Aztechs - Люциус Шепард

«Окей», сказала Лупе. «Нормальная скорость и расстояние.»

Чилдерс начал карабкаться на скальную стенку с живостью и быстротой обезьяны. Я видел, что в бою не имею против него абсолютно никаких шансов, и это подкрепило мое ощущение, что я должен с ним объединиться. Какой бы он ни был сволочью, какой бы он не оказался полу-машиной, он, похоже, был наиболее близок к образу хорошего парня в сценарии. Но когда я довел эти мысли до сведения Лупе, она разозлилась. «Боже… До тебя еще не дошло?», сказала она. «У правительства нет технологии, чтобы сделать что-то вроде Чилдерса. Такое дерьмо может соорудить только AZTECHS.»

«Что ты несешь? Монтесума пользуется Чилдерсом, чтобы укокошить себя?»

«У тебя мозги, похоже, расплавились. Это еще один ИИ, Эдди. Наверное, так. Другая машина пытается завалить Монтесуму. Чилдерс работает на другой ИИ.»

«Наверное… Я не знаю…»

«Не надо, Эдди! Думай! Вся бредятина, что Монтесума боится американцев… все это чепуха! Если Америка хотела ба стереть его, она сделала бы это в ту же секунду, когда нашла, где находится его мейнфрейм. Единственная причина, по которой это еще не сделано, то, что они не могут!»

Я все еще не врубался.

Лупе уставилась на потолок и с отвращением произнесла: «Боже!» Потом сказала мне: «Слушай, мужик! Некий ИИ, полный американских военных секретов, кодов, всего такого, линяет и прячется в Мексике. Типично американской реакцией было бы: Убить его! Но они его не убивают, они оставляют его в покое, так что он может добиться еще большей силы. Единственная причина, по которой они вообще позволили такому случиться, это то, что Монтесума уже входит в правительство. Конгресс, президент, генералы… Клянусь, каждый такой мерзавец заполнен до краев маленькими блестящими машинами. Точно, как Зи. А тот враг, которого Монтесума боится, который послал Чилдерса… это, наверное, другой ИИ, который сбежал точно так же, как и он.»

То, что говорила Лупе, обладало большим смыслом, чем моя теория. Если это было правдой, то хороших парней больше не осталось. И в этом тоже был смысл.

«Так что же нам делать?» не похоже, чтобы Лупе спрашивала меня. Этот вопрос был задан пространству, пустыни, любому богу — самопровозглашенному или любому другому — который только мог услышать.

Она вскочила на ноги, сбросила одеяло с постели и направилась к двери. «Я хочу уйти отсюда!»

Я спросил, что тут не так.

Она махнула на гладкие красновато-коричневые стены. «Где мы, Эдди? Что это, черт побери, за место? Я хочу быть там, где я точно знаю, где нахожусь!»

Я последовал за ней и Фрэнки до каменистой пустоши к северу от деревни — мне больше не за кем было следовать, а Лупе, казалось, больше разбиралась в ситуации, чем я. Она прошла примерно с четверть мили, потом расстелила одеяло и уселась. Солнце опускалось, пустыня становилась оранжевой — трещины в застывшей глине такыра наполнялись тенями, и поэтому казалось, что Лупе и я расположились в точке, где начинались все трещины, разбегающиеся по всему миру. Я стоял у края одеяла, осматривая горизонт. Никакой активности на улицах деревни, и никакого следа Чилдерса. Отправился, вероятно, делать свою технотренировку. Нигде никакого заметного движения. Через какое-то время я сел и снял свою рубашку. Я обильно потел болезненной наркотической потливостью. Я сделал укол и мгновенно почувствовал себя лучше.

Лупе со значением посмотрела на меня. «Я хочу, чтобы ты занялся со мной любовью. Ты готов?»

«Я не знаю.»

«Я хочу, чтобы ты попробовал!», сказала она с не истовым раздражением. «Я хочу, чтобы ты оттрахал меня, как ты умеешь. И я говорю это тебе, Эдди, а не сэмми!»

Раз уж так было сказано, я почувствовал себя обязанным повиноваться. Поначалу было странно. Фактически, я почти не участвовал в процессе. Но чуть погодя мы вовлеклись поглубже, старый, возбужденный, утонувший в любви Эдди По пробился сквозь стены сэмми и частично принял на себя управление. Солнечный свет окрасил тело Лупе в оранжевый цвет. Оранжевый, как картины другой пустыни, которые я когда-то видел в журнале. Оранжевая Гоби. Мои мысли двигались лениво, и слово «Гоби» застряло в голове распухшим оранжевым звуком. Гладкость кожи Лупе, неестественно нежная для моих обостренных чувств, тоже обладала звучанием, шелковистым шепотом под моими пальцами. Мы занимались любовью очень долго, а Фрэнки в это время снимал нас для позднейшей передачи, пока солнечный свет не превратился в ярко-алый, а потом исчез, это было медленное траханье в пустыне, от которого что-то безумно изменилось в моей башке. Одну мгновение я весь был сэмми, настороженный и внимательный, отмечая участившееся дыхание Лупе и разнообразные другие реакции, в следующее — был неразрывно с нею, с ее влажным нижним лоскутком, на открытии нашего шоу, бойфренд-герлфрендом, глубоко растворившимся друг в друге, был на стремнине эмоции. А иногда я обнаруживал себя запертым меж этих двух состояний, вовлеченного и не вовлеченного, и у меня были странные мысли, что я вижу, как неоновые надписи одна за другой загораются на моем мысленном небе, но лишь одну я могу вспомнить — Что Если Увеличение Этого Царства Единственно Имеет Значение? Остальные надписи были неразличимы. Когда я смотрел в лицо Лупе, я мог прочесть все чувства, что она прятала от меня — они были так ясны, как если бы эти слова были написаны по-испански в уголках ее глаз.

Потом мы лежали, обнявшись, должно быть, еще около часа, следя, как небо становится пурпурным и звездным, полумесяц скользнул вверх, чтобы повесить над восточными холмами символ ин-янь. Мы никогда не делали этого прежде, никогда не занимались ласками пост-коитус — всегда было: Окей, теперь перейдем к бизнесу — и хотя я часто отчаливал на дистанцию сэмми, настороженный звуками ночи или движением рептилии, у меня и мысли не было покидать ее. Она задремала, а я продолжал удерживать ее, верный, как пес на наркотиках. В конце концов, убежденный, что мы в безопасности, я тоже задремал. На меня наползали сны, вспышки пограничной жизни, красные ночи, в которых я шагал рука в руке с Лупе, с ней было легко… сны без швов перетекали друг в друга, в более запутанный сон того же характера. Мы были на Калье 44, возле Ла Перфидиоса, адского танцзала с черным светом, где я ошивался, когда мне было четырнадцать, высматривая туристов, чтобы ограбить их. Все смотрели на нас. Шлюхи, мошенники, уличный продавцы. Они улыбались и восклицали, словно почему-то гордясь нами, а красный огонь Эль Райо над головой больше не казался барьером, а горячим фундаментальным небом, под которым я достиг своей зрелости.

Я заснул в пустыне, но проснулся в саду, таком великолепном и обширном, что подумал, что, должно быть, еще сплю. Лупе и я лежали среди высокой травы под деревом сейбой, ее ветви заплели эпифитные лианы, и эти лианы усеивали цветущие орхидеи. Широкая тропинка, выложенная камнем, проходила слева от нас, и я слышал, как где-то близко журчит вода. Среди рядов фруктовых деревьев и цветущего кустарника я увидел расчищенное место с деревянной скамейкой. Воздух был прохладен и пах чем-то сладким, а деревню скрыла растительность… или же волшебство унесло ее прочь. Когда я понял, что сад реален — реален достаточно, чтобы, по крайней мере, победить мое недоверие я нашарил в штанах шприц и вонзил себе в бедро. Как только стихло первой возбуждение, я поднялся на ноги и шагнул на дорожку. Она вела между рядами сейб к ацтекской пирамиде с осыпающимся фасадом. Маленькой. Я прикинул, что до крыши не более пятидесяти футов. Вход охраняли две статуи пернатых змеев, их лица сильно выветрились.