Невидимая река - Эдриан Маккинти

— Денвер — отстой, чувак. Вот Боулдер — это да. Не бывал на рейверских тусовках? Тебе понадобится спальник. Попробую раздобыть тебе. Ты принимаешь экстези? Мы хотим танцевать всю ночь, до восхода.

— Зачем?

— Ты что, не слушаешь, что я говорю? Это же самая короткая ночь в году! Ночь летнего солнцестояния. Погоди, у меня есть флаерс.

Она полезла в задний карман своих облегающих джинсов. В то время рейверские тусовки были нелегальными. Они устраивались втайне, и информация распространялась от одного к другому. Рейв и экстези были новинкой для Америки. Рейв-культура здесь находилась на самой ранней стадии. Все серьезно, на подъеме. Подумать только! На флаерсе красовалась огромная строчная буквае, и ниже было написано:

«Рейв-сумасшествие в середине лета.

Эйсид-хаус.

Танцы до восхода солнца».

— Дело серьезное, — сказал я с некоторым скепсисом.

— Не хочешь — не надо.

Я уставился на нее. Она была милая и нравилась мне. Хотелось успокоить ее. Вспомнились слова Гейне, моего любимого поэта, высказавшегося о маках.

— Как ты сказал? — не поняла она.

— Du bist wie eine Blume — дитя, как цветок, ты прекрасна,13 — повторил я.

Она покраснела от удовольствия. Вздохнула. К моему удивлению, она не знала этой строчки, возможно, не интересовалась немецким, далеко не самым романтичным языком.

Она придвинулась ко мне, и мы вновь стали целоваться, пока не вернулся Джон со своей подругой.

— Выглядите вы серьезно, вряд ли вы обсуждали, к примеру, возвращение моды на бороды, — подмигнул мне Джон.

— Да и вы, скорее всего, не о мотоциклах разговаривали…

— Да ладно! Ты слышал про рейв, присоединяешься? — спросил Джон с надеждой в улыбке.

— Я не знаю, откуда в вас столько энергии, я бы домой пошел…

— Не-не-не, рейв-туса будет в Боулдере, нам туда завтра все равно надо, так? В офис Виктории?

— И?

— Так нам по пути!

Я не знал, что возразить, к тому же девчонка была — просто чудо.

— О'кей, — сдался я.

Мелочь, конечно, но кто знает, возможно, если бы я отправился спать в ту ночь, всего, что случилось на следующий день, могло и не произойти.

Час спустя мы были на шоссе, ведущем к Боулдеру. Пьяные детки, громкое шиканье. Джипы, спортивные внедорожники были припаркованы прямо в горах. Дорога через лес к вершине, довольно долгая. Поляна. Боулдер под нами, в нескольких тысячах футов.

Навесы. Динамики. Диджей. Человек триста подростков. Экстези передается туда-сюда в маленьких священных таблетках. Диджей имитирует британский акцент. Постер с улыбающейся рожей. Абсолютное ощущение, что ты в Манчестере образца 1989 года. Заработал генератор, загорелись прожекторы. Динамики проломили тишину. Музыка в стиле «голландский транс». Горы. Город. Все закричали и задвигались. Девчонка протянула мне таблетку экстези. И пусть я безработный, обдолбанный нарк, переживающий экзистенциальный кризис, но я не конченый идиот. Сотни людей ежегодно мрут от передоза героина. Около четырех тысяч погибают, оттого что мешают героин еще с чем-то. С коксом, амфой, экстези. Лучше держаться от этого подальше.

Я взял пилюлю, сделал вид, что проглотил, и поцеловал свою подругу. Мы стали танцевать. Играл эйсид-хаус, евро-дэнс, трип-хоп, а для разнообразия — «Суп Дрэгонз», «Стоун Роузиз» и «Рэдиохэд». В два мы отпали.

Мы разложили спальники, сняли с себя футболки и джинсы, я подобрался к ней и стал целовать ее груди и стройные ноги.

Мы занимались сексом, а я до сих пор не знал ее имени, и в темноте мне было все равно, кто находится рядом. Наши движения были постановочными, слова — сплошной церемонией. Ты прекрасна. Ты мой цветочек. С тобой мне ничего не страшно. Но все это было фальшивкой. Да, счастье мое, фальшивкой.

Я отстранился, уселся, мое сердце работало как насос, и внезапно как будто ниоткуда возникший остаток того чистейшего опиума изменил что-то у меня в голове. Я улыбнулся, и та боль, которая заключалась в словах, отступила. Мы поднялись на ноги и, раздетые, пошли под навес; звезды освещали нам путь, и наши ноги легко ступали по острой и суровой траве Нового Света.

5. Самый долгий день в году

Голубое пламя керосиновой лампы в темноте навеса казалось почти кобальтовым. Пламя было ясным, хрупким и давало немного света и тепла, скрадывая темноту, претворяя ее в крошечные формы и фигуры, которые выглядели причудливыми и призрачными под старым брезентом цвета хаки и грязной, почерневшей и местами прожженной охры.

Трубка вокруг фитиля была горячей, и зеленоватый металл сосуда с керосином слегка погнулся. Я отрегулировал всасывающий клапан, чтобы внутрь поступало больше кислорода. Запах масла был резкий и стойкий, как какой-нибудь экзотический наркотик или снотворное, и я стал вдыхать его, стоя на коленях, как жрец перед своим идолом.

Я вдохнул, откинулся назад и сел, задержал дыхание и медленно выдохнул в прохладный воздух ночи.

Героин освобождался из моего тела.

Я встряхнулся. Лампа все горела, отбрасывая острые лучи цвета индиго на щеку спящей девушки. Мне не спалось. Я выбрался из-под тента. Еще несколько человек бодрствовали в ожидании рассвета. Среди них и Джон, куривший у костра.

— Ты как, приятель? — спросил он, с улыбкой глядя на меня.

— Ничего, — ответил я.

— Выглядишь ты хуже некуда. Опять воткнулся, да?

— Да.

— А как насчет твоих слов, типа «только наркоман станет колоться два раза в сутки»?

— Акклиматизация. Это не считается.

— Зачем ты вообще притащил в бар героин? Теперь ты с ним всюду будешь таскаться?

— Джон, я всю ночь на ногах, даже глаз не сомкнул, поэтому решил себя поддержать. Нам надо вернуться в отель.

— Ну давай, осуди меня, — начал Джон раздраженно.

— Я не хочу опять затевать этот разговор. На самом деле.

— Ладно.

А что я еще мог сказать? Джон, героин здесь, в Америке, почему-то не помогает мне забыться? Джон, у меня тут траблы — я не верю, что смогу выполнять свою работу детектива? Но этот сукин сын был прав. Мне не следовало снова делать себе укол. В этом не было необходимости. Тот факт, что я ширнулся сегодня утром, обозначал что-то особое.

— Хоть с девчонкой-то нормально все прошло? — поинтересовался Джон.

Я не ответил. Теперь я думал о предстоящем дне. Дел было много. Опросить соседей Виктории, ее коллег, поговорить с полицией, с предполагаемым убийцей и его адвокатом, а если получится, хорошо бы осмотреть место убийства, выяснить ее перемещения — словом, провести доскональное, обстоятельное, исчерпывающее расследование. Спешка — враг следователя. В спешке сразу бросаешься делать выводы, многое упускаешь из виду. Торопливость — союзник неправды. Я раскрыл больше двух дюжин случаев, работая детективом или простым копом. Все они раскрыты благодаря согласованной работе полиции, кропотливым поискам фактов и улик: их ищут до тех пор, пока картина не выстроится сама собой. В моей практике никто не раскалывался под суровым допросом, никто не приходил с повинной, не было никаких внезапных озарений. Мозаику следует собирать из множества частей. Шаг за шагом, пока ложь и двусмысленность не разрушатся под весом всей конструкции и не всплывет истина.

Таким же образом надо было действовать и сейчас.

Если только у меня получится. Конечно, я не хотел все провалить, не хотел навредить сам себе. Однако меня мучили сомнения: а может, мою полицейскую сущность уже достала вся эта правда? Может, я подсознательно стремлюсь к тому, чтобы меня арестовали, схватили, разоблачили?

— Ты не купился на всю эту чушь с летним солнцестоянием? — спросил Джон, снимая с головы бейсболку с надписью «Белфастский блюзовый фестиваль», утирая лоб и встряхивая волосами в той манере, которая меня дико бесила, о чем он был, разумеется, осведомлен.

Я решил, что номер не пройдет.

— Ну, Джон, говорят, это самый святой день в году. В индуизме и буддизме этот день считался самым подходящим для достижения просветления.

— Ты никогда не был в Ньюгрейндже, что в графстве Мет?

— Нет.

— Я однажды катался туда на велосипеде, сейчас это место связывают скорее с днем зимнего солнцестояния, а не летнего, но в этом даже больше смысла — ты молишься солнцу, чтобы оно взошло снова, понимаешь…

Я не слушал. Я думал о Виктории и сразу обо всем; правда была в том, что я не верю в экзистенциальный солипсизм этих гребаных адвокатов, заявляющих: «Все относительно, все субъективно». Я представитель старой школы. Аристотель говорил, что существует пять способов постижения вещей: технэ, или практика, эпистеме, или знание, научный подход, фронезис, то есть рассудительность, софиа, или мудрость, и, наконец, разум, или нус. Технэ — самое важное для полицейского. То есть для меня. И пока я не подсел на героин, моя техника была безотказна: выдержка, сосредоточенность, действие по нарастающей — все продумано.