит к старику, чтобы якобы посмотреть на звезду Ульхаш. Старик слышит ее шаги, девушка и не скрывается. А затем резко толкает старика вниз…

… -Харанхаш-хасэ, Шахумай-эшхани послала меня поклониться подарком.

День макин — день, когда на исходе года, в конце весны, дарят подарки с пожеланиями тем, кто дорог.

Мужчина улыбается, разворачивает сверток — там мой кинжал. Непонимающе смотрит на подарок. Затем усмехается.

— А она любит шутить, ваша… — не договаривает. Глаза поднять еще успевает, чтобы увидеть, как уходит мнимая служанка.

Значит, только двух. Остальных убивали другие. Имена. Бог слышит голос хин-баринаха… Значит, он посылал убийц сам… О, наверное это правильно. Только он и убийцы. Он знает всех убийц и знает, кого надо будет убрать после того, как все будет сделано…

Да, бог внутри меня был удивлен. Он ожидал другого. Значит, он действует руками других и отводит подозрение от себя… Руками малых он сокрушит великих. Затем начнется свара среди малых… Он обманул и архуш-баринаха и баринаха. Усиленный гарнизон… А ведь его поддержат, как освободителя от власти пяти кланов. А послабления торговым людям? А его такая странная дружба с таргаринцами? Баринах, говорят, держит руку Ильвейна… О, он все предусмотрел, все за него! Ошибся только с инут — они не станут его эсо. А их в Араугуде уважают. Они встанут против него. Но их немного.

— Зачем?

— Зачем? — вдруг осмелела Маххати. — Затем, что мне всю жизнь придется быть простолюдинкой! Всю жизнь выполнять чужие приказы! Не иметь своей воли! Я — содержанка клана! Ненавижу тебя! Ненавижу! А хин-баринах даст мне все! — зверь, таившийся внутри Маххати — или меня самой? — выскочил. Но бог еще не успокоился и не ушел из меня. Зверь и бог схватились насмерть. Я слышала треск костей и хриплый, предсмертный рык… Мне казалось, что эта схватка — внутри меня, что они сейчас разорвут меня…

Когда бог снова уснул во мне, и капля старой крови рассеялась в струях моей низкой крови, я стала видеть. У Маххати была сломана шея. А когда я посмотрела на себя в полированное серебряное зеркало, мне стало страшно. Я отвернулась в ужасе, споткнулась о тело Маххати и упала. Силы покинули меня, я словно провалилась в бездонную черную яму. Мой слабый, жалкий крик, похожий на предсмертный вой зверя, задрожал и затих где-то далеко позади — или наверху?

Это смерть? Неужели она — такая…

Я очнулась от того, что кто-то тряс меня и плакал. Я открыла глаза. Как же тяжелы были веки… Это был Кайаль. Он плакал, он думал, что я мертва. А я была такой усталой, мне было все равно…

— Кай…

Я снова провалилась куда-то. Наверное, теперь я просто спала. Очнулась я в своей постели, чистая, под двумя покрывалами — и все равно меня трясло. Пробуждение старой крови дорого стоит. Я ненавидела свое тело, оно причиняло мне боль. Но я вернулась. И рядом со мной сидел Кайаль — осунувшийся, перепуганный, но самый настоящий, мой любимый и единственный человек.

Мы не говорили. Все и так было ясно. Он не упрекал меня — пока не упрекал. Что же, следует воспользоваться своей слабостью и перележать, пока его гнев не уляжется. Я попробовала поднять руку и коснуться его длинных волос, но так ничего и не получилось. Он улыбнулся, но губы у него дрожали. Мои чувства все еще были болезненно обострены, и я услышала шаги и шорох открываемой двери даже раньше, чем Кайаль. Странное ощущение — я почувствовала кто именно стоит за этой дверью еще раньше, чем она открылась. И успела увидеть то, что сейчас произойдет. Все силы ушли на то, чтобы вцепится в Кайаля и заорать — не надо! Кайаль не смог прыгнуть, потому Хорни остался жив.

— Не тронь его! — вопила я из последних жалких своих сил. — Он друг! Таггваддур-эсо и гиквах! Вспомни!

Кайаль стоял над упавшим Хорни и держал меч у его горла. Он обернулся ко мне.

— Как это прикажешь понимать, сестрица? — прошипел он. — Ты прикончила Маххати, как я понимаю, да еще и выдала нас этому хлыщу? Может, ты и есть убийца?

Я уже не смогла ответить. Перед глазами все плыло, потолок вращался, медленно опускаясь мне на грудь. Я почувствовала, что умираю…

Затмение длилось какие-то мгновения. Когда я открыла глаза, Хорни еще не успел встать с пола, а Кайаль — эсо все-таки — держал у моих губ глиняную чашку с вином.

— Пей, Шахумай, пожалуйста, — прошептал он.

— Да не дурите вы, — простонал Хорни, с трудом поднимаясь на четвереньки. — Честью клянусь, я действительно друг.

Надо было видеть, как они ухаживали за мной! Так приятно, когда вокруг тебя суетятся двое весьма приятных молодых мужчин, и что главное — им от тебя, в общем-то, ничего не нужно. Это я им нужна, чтобы ими потом восхищаться. Вот они и не хотят лишиться меня. Как приятно… И как приятно смотреть, как они ругаются и рычат друг на друга, по ходу дела рассуждая о наших бедах и рассказывая, кто что знает. Постепенно разговор начинал их увлекать, и Кайаль уже забыл о том, что вообще-то Хорни надо бы убить. С другой стороны, этот гиквах поклялся честью, а нас учили такие клятвы уважать. Но сейчас время, когда все рушится, и клятвы тоже…. Но должно же что-то оставаться незыблемым, иначе сама жизнь рухнет…

Итак, я возлежала на тахте, тело Маххати Кайаль отнес наверх и закутал в покрывало. Затем они с Хорни уселись рядом со мной — один на тахте, другой на полу — и мы стали решать, что же нам делать дальше.