Блуждающие огни - Збигнев Домино

Маркос подошел к бункеру. Как он и ожидал, братья уже были на месте. Он понял это, увидев привязанных к березкам лошадей. У братьев был отработан сигнал. Достаточно было постучать условное число раз по стволу растущей над самым бункером высокой сосны, как глухое эхо давало знать привыкшим к постоянной бдительности его обитателям, что пришли свои. И на этот раз Маркос воспользовался таким сигналом.

Встретить его вышел Рейтан.

— Что с Рымшей? — спросил Маркос.

В целях конспирации они даже в разговорах между собой вместо имен употребляли клички. В ответ Рейтан только махнул рукой и спустился к ручейку, чтобы отмыть руки от запекшейся крови.

— Куда его ранило?

— В живот. Вряд ли выживет. Мечется все время, стонет.

— А сейчас?

— Кажется, уснул. Дал ему немного спирта, укутал чем только мог.

— Что будем делать?

Рейтан пожал плечами:

— Закурить найдется?

Маркос порылся в карманах:

— Все намокло.

— А спички?

— Тоже.

— Черт возьми! Ну так что же будем делать? — на этот раз уже Рейтан беспомощно спросил Маркоса.

— С ним?

— С ним, с нами… Надо же что-то делать, черт побери.

Маркос ничего не ответил. Тем временем солнце, пробившись сквозь тучи, теплым пятном легло на обросшие лица братьев. Рейтан зажмурил глаза. Маркос, раздвинув руками колючий терновник, пролез в бункер. После солнечного тепла в лицо пахнуло сыростью и холодом. Слышно было учащенное, хриплое дыхание раненого. Освоившись с темнотой, Маркос подошел к брату, приложил ладонь ко лбу — тот весь горел, кровь резкими толчками пульсировала в висках, глаза были закрыты. Он спал беспокойным сном тяжело раненного человека. Живот был перевязан разорванной на полосы нижней рубашкой. Намочив в стоявшей рядом кружке с водой тряпку, Маркос положил ее брату на лоб. Это, видимо, принесло ему облегчение: он перестал хрипеть.

В бункер протиснулся Рейтан:

— Спит?

— Спит.

— Послушай, Маркос, а может, попытаться найти доктора?

— Тише, он спит. Давай вылезем наверх.

Братья выбрались из бункера. После грозы солнце палило с удвоенной силой. На сосне трудолюбиво постукивал дятел.

— Доктора, говоришь? А где ты его возьмешь? И вообще-то, чем он сможет ему помочь? Уж если пуля попала в живот, надеяться не на что.

— Это верно, но все же… Только вот где найти доктора?

— Возле Побикр я видел три грузовика с солдатами. Там, наверное, сейчас облава. И милиция всюду шныряет.

— А Молот не успел даже шелохнуться. Сукин сын, так уделать парня! Что теперь мать скажет?

— А может, отвезти его домой?

— Но как?

— Да, ничего не поделаешь. Он говорил тебе что-нибудь?

— Кто, Рымша?

Маркос кивнул головой.

— Вначале держался, а потом… Должно быть, у него начались сильные боли. Ксендза просил позвать. Умолял спасти.

— Черт побери, а тут, как назло, такая погода! Дождь кончился… Приход отсюда недалеко, если до вечера продержится, то приведем ему ксендза.

— И мать надо было бы привести, обязательно. Вот уж будет убиваться.

— Что поделаешь. Такая наша доля.

Из бункера донеслись тихие стоны. Братья влезли в темную нору.

…Вечером, невзирая на опасность, Рейтан привел в бункер ксендза Патера. Рымша лежал без сознания. Пошептав молитву и совершив соборование, ксендз хотел поскорее уйти, но они не отпустили его. Может быть, Рымша еще придет в сознание. Пусть убедится, что братья выполнили его просьбу. Добитко хорошо знали, что ксендз Патер был знаком и с Рейтаром, и с Молотом. Через надежного связного он несколько раз присылал Молоту сигареты и даже габардин на брюки. Волей-неволей перепуганному ксендзу пришлось сидеть в затхлом бункере, бормотать молитву и ждать. Рейтан же постоянно менял раненому компрессы. Он остался один, так как Маркос, после того как Рейтан привел ксендза, отправился в Чешанец за матерью.

Костел опустел. Церковный сторож давно погасил последние свечи. Только старая женщина продолжала стоять на коленях на каменном полу. Каждый день, ранним утром и поздним вечером, она проводила здесь долгие часы. Спешить ей было некуда, да и не к кому — в доме никого, целые сутки в полном одиночестве, в окружении лишь глухих стен, не с кем даже словом обмолвиться.

Ноги женщины от долгого стояния на коленях на холодном полу онемели. Опираясь на палку, она с трудом встает и в последний раз крестится. Идет по уснувшему городку; даже бродячие собаки, привыкшие к ее ночным и предутренним хождениям, уже не лают на нее. Входит в дом. Жадно выпивает кружку тепловатой воды, крестится перед образами и тяжело опускается на лавку. Лампу не зажигает, довольствуясь только лунным светом, проникающим через маленькое окошко. Вдруг она вздрогнула. Кто-то тихонько постучал, но так, чтобы можно было услышать, потом еще и еще раз. Так стучали только ее сыновья, когда изредка кто-то из них отваживался прокрасться к дому. Чаще всего приходил младший, самый несносный, но и самый любимый, самый ловкий. Она приоткрыла окошко, но на этот раз узнала голос старшего сына:

— Мама, выйдите огородами в поле. Я буду ждать вас у ивы.

— Хорошо, сынок, хорошо. Бегу.

Она еще слышала шелест растущей под окном смородины, а потом как можно тише затворила окно. Быстренько вынула из шкафчика заранее приготовленные кусок соленого сала, круг сухой колбасы, несколько кусков сахара, завернула все это в тряпицу и вышла из дома. Постояла немного в тени стены, огляделась, прислушалась и, не заметив никого поблизости, крадучись направилась через огород к указанному сыном месту встречи. Этой осторожности она научилась давно: сыновья ее учили, да и сама она знала, что так надо, чтобы люди Элиашевича не выследили их.

К старой Добитко заходили иногда милиционеры и даже люди из органов безопасности. Придут, поговорят о том о сем, но обязательно в начале или в конце разговора поинтересуются: где сыновья, почему она не уговорит их явиться с повинной.

Раза два заявлялись к ней неожиданно солдаты, устраивали обыск, перетряхивали все вокруг, искали сыновей, оружие. Однажды даже сам Элиашевич нагрянул к ней.

Она что-то делала в палисаднике. Помнится, пионы тогда еще цвели. Вдруг перед домом останавливается машина, из нее вылезает Элиашевич, открывает калитку и входит в палисадник. Она оторвалась от грядки, выпрямилась, вытерла руки о подол, смахнула пот со лба, смотрит и ждет. Она ведь знает Элиашевича еще с детства. Его отец кузнецу Добитко доводился кумом. Элиашевич подходит, здоровается:

— Добрый день, мать!

— Да какой там добрый. Ну, здравствуй, коли не шутишь.

— Поговорить приехал, мать. Есть немного времени?

— Говори, я привыкла слушать, но о сыновьях можешь не расспрашивать — знать ничего не знаю.

Элиашевич уселся на завалинке и не спеша закурил.

— Говорите, ничего не знаете. Ну что ж, может быть, и так. Тогда я вам кое-что расскажу о них. Притом не очень-то приятное.

На лице женщины отразилась тревога. Элиашевич продолжал:

— Так вот, мы располагаем сведениями, что ваши сыновья снова спутались с Рейтаром, а это не сулит им ничего хорошего. Вы ведь ходите в костел, на похороны и поэтому сами знаете, что этот Рейтар вокруг вытворяет. Сколько из-за него слез пролито, сколько он горя людям причинил, сколько человек погибло от его рук…

— А моего горя никто не видит? Не обманывай меня, Элиашевич, я слишком стара для этого. Не знаю, где мои сыновья и с кем они там спутались, только в одном я уверена — на их руках нет человеческой крови, нет! Я воспитала их по-христиански.

— Может, пока еще и нет, я ведь тоже на сто процентов не уверен, но то, что их поведение не доведет до добра, так это вы и без меня знаете.

— Так что же мне делать? Чего ты хочешь от меня?

— Я хочу, чтобы, пока не поздно, вы убедили их явиться с повинной, отнестись с доверием к новой власти.

— А ты посадишь их в тюрьму или отправишь на виселицу.

— Не я им судья. Как суд решит, так и будет. Но думаю, что, если они явятся добровольно, суд это учтет.

— Не знаю, Элиашевич, где они… Ничего не знаю.

Она начала вытирать передником набежавшие на глаза слезы.

— Ну что ж, мать, тогда я пойду. Я вам все сказал, и дело ваше, как вы решите. Я желаю вам только добра. Пока, может быть, есть еще время, но когда польется кровь, тогда будет поздно.

Старая Добитко, опустив голову, молчала. Элиашевич сел в машину, хлопнул дверцей и уехал, поднимая за собой облако пыли.

Июньская ночь как гость, который спешит: не успел прийти, как уже убегает. Сегодняшняя ночь была к тому же лунной и теплой. Ксендз Патер очнулся от сна, когда в бункер начал проникать слабый свет утренней зари. Маркоса все еще не было, и Рейтан уже забеспокоился, не попал ли тот в засаду. Утро как будто бы придало раненому сил. Он пришел в сознание.